х. Пока они осматривали Уолтерс, Хоскинс вернулся и сказал, что он выделил светящийся корпускул. Я попросил обоих врачей пойти с Хоскинсом и сказать мне потом свое мнение. Они вернулись несколько озабоченные и взволнованные. Хоскинс, говорили они, показал им лейкоцит, содержащий «фосфоресцирующее ядро». Они смотрели в микроскоп, но не нашли его. Сомерс серьезно посоветовал мне проверить У глазного врача зрение Хоскинса. Бартенс сказал ехидно, что он удивился бы меньше, если бы увидел миниатюрную русалку, плавающую внутри артерии.
По этим замечаниям я еще раз понял, как умно я поступил, что молчал обо всём деле.
Ожидаемая смена выражения лица у Уолтерс не появлялась. Продолжало держаться выражение ужаса и отвращения. Бартенс и Сомерс, оба, заявили, что это выражение необычно. Оба они согласились с тем, что состояние больной вызвано каким-то повреждением мозга. Они не нашли никаких признаков инфекции, яда или наркотика. Согласившись с тем, что случай очень интересный, и попросив меня сообщить о дальнейшем течении болезни, они удалились.
В начале четвертого часа появились изменения выражения лица, но не так, как мы со страхом ожидали. На лице появилось только отвращение. Один раз мне показалось, что по лицу пробежало и моментально исчезло дьявольски-злобное выражение.
В середине четвертого часа глаза ее снова узнали нас. Сердце стало работать медленнее, но я чувствовал какую-то концентрацию нервных сил.
И затем ресницы начали подниматься и падать: медленно, как будто с огромным усилием, причем равномерно и как будто целеустремленно.
Четыре раза они поднимались и опускались, затем — пауза, затем они закрылись и снова открылись. Она повторила это дважды.
— Она пыталась что-то просигнализировать, — прошептал Брэйл, — но что?
Снова длинные ресницы опустились и поднялись четыре раза… пауза… девять раз… пауза… один раз…
— Она умирает, — шепнул Брэйл.
Я опустился со стетоскопом у ушей… медленнее билось сердце… еще медленнее… и остановилось.
— Она умерла, — сказал я и поднялся. Мы наклонились над ней, ожидая последней ужасной спазмы, или как это еще назвать. Но ее не было. На лице всё еще держалось выражение отвращения. Никакой дьявольской радости. Никаких звуков. Под моей рукой я чувствовал, как быстро затвердевает ее рука.
Неизвестная смерть погубила сестру Уолтерс — в этом не было сомнений. Но каким-то неясным, подсознательным путем я чувствовал, что она не победила ее полностью.
Ее тело — да. Но не ее волю.
Глава 4Случай в машине Рикори
Я вернулся домой вместе с Брэйлом, глубоко потрясенный. Трудно описать всю последовательность событий, о которых я рассказываю, с начала и до конца. Всё время я чувствовал себя так, как будто находился в тени чего-то неизведанного. Нервы мои были напряжены, как будто я находился под наблюдением кого-то невидимого, пребывающего вне нашей жизни… подсознание мое словно билось в дверь сознания, призывая быть настороже… Странные фразы для медика? Пусть!
Брэйл был жалок и совершенно измучен. Я задумался о том, испытывал ли он только профессиональный интерес к умершей девушке. Если между ними что-нибудь было, он не сказал мне об этом.
Мы пришли ко мне домой около четырех часов утра. Я настоял, чтобы Брэйл остался со мной. Я позвонил в госпиталь и спросил, не появлялась ли сестра Роббинс? Ее не было. Я заснул на несколько часов беспокойным и нервным сном.
Вскоре после девяти Роббинс вызвала меня по телефону. Она была в истерике от неожиданного горя. Я попросил ее прийти ко мне, и когда она явилась, мы с Брэйлом задали ей ряд вопросов.
— Около трех недель тому назад, — сказала она, — Гарриет принесла домой для Дианы прелестную куклу. Ребенок был очарован. Я спросила Гарриет, где она достала ее, и она ответила, что в странной маленькой лавочке на окраине города. «Джоб, — сказала она (мое имя Джобина), — там сидит странная женщина. Я вроде даже боюсь ее, Джоб». Я не обратила внимания на это. Кроме того, Гарриет вообще не была очень разговорчивой. Мне даже показалось, что она сожалеет о том, что сказала это. Теперь, когда я всё это вспоминаю, мне кажется, что Гарриет вела себя после этого как-то странно. То она была весела, то… ну, как бы сказать?.. задумчива. Около десяти дней тому назад она вернулась домой с забинтованной ногой. Правой? Да. Она сказала, что пили чай вместе с женщиной, у которой она достала куклу для Дианы. Чайник опрокинулся, и горячий чай пролился ей на ногу. Женщина смазала ей ногу какой-то мазью, и теперь она нисколько не болит. «Но, я думаю, что должна смазать ногу чем-нибудь своим», — сказала она мне. Затем она спустила чулок и начала развязывать бинт. Я вышла на кухню, и она позвала меня посмотреть ногу. «Странно, — сказала она, — здесь был ужасный ожог, Джоб, и он уже практически зажил, а не прошло и часа, как она смазала мне его мазью».
Я посмотрела на ее ногу. На подошве была большая красная полоска. Но она совершенно зажила, и я сказала ей, что чай, видимо, не был горячим. «Но это был ожог, Джоб, — сказала она. — Я хочу сказать — сплошной пузырь». Она сидела и глядела на повязку и на свою ногу некоторое время. Мазь была голубоватая и как-то странно блестела, словно сияла. Я никогда не видела ничего подобного. Запаха не было. Гарриет подняла бинт и сказала: «Джоб, выбрось его в огонь». Я бросила бинт в огонь и заметила, что он как-то странно мерцал. Он как будто не горел, а просто померцал некоторое время и исчез. Гарриет побледнела. Потом снова посмотрела на свою ногу. «Джоб, — сказала она, — я никогда не видела, чтобы что-нибудь заживало так быстро, как моя нога. Оно, должно быть, ведьма!»
«Господи, о чем ты говоришь, Гарриет?» — спросила я. «О! Ничего, — ответила она. — Только мне хотелось бы разрезать это место и втереть в рану что-нибудь, противодействующее этой мази».
Затем она рассмеялась, и я решила, что всё это шутка. Но она смазала место ожога йодом и завязала чистым бинтом.
На следующее утро она разбудила меня и сказала: «Посмотри теперь на мою ногу. Вчера на нее был вылит чайник кипятка, а теперь кожа даже не нежная. На самом деле кожа должна быть еще тонкой. Джоб, я хотела бы, чтоб ожог существовал».
Это всё, доктор Лоуэлл. Она больше ничего не говорила. Казалось, она забыла всё это дело. Да, я спрашивала ее, где находится лавочка и кто была эта женщина, но она не сказала мне, не знаю почему. Но после всего этого я никогда не видела ее веселой и беспечной, как прежде… О, я не понимаю, почему она должна была умереть? Я не понимаю… не понимаю…
Брэйл спросил:
— Число 491 значит что-нибудь для вас, Роббинс? Не можете ли вы ассоциировать его с каким-нибудь адресом, который знала Гарриет?
Она подумала, потом покачала головой. Я рассказал ей о движениях век Гарриет, обозначающих определенные цифры.
— Она явно хотела передать нам что-то этими цифрами. Подумайте-ка еще.
Вдруг она выпрямилась и стала считать что-то на пальцах. Затем кивнула.
— А не могла ли она пытаться передать какое-то слово? Может быть, это буквы: «Д», «И» и «А». Это три первые три буквы — «Диана».
— Да, конечно, это довольно просто. Она могла попытаться попросить нас позаботиться о ребенке.
Я взглянул на Брэйла. Он отрицательно покачал головой.
— Она знала и так, что я это сделаю, — сказал тот. — Нет, это что-то другое.
Вскоре после ухода Роббинс позвонил Рикори. Я сказал ему о смерти Уолтерс. Он был искренне расстроен. Затем мы занялись грустным делом — вскрытием и обследованием трупа. Результаты были такие же, как и в случае с Питерсом. Не было ничего такого, отчего девушка могла умереть. Около четырех часов следующего дня Рикори снова позвонил по телефону.
— Будете ли вы дома между шестью и девятью, доктор?
В голосе его чувствовалось едва сдерживаемое волнение.
— Конечно, если нужно, — ответил я, взглянув в свою записную книжку. — Вы нашли, что-нибудь, Рикори?
Он помолчал, раздумывая.
— Не знаю, может быть, да.
— Вы подразумеваете, — я даже не пытался скрыть волнение, — предполагаемое место, о котором мы говорили?
— Возможно. Я узнаю позже. Я еду сейчас туда.
— Скажите мне, Рикори, что вы предполагаете там найти?
— Кукол, — ответил он. И, словно избегая дальнейших расспросов, повесил трубку.
Куклы! Я сидел задумавшись. Уолтерс купила куклу. И в этом самом месте она получила повреждение, которое так обеспокоило ее, или, скорее, необычное поведение ожога смутило ее. У меня не было сомнения после рассказа Роббинс, что именно через этот очаг она получила свое заболевание — она пыталась нам это объяснить. Мы не ошиблись в объяснении ее первого безнадежного усилия указать нам на причину болезни. Конечно, она могла ошибиться. Ожог, или вернее мазь, могли не иметь ничего общего с ее гибелью. И всё-таки Уолтерс любила ребенка, а дети были тем общим интересом, который объединил всех, умерших так же, как и она. И, конечно, дети больше всего любят кукол. Что же обнаружил, Рикори?
Я позвонил Брэйлу, но не мог вызвать его. Я вызвал Роббинс и попросил ее немедленно принести куклу, что она и сделала.
Кукла была исключительно хороша. Она была вырезана из дерева и затем покрыта гипсом. Она была поразительно похожа на живого ребенка — ребенка с маленьким личиком эльфа. Ее платье было покрыто изысканной вышивкой — народное платье какой-то страны, которую я не мог определить. Эта вышивка была просто музейной вещью и стоила, конечно, больше, чем сестра Уолтерс могла себе позволить. На ней не было никакой марки с указанием мастера или хозяина магазина. Осмотрев куклу внимательно, я спрятал ее в ящик стола. Я с нетерпением ждал звонка Рикори.
В семь часов раздался нетерпеливый звонок в дверь. Отворяя дверь из кабинета, я услышал голос Мак Канна в гостиной и попросил его войти. Я сразу же понял, что что-то неблагополучно. Его загорелое лицо было изжелта-бледным, глаза смотрели изумленно.
— Пойдемте к машине. Хозяин, кажется, умер.