— Моя комната интересует вас?
Я сказал:
— Любая комната, в которой творит настоящий артист, должна интересовать. А вы истинный художник, мадам Мэндилип.
— Откуда вы это знаете? — задумчиво спросила она.
Я понял, что совершил ошибку, и сказал торопливо:
— Я любитель искусств. Я видел ваших кукол. Не нужно видеть целую галерею картин, чтобы понять, что Рафаэль, например, был великим мастером. Достаточно одной картины.
Она дружески улыбнулась. Затем закрыла за мной дверь и указала на стул около окна.
— Не возражаете ли вы против того, чтобы немного подождать перед тем, как я покажу вам своих кукол? Мне нужно кончить платьице кукле. Я обещала сделать это сегодня, и малютка, которая ждет его, должна скоро прийти. Я кончу быстро.
— Почему же нет?
Я опустился на стул. Она мягко сказала:
— Здесь спокойно. А вы устали. Вы много работали, да? И очень устали.
Я облокотился на спинку стула.
Вдруг я почувствовал себя очень усталым. На один момент я словно потерял сознание. С трудом открыв глаза, я увидел, что мадам села за стол, И тут я увидел ее руки. Пальцы были длинные, выхоленные, белые, и я знал, что это самые красивые руки из тех, какие я когда-либо видел. Так же, как и глаза, они, казалось, жили своей отдельной жизнью, независимой от тела, которому принадлежали. Она положила их на стол и снова заговорила ласково:
— Хорошо иногда прийти в спокойный уголок. Туда, где царит покой. Человек устает, очень устает. Он волнуется, работает и очень устает.
Она взяла со стола маленькое платье и начала шить. Длинные тонкие пальцы водили иглу, тогда как другая рука осторожно поворачивала крошечную одежду. Как удивительно гармоничны были движения ее белых рук… как ритм… как песня… успокоительны!..
Она сказала тихим, прекрасным голосом:
— Ах, да… сюда не достигает шум света. Всё здесь мирно… и тихо… покой.
Я отвел глаза от медленного танца ее рук, от мягких движений длинных тонких пальцев, которые так ритмично двигались. Так успокаивающе. Она смотрела на меня мягко, с нежностью… глаза ее были полны того покоя, о котором она говорила.
Не вредно немного отдохнуть, набраться сил для ожидающей меня борьбы. Я устал. Я даже не сознавал раньше, как я устал! Я снова стал смотреть на ее руки. Странные руки, так же не принадлежащие ее грузному телу, как глаза и голос. Может быть, они не принадлежали ему? Может быть, грузное тело было только плащом, оберткой для настоящего тела, которому принадлежали руки, глаза, голос? Я думал об этом, наблюдая за медленными, ритмичными движениями ее рук. Каким должно быть это другое тело? Таким же прекрасным, как руки, глаза и голос?
Она начала напевать какую-то странную песенку. Это была сонливая, убаюкивающая мелодия. Она обволакивала мои усталые нервы, проникала в мой измученный мозг, распространяла сон… И от рук исходила сонливость… И глаза убеждали меня заснуть. Засни! Что-то внутри меня вдруг бешено забилось, заставляя меня встать, сбросить с себя это летаргическое состояние…
Ужасное усилие привело меня на границу сознания, однако я знал, что я еще не ушел из этого странного состояния. И на миг, на пороге полного пробуждения, я увидел комнату такой, какой видела ее Уолтерс. Огромная, наполненная мягким светом, увешанная странными коврами, за которыми словно прятался кто-то смеющийся надо мной. На стене зеркало, как огромное полушарие чистейшей воды, в котором отражалась резная рама, и это отражение колебалось как зелень, окружающая чистый лесной пруд. Огромная комната заколебалась… и пропала.
Я стоял около перевернутого стула в той комнате, в которой заснул. И мастерица стояла рядом со мной очень близко. Она смотрела на меня с каким-то удивлением и, как мне показалось, печально. Она была похожа на человека, которому внезапно помешали.
Помешали?! Когда она встала со стула? Что она делала со мной, когда я спал? Что за мощное усилие воли помогло мне порвать ее паутину, которую она с таким искусством плела?
Я хотел заговорить и не мог. Я стоял бессловесный, обозленный, униженный. Я понял, что меня поймали — меня, который был так насторожен, подозрителен к каждому движению. Пойман в ловушку голосом, глазами, движущимися руками… предположением, что я устал… измучен… что здесь был покой… и сон… сон…
Что сделала она мне, пока я спал? Почему я не мог двигаться? Я чувствовал себя так, как будто вся энергия ушла в этот ужасающий разрыв паутины сна. Я стоял без движений, молчаливый, беспомощный. Ни один мускул не подчинялся моим желаниям. Мастерица кукол засмеялась. Она подошла к шкафчикам в стене. Мои глаза беспомощно следовали за ней. Паралич, охвативший меня, не ослабевал. Она нажала пружинку, и дверцы шкафчика распахнулись. Внутри шкафчика была кукла-ребенок. Маленькая девочка с прелестным улыбающимся личиком. Я посмотрел на нее и почувствовал холод в сердце. В ее маленьких сжатых ручках была игла-кинжал, и я знал точно, что это кукла, зашевелившаяся в объятиях крошки Молли, которая вылезла из ее колыбельки, протанцевала на кровати и вонзила…
— Это моя особенно хорошая! — глаза мастерицы кукол не отрывались от моих, они были наполнены злобной насмешкой. — Отличная кукла! Немного неаккуратная иногда. Забывает принести обратно свои учебники, когда ходит с визитами. Но такая послушная! Хотите ее для вашей внучки?
Она снова засмеялась — молодым, сверкающим злым смехом. И вдруг я понял, что Рикори был прав, и что эту женщину надо убить. Я собрал всю свою волю, чтобы прыгнуть на нее, но я не смог двинуть даже пальцем.
Длинные белые руки поднялись к следующему шкафчику и дотронулись до спрятанной пружины. Сердце мое сжалось так, как будто его стянула ледяная рука. Из шкафчика на меня смотрела Уолтерс. И она была распята. Так замечательно сделана, такой совершенно живой была эта кукла, что мне показалось, будто я вижу живую девушку в обратную сторону бинокля. Я не мог думать о ней, как о кукле. Она была одета в форму сиделки. Но на ней не было шапочки, и ее черные растрепанные волосы свисали на лицо. Руки ее были вытянуты, и через каждую ладонь был проткнут маленький гвоздик, прикалывающий руки к стенке шкафчика. Ноги были босые, одна нога лежала на другой, и через обе был вбит в стену еще один гвоздь. Дополняя и объясняя ужасное предположение, над головой висел маленький плакатик. Я прочел его:
«Сожженная мученица!»
Мастерица кукол пробормотала (голос ее был словно мед, собранный с цветов ада):
— Эта кукла вела себя плохо. Она была непослушна. Я наказываю своих кукол, когда они себя плохо ведут. Но я вижу, что вы расстроились. Ну, что ж, она была достаточно наказана, можно простить ее… на время.
Длинная, белая рука протянулась к шкафу, вынула гвозди, затем она посадила куклу, облокотив ее спиной на стенку шкафчика. После этого мадам повернулась ко мне лицом.
— Может быть, вы хотите ее для вашей внучки? Увы! Она не продается. Ей нужно выучить урок, тогда она сможет ходить с визитами.
Голос ее изменился, потерял свою дьявольскую сладость, стал полным угрозы.
— Теперь слушайте меня, доктор Лоуэлл! Что, не думали, что я знаю, кто вы? Я знала это с самого начала. Вы тоже нуждаетесь в уроке! — ее глаза блестели. — Вы получите свой урок — вы дурак! Вы, претендующий на то, чтобы лечить умы, и не знающий ничего, ничего, говорю я, о том, что такое ум, вы считаете ум частью машины из мяса и крови, нервов и костей и не знаете ничего о том, что в нем находится. Вы считаете, что ничего не существует такого, чего вы не можете измерить в ваших пробирках или увидеть под вашим микроскопом. Бы определяете жизнь, как химический фермент, и сознание, как продукт работы клеток. Вы дурак! Вы и ваш дикарь Рикори осмелились оскорбить меня, вмешаться в мои дела, окружить меня шпионами! Вы осмелились угрожать мне, мне… обладающей древней мудростью, рядом с которой вся ваша наука ничего не значит. Идиоты! Я знаю, кто обитает в мозгу, и силы, заставляющие их проявлять себя, и то, что живет вне их. Они являются по моему зову. А вы думаете выставить свои кухонные знания против моих! Глупцы! Вы поняли меня? Говорите!
Она показала на меня пальцем. Я почувствовал, что могу говорить.
— Ты, чертова ведьма, — хрипло крикнул я. — Ты проклятая убийца! Ты сядешь на электрический стул, прежде, чем твои черти помогут исчезнуть тебе в преисподней!
Она подошла ко мне смеясь.
— Вы предадите меня закону? Но кто поверит вам? Никто! То невежество, которое насадила ваша наука, явится моим щитом. Темнота вашего неверия явится моей неприступной крепостью. Идите, забавляйтесь вашими машинами, глупец! Играйте с ними! Но не мешайтесь больше в мои дела!
Голос ее стал смертельно спокойным.
— Теперь вот что я скажу вам. Если вы хотите жить, если вы хотите, чтобы жили люди, которых вы любите, уберите ваших шпионов. Рикори вы не сможете сласти. Он — мой! Но вы никогда больше не думайте обо мне. Не лезьте в мои дела! Я не боюсь ваших шпионов, но они оскорбляют меня. Уберите их. Сейчас же. Если к ночи они будут еще на своих местах…
Она схватила меня за плечо и стала с такой силой трясти, что оно заныло. Затем толкнула меня к двери.
— Идите!
Я старался стать хозяином своей воли, поднять руки… Если бы я мог это сделать, я бы убил ее, как бешеного зверя. Но я не мог пошевелить руками. Как автомат, я пересек комнату до двери. Мастерица кукол открыла ее.
Я услышал странный шелестящий звук из шкафчика. С трудом повернул голову. Кукла Уолтерс упала. Она лежала, и ее руки были протянуты в мою сторону, как будто она молила взять ее с собой. Я видел ее ладони, проткнутые гвоздями. Ее глаза смотрели на меня.
— Уходите! — сказала старуха. — И помните!
Такими же принужденными шагами я прошел через коридор в лавку. Девушка посмотрела на меня туманным, испуганным взглядом. Словно чья-то мощная рука тащила меня вперед, и я, будучи не в состоянии остановиться, быстро вышел из лавки на улицу.
Мне показалось, что я слышал позади себя насмешливый, злой и одновременно мелодичный голос мастерицы кукол…