Почтеннейший, — обратился к дежурному парень, — как тутчмне пройти в мастерские?
Тот бегло взглянул на затасканный куцый пиджачок парня, на ситцевую, пропитанную дорожной пылью косоворотку, на сапоги бутылочкой и узелок под мышкой и, дернув носом, молча отошел.
Откуда-то сразу возник усатый жандарм.
Вид! — потребовал он у парня и раздраженный пристальным взглядом его дерзких карих глаз, еще более грозно прибавил: — Кажи вид! Кто такой и откуда?
Мастеровой я. А видик вот, пожалуйста, — и вытащил из бумажника документ.
Жандарм внимательно прочитал его, сличил приметы.
Савва Иванович Трубачев, — прочитал он раздельно. — Хм! Нынче все пошли Ивановичи. И фамилия, молодой человек, — жандарм постучал пальцем по документу, — неестественная у вас фамилия. Имя тоже: Савва… Да-с. Идите, — и, разглаживая усы, удалился.
Напрасно ты, парень, дежурного назвал «почтеннейшим», вроде как мелкого купчика, — кто-то сказал у Саввы за спиной.
Он оглянулся. Маленький, щупленький стрелочник прятал, помятый медный рожок за голенище.
Полагается называть «господин дежурный», — наставительно поучал стрелочник.
Дяденька, да разве же можно с дураков спрашивать? — Савва стоял с серьезным лицом.
Ох… ты какой! Откуда это ты появился? — удивился стрелочник.
Я? Из Нижнего. — Савва даже рукой загородился от своего собеседника. — Да ты чего подумал, дяденька, насчет дурака? Это же я не про него, а про себя сказал.
А-а!.. Ну, то-то же… Хитрый, ты, парень! — и дружески хлопнул Савву по плечу. — У тебя здесь кто — родные или знакомые?
Нет никого.
А чего же ты тогда сразу с поезда в мастерские направился? На квартиру надо сначала устроиться.
Вот, оказалось, и верно, что умом не дошел. Спасибо за толковый совет, дяденька. Извиняюсь, не знаю, как звать тебя?
Кузьма Прокопьевич.
Вот оно что! Так у моего же дедушки Кузьмой одного приятеля звали! А Прокопий — кто не знает! — святой угодник был.
Па-арень!.. — погрозил ему стрелочник.
Это, чтобы запомнить я, — в Савва опять загородился ладонью, — только запомнить. А чтобы позубоскалить — ни-ни!.. Право! А для хорошего знакомства нашего, Кузьма Прокопьевич, теперь и расскажи мне, где бы снять квартиру. Понятно, что и с хлебами.
С хлебами? Можно и с хлебами. Сказать тебе — это сколько угодно! Вот перейти через пути, за Уватом, там каждая баба держит нахлебников. Как ни считан, хоть малая, а все выгода от них остается. Попробуй зайти к Филиппу Чекмареву. Лучше его хозяйки никто обед не сготовит.
А как его найти, Филиппа этого?
Найдешь! Не кошелек с золотом.
Попрощавшись с Кузьмой Прокопьевичем, Савва перешел через пути и, прежде чем косогором подняться в поселок, уселся под кустиком боярышника, росшего в изобилии у самого железнодорожного полотпа. Развязал свой узелок и переоделся. Надел ярко-синюю шелковую рубаху, подпоясался витым с кистями пояском, суконкой протер сапоги и перебросил через руку новенький пиджачок.
Эх, это рубаха! — крикнул ему из кустов босоногий мальчишка. — Ишь ты, ровно стеклянная блестит!
Рубаха хорошая, — с достоинством сказал Савва, увязывая снятый дорожный костюм в узелок, — такой рубахи не найдешь на весь ваш Шиверск.
Разыскивая Филиппа Чекмарева, Савва долго бродил по беспорядочным улочкам железнодорожного поселка.
Наконец ему указали дом Чекмарева.
Строгая, симпатичная женщина, одетая в серенькое с мелкими колечками ситцевое платье, встретила Савву у порога.
Здравствуйте! Я к вам на хлеба да заодно и квар~ тирантом хочу устроиться, тетя, — сказал он, входя, снимая фуражку и поправляя рассыпающиеся кудри. — Можно будет? Кузьма Прокопьевич к вам зайти посоветовал.
Женщина отступила, спрятала руки под фартук, внимательно посмотрела на парня и, немного подумав, ответила:
Кузьма Прокопьевич своим умом живет, я — тоже
своим.
Ваш ум в сто раз умнее его ума, тетя, — бессовестно льстя, сказал Савва. — Значит, можно надеяться?
Приезжий? — Лесть Саввы нисколько не тронула женщину.
Приезжий. Из Нижнего. В здешние мастерские хочу поступить.
А чего в Нижнем тебе не жилось? Зачем в Сибирь к нам пожаловал?
Да как вам сказать, тетя… Ехал-то я в Красноярск, к деду, а приехал— деда уже и на свете нет, умер он. А в Красноярске на работу никак не устроишься. Ну, я сел снова в поезд — и дальше! Тут, мне сказали, привольнее жизнь н рабочие требуются, — ответил Савва п повел носом.
Пахло такими вкусными, крепкими щами и пирогами, должно быть с черемухой, что ему смертельно захотелось есть. Спасибо Кузьме Прокопьевичу, хороший дал адрес!
Но женщина вдруг отрицательно качнула головой.
Нет, не возьму, — коротко сказала она.
Да почему же, тетя? — испугался Савва. Ему так понравилось здесь все: и эта строгая, спокойная женщина, и чистота маленькой комнатки, и запах вкусного, сытного обеда.
Так. Не возьму, — решительно повторила женщина. — Ты прости меня, а не возьму.
