я становится все злее и все беспощаднее к нам. Разве мы этого не видим, разве мы этого не ощущаем? PI разве мы будем бесконечно терпеть этот гнет и произвол? Товарищи рабочие, пора подниматься на решительный бой с самодержавием! И этот бой мы должны начать с укрепления своей партии, готовой принять на себя руководство боем. Не надо убаюкивать себя, товарищи, — борьба предстоит тяжелая, я без вооруженного принуждения царское самодержавие и господа капиталисты нам свою власть никогда не отдадут…
Правильно!..
Бить их!..
Взять власть в свои руки!..
Как один будем все!
Долой царя!
Долой самодержавие!..
…Товарищи рабочие, на съезде была принята правильная во всех своих пунктах, боевая программа социал-демократической партии. Но на съезде был принят и устав партии, который передовую часть рабочего класса удовлетворить не может. Правильную формулировку параграфа первого, сделанную товарищем Лениным, провалили люди, не верящие в силы и способности рабочего класса. Они хотят засорить партию кем попало. Но на съезде избран Центральный орган партий, в состав которого вошел товарищ Ленин. В составе Центрального Комитета — большинство людей, поддерживающих Ленина. Значит, партия наша будет укрепляться, кто бы и как внутри нее ни вел борьбу, — Ленин защитит и сохранит подлинную партию рабочего класса…
Верим Ленину!..
За Лениным мы все!..
Долой предателей рабочего класса!..
Товарищи! На съезде людей, которые поддерживали Ленина — а их было большинство, — назвали большевиками; людей, которые воевали против Ленина — их оказалось меньшинство, — назвали меньшевиками. Я рассказал вам о главном, что было на съезде. Я кончил. Пусть продолжает свою речь меньшевик господин Буткин…
Лебедев отступил назад, смешался с рабочими. Ему на ходу пожимали руки, обнимали его, трясли за плечи. Буткин стоял неподвижно, выжидая, когда люди снова повернутся к нему. Петр подошел к Буткину, хотел о чем-то спросить его. Тот резко взмахнул рукой.
Товарищи рабочие…
Долой меньшевиков! — громко и очень отчетливо крикнул Ваня Мезенцев.
И сразу шквально понеслось:
Долой меньшевиков!..
Буткина долой!..
Ленину верим!
Мы — с большевиками!..
Буткин поднял вверх обе руки, замахал ими над головой. Выкрики стали реже, слабее'.
Меня оскорбили! — визгливо кричал Буткин. — Я отказываюсь выступать!..
Под громкий свист и возгласы: «Долой меньшевиков!» — Буткин сделал несколько шагов. Перед ним расступились, открыв ему дорогу. Его словно выталкивали, хотя никто и не прикоснулся к нему даже рукой. Буткин ступил еще два-три раза, остановился в замешательстве: думал — вернут его, попросят договорить. Здесь много было рабочих из кружка, в котором он часто выступал. Но — никто из них не двинулся вслед за ним. Буткин вышел из круга совсем. Опять остановился. Оглянулся. И опять пошел. Так, один, он и скрылся в мелколесье.
Теперь круг образовался возле Лебедева. Ему со всех сторон сыпались вопросы, он не успевал на них отвечать. Еще раз просили повторить, какую программу социал-демократической партии принял съезд, как и о чем говорил Ленин. Другие спрашивали, как же теперь вступать в партию и как сделать, чтобы не смешали большевиков с меньшевиками.
Вот я, например, — допытывался одни пожилой рабочий, — я всем сердцем своим к партии. И что мне партия наша рабочая прикажет — все сделаю, хотя и жизнь свою отдам. А так, как ты говорил, на меня все равно станут смотреть, будто я вольный ветер: хочу — подчиняюсь партии, хочу — нет. Мне же это обидно. Я от общего дела никогда не оторвусь. А мне будут тыкать: «Кто тебя знает! Говоришь ты одно, а делать, может, станешь вовсе другое». Чем я могу доказать, что всякое приказание своей партии выполню?
Держись большевиков, делай, как учит Ленин, — не ошибешься, — улыбнулся Лебедев. — Любишь дисциплину — хорошо, это очень важное качество для большевика.
Петр Терентии ходил, опрашивал, нет ли желающих выступить с речью. Но был шумный, общий, большой разговор, а с речами выступать никто не хотел.
Лебедев отыскал Мирвольского.
Ты понял, Алексей, смысл того, что здесь произошло сегодня?
Алексей Антонович взял его за руку.
Миша, я бы хотел назвать себя члепом социал-демократической партии.
Лебедев глянул ему в глаза, ласково и в то же время строго.
Длеша, это все проверяется делами. Как видишь, в социал-демократической партии есть и меньшевики.
Даже в самом звучании этого слова есть что-то гадкое! Меньшевиком я не хочу быть.
Ты не хочешь быть меньшевиком — это хорошо, но быть большевиком, Алеша, — это значит всего себя посвятить делу партии.
Я буду готовить себя к этому, — сказал Алексей Антонович.
Верю.
Прошли мимо двое рабочих.
Где же сразу? — со вздохом сказал один. — Сразу, конечно, во всем не разберешься. А что человек правильно говорил, так это никуда не денешь. Зачем обязательно кровь проