— Ну? — нетерпеливо спросил Бурматов.
Из непонимающего дурачка он вдруг преобразился в хищника, крепко уцепившегося за жертву.
— Я бы хотел помочь.
Эту фразу Иван сказал таким голосом, каким обычно признаются в краже карманных денег у родителей.
Бурматов замолчал, снова затянулся папиросой, бросил окурок на ступеньку крыльца, затоптал сапогом. Вздохнул. Огляделся по сторонам, потом зачем-то посмотрел в черное небо.
Снова вздохнул.
Гуляев ждал.
Наконец Бурматов снова криво усмехнулся, покачал головой, с улыбкой сказал:
— Выдумываешь ты много, Вань. Парень ты хороший, но выдумщик тот еще. Ну какое тут может быть подполье, сам подумай… С мировым большевизмом сражаемся во имя новой России. Не до шуточек тут твоих.
Похлопал его по плечу и быстрым шагом направился обратно в казино.
Открывая дверь, застыл на пороге, обернулся и сказал Гуляеву:
— Отдохнуть бы тебе, Вань. Плох ты в последнее время. Переживаю.
И закрыл за собой дверь.
Гуляев докурил папиросу, затоптал окурок, с облегчением выдохнул.
«А ведь это точно он, — подумал он. — Совершенно точно».
И хлопнул себя ладонью по коленке.
Этой ночью спал он тихо и спокойно, без белых червей и вонючих Клаусов.
Утром во время завтрака Бурматов выглядел беспокойным, ел неохотно, все время озирался по сторонам с потерянным лицом. Гуляев никогда не видел его таким: полковник, всегда спокойный как статуя, молчаливый и неторопливый в движениях, производил впечатление могучей глыбы с ясным и трезвым умом. Теперь же он заметно нервничал, держать внешнее спокойствие не удавалось ему совершенно.
Гуляев было подумал, что это из-за вчерашнего разговора, но полковника заботило другое.
— Никто Демидова не видел? — спросил тот наконец, допивая кофе.
Фролов пожал плечами:
— Да как-то не обратил внимания. На построении не помню, рота не моя.
— А что так? — спросил Гуляев. — Пропал?
Бурматов мрачно кивнул:
— Да перед завтраком должны были пересечься по одному делу…
И вдруг бросил резкий, подозрительный взгляд на Гуляева. Всего на секунду, но Ивана точно обожгло этим взглядом, пробрало до самого нутра.
А уже в следующую секунду полковник спокойно допил кофе.
— Ерунда. Может, он просто забыл.
Встал из-за стола и вышел из казино, не попрощавшись.
Незадолго до обеда, после занятий по строевой подготовке, когда Гуляев отлучился в свой барак, чтобы умыться, его вдруг остановил у крыльца незнакомый немец в гауптманской форме.
— Вы поручик Гуляев? — спросил он без приветствия.
— Да.
— За вами просил прислать господин инспектор криминальной полиции Келлерман. Вам нужно поехать со мной прямо сейчас. Машина ждет за воротами.
Пока ехали в Берлин, Гуляев нервничал и безуспешно гадал, что происходит. Ему думалось, что это может быть как-то связано с исчезновением Демидова: действительно, он сегодня даже не появился на строевой подготовке.
А Бурматов?..
У Ивана не оставалось сомнений, что он связан с подпольем, но никаких прямых доказательств тому не было.
Когда Гуляева привели в кабинет Келлермана, тот явно обрадовался ему: встал из-за стола, с улыбкой пожал руку, вежливо пригласил сесть.
— Вы, господин поручик, не пугайтесь, — сказал он, усаживаясь за стол. — К вам никаких вопросов. К тому же я знаю, что в последние дни вы действительно начали заниматься моей просьбой…
Гуляев думал было спросить, откуда ему это известно, но сразу понял бессмысленность этого.
— Я вас совсем ненадолго позвал. Дело, честно говоря, пустяковое.
Он достал из ящика стола серебристый портсигар и поднял крышку.
— Спасибо, у меня есть свои, — сказал Гуляев.
Но вместо папиросы Келлерман извлек из портсигара маленькую тонкую бумажку, сложенную в четыре раза, и протянул Ивану.
— Взгляните, — сказал Келлерман.
Гуляев недоверчиво взял бумажку, развернул и прочел написанное аккуратным, мелким, ювелирным почерком, причем по-русски:
«Квартира И. возможно под наб. Срочным порядком меняйте место сбора. Ближайшие две нед. воздержаться от люб. контактов с лагерем. Б.».
— Это изъято у одного из курсантов в Дабендорфе, — сказал Келлерман. — Вам знаком этот почерк?
Гуляев сложил бумажку, передал обратно инспектору. Тяжело вздохнул.
Значит, Демидова взяли.
А значит, нет смысла скрывать или врать.
И он сказал — тихо, на одном дыхании, слыша свой голос будто в отдалении со стороны:
— Это почерк полковника Бурматова.
Поздно ночью Гуляев вернулся в свой офицерский барак. Все спали в полной темноте, только за окном покачивался уличный фонарь над крыльцом администрации.
Осторожно, чтобы никого не разбудить, Иван расстегнул ремень, снял шинель и повесил на крючок. Тихо-тихо пошел между двухъярусными кроватями к своей койке, сделал несколько осторожных шагов и остановился у места, где спал Бурматов.
Полковник, как всегда, крепко спал, накрывшись одеялом, и посапывал во сне. Лицо его выглядело спокойным в желтовато-тусклом свете уличного фонаря.
Гуляев опустился перед ним на корточки, вгляделся в лицо. В его голове проносилась бешеная вереница мыслей: «Как? Что делать? Может, разбудить его сейчас? Все сказать? Чтобы немедленно бежал? — Иван поднял было руку, чтобы толкнуть в плечо, но так и замер на месте. — Самому ведь придется бежать, — подумал он. — Пристрелят как собак обоих. И его пристрелят… А так — разберутся».
Убрал руку, снова взглянул в окно.
Потом опять на Бурматова.
«Господи, какое же я дерьмо», — застучало в голове, и эти слова захотелось проговорить прямо сейчас во весь голос и, может, даже этими словами разбудить Бурматова, нельзя же это держать в себе, нельзя же так жить.
Какое же дерьмо.
Нет, надо разбудить.
Он снова поднял было руку, но со двора вдруг послышался тихий рокот автомобильного мотора и далекие крики на немецком.
Гуляев быстро, пригнувшись и стараясь не топать, пошел к своей койке, залез под одеяло прямо в сапогах и отвернулся к стенке.
С улицы послышался топот сапог.
Дверь барака со скрипом отворилась, темноту рассеял луч уличного фонаря.
Еще несколько шагов — и звук тихого удара тяжелым во что-то мягкое.
Сдавленное мычание.
Гуляев сжал зубы и еле дышал, борясь с соблазном обернуться и посмотреть, что происходит. Хотя он прекрасно знал, что происходит.
Грузное тело свалилось на пол.
Снова мычание. Еще один удар.
Несколько быстрых шагов, шуршащий звук, будто что-то тяжелое волокут по полу и переваливают через порог — и дверь закрылась.
А потом — снова крики на немецком и рокот мотора.
Иван закрыл глаза.
Из протокола допроса военнопленного СЕРГЕЯ ДЕМИДОВА. Переведено с немецкого— Поясните, при каких обстоятельствах вы познакомились с Бурматовым?
— Сразу как приехал в Дабендорф.
— Знали вы раньше о деятельности «Комитета»?
— Да. Во время пересылки в Дабендорф со мной связались подпольщики, передали записку для Бурматова.
— Что было в той записке?
— Просьба зачислить меня в ряды «Комитета».
— Какую роль вы выполняли в «Комитете»?
— Я был связным. Регулярно передавал записки в Берлин, отправлял их местным рабочим из подпольщиков-остарбайтеров.
— Что содержалось в первой записке?
— Рекомендации по проведению диверсии на военном заводе в Дрездене.
— Что во второй?
— Предложение вербовать рабочих на пивоваренном заводе.
— Какую роль играл во всем этом Бурматов?
— Он был организатором.
Записал КЕЛЛЕРМАН.
Глава десятая
Утром Гуляев пришел на завтрак в офицерское казино и впервые за все это время не увидел, как Бурматов разбавляет кофе молоком, которое заранее достал у интенданта и всегда приносил с собой на завтрак.
Кофе с молоком пил только он — говорил, что терпеть не может этот вкус, а взбодриться как-то надо. Не любил черный хлеб — ел с бутербродов только колбасу, а краюшку отдавал лагерным собакам.
Любил пшенную кашу, всегда просил добавки масла к ней.
Этим утром полковник Бурматов не разбавлял кофе молоком, не кормил собак, не просил добавки масла.
Иван взял поднос и сел за стол к Фролову. Тот не прикасался к еде.
— Доброе утро, — неловко пробормотал Гуляев.
Денис кинул на него короткий пространный взгляд — без осуждения, без гнева, скорее недоумевающий, — встал из-за стола и пошел к выходу, не оборачиваясь.
Гуляев не стал ничего спрашивать.
Сделал пару глотков кофе, отломил кусок хлеба, с трудом прожевал его пересохшим ртом. А потом в ярости стукнул кулаком по столу и быстрым шагом направился к крыльцу.
Фролов курил, не оборачиваясь на Гуляева.
Утро стояло противное и пасмурное, над деревянными бараками шел мелкий снег, не долетая до земли.
Гуляев тоже хотел было закурить, достал папиросу и начал нерешительно крутить ее в руках. Думал, что сказать, но Фролов заговорил первым:
— Да, я знаю, он работал против нас.
— Работал, — кивнул Иван.
Фролов ничего не ответил. Гуляев долго думал, что бы еще сказать, и не нашел ничего лучше:
— Это доказано. Взяли того юнца, как его… Демидова, при нем бумажка с Володиным почерком. Что-то про квартиру под наблюдением, просил менять место сбора.
Денис обернулся к нему и впервые за это утро посмотрел наконец в глаза.
— Я знаю, — сказал он потерянно. — Наверное, ты все правильно сделал.
— Наверное.
И Фролов пошел к своему бараку, докуривая на ходу.
Гуляев со злостью смял пальцами папиросу и швырнул в лужу.
Вспомнил опять разгром на Волховском фронте, ту самую папиросу, вонючего Клауса и фотографию его любимой, а потом отряд красноармейцев, идущих в плен, и это грязно-белое полотнище из порванных кальсон.