И никак?
Никак.
А может, все-таки?..
Ни под каким видом.
Ну что же, тогда извините за беспокойство.
В сенях он столкнулся с черноглазой темноволосой девчонкой лет четырнадцати и с ходу больно ударил ее локтем.
Вот медведь! Как деревянный! — охнула она, потирая ушибленный бок. — Насквозь пробил меня своим локтем.
Не может быть, барышня, — развел руками Савва, — вы бы меня тогда кровью забрызгали.
Вот еще, стану я зря своей кровью брызгать! — фыркнула девчонка и показала язык. — Медведь ты, медведь… Деревянный…
Савва только покрутил головой.
Выйдя от Чекмаревых, он пересек улицу наискось, поднялся еще выше в горку, за поселок, и, сунув за спину узелок, привалился к толстой березе. Ласково голубело теплое июньское небо, быстро бежали к востоку мелкие кучевые облака. За Удой, мягкими изгибами уходя вдаль, синела тайга. Словно падали в реку прямые желтые обрывы Вознесенской горы. В конце открытого луга, на берегу Уды, дымилась водокачка. От нее к круглой и высокой водонапорной башне, что стояла невдалеке от депо, тянулся длинный земляной вал. По обе стороны железнодорожной насыпи кудрявились мелкие березнички, и подальше от нее, к заимкам, темнели сосняки. На пустыре у переезда паслось стадо коров.
Фу ты, боже мой, как здесь хорошо! — прошептал Савва, откидываясь на траву и закрывая глаза.
От лесу ветер доносил вкусные запахи растопленной смолки п начавшего цвести белоголовнпка. Словно подвешенный на ниточке, невысоко над землей махал крыльями кобчик и не двигался с места.
«Да, а все-таки надо идти искать себе квартиру, — стряхивая одолевавшую его дрему, подумал Савва и поднялся. — Почему эта женщина мне отказала, право, в толк не возьму. Чем я ей не понравился?»
Он решил было вернуться обратно на вокзал, закусить в станционном буфете или даже сходить в слободу в трактир и пообедать как следует, но тут увидел ту самую девчонку, с которой недавно столкнулся в сенях дома Филиппа Чекмарева. Она, вздев на руку сплетенную из лучины корзину, бежала к лесу.
Эй ты, медведь деревянный, — окликнул ее Савва, — погоди маленько!
Девчонка остановилась, исподлобья поглядела на него.
Чего тебе? — спросила она сердито.
Ничего, — добродушно сказал Савва и подошел к ней. — Федул губы надул! Толкаться я больше не буду. Далеко ли направилась?
В лесок. По грибы, — все еще хмурясь, ответила девчонка.
По грибы? Ух ты! — воскликнул Савва, — Растут?
Растут.
А какие грибы?
Всякие.
— И курносые обабкн растут? — Он поднял себе пальцем кончик носа.
Девчонка засмеялась.
Растут и обабки. Только вовсе они не курносые.
И язык не показывают?
Ну тебя!..
Савва я. А как тебя звать?
Веркой.
Веркой? Такую курносую прелесть? Не-ет… Я буду звать тебя Верочкой, — сказал Савва. — Разрешите, барышня?
Она потерлась щекой о плечо.
Ну чего привязался?
Кончено, — Савва поднял кверху обе руки, — я уже отвязался. Ты мне только вот что скажи, Верочка: как мамашу звать твою?
Ну, Агафья Степановна…
Не может быть! Тогда скажи: почему мне Агафья Степановна в квартире отказала?
Девчонка хихикнула и отвернулась.
Не знаешь?
Знаю.
Ну, скажи.
Не скажу. Вот почему… — И остановилась.
Что же ты? — настаивал Савва.
Потому… «По кудрям да по рубашке вижу, говорит, забулдыга парень. И еще из Нижнего. Обязательно, говорит, гармонист и пьяница». А у нас и так тятя мой выпивать любит.
Вот оно, оказывается, дело какое, — протянул Савва. — Значит, я — гармонист и пьяница?.. А где твой тятя работает?
В мастерских.
А чего же он такой пьяница?
Пьяница — это ведь она про тебя сказала. Тятя-то не пьяница. Только выпивает. А чего же ему не выпивать? — убежденно сказала Верочка. — Все пьют. Хорошо еще, в карты не играет.
А ты в дурака умеешь играть?
Умею.
Ну и я тоже умею. Только чтобы не мошенничать, — он предостерегающе поднял палец.
Все равно оставлю, — пообещала Верочка.
А это еще посмотрим… — сказал Савва. — Ну ладно, пока до свидания. — И сам пошел было, да еще остановился. — Погоди! Ну, пьяница — я еще понимаю, а гармонист чем плохой человек?
Будешь по ночам с девчатами гулять, — отбегая, засмеялась Верочка, — а мама у меня строгая, таких не любит.
Савва посмотрел ей вслед, на ее мелькнувшие в траве крепкие, загорелые ноги, обдернул рубашку, поправил поясок и пошел обратно в поселок.
Агафья Степановна, — сказал он удивленно взглянувшей на него женщине, — вы на кудри мои внимания не обращайте, к ним привыкнуть можно. Водки же я, честное слово, капли в рот не беру. И не гармонист. Да вы что, Агафья Степановна, так гармонистов не любите? Право… Ну, пустите меня к себе на квартиру! Честное слово, через два года пожалеете, что я не гармонист…
И действительно, скоро Агафья Степановна пожалела, что Савва не гармонист.
"Два года прошли незаметно. Вера вытянулась, похорошела, из горкой босоногой девчонки превратилась в степенную, держащую себя с большим достоинством девушку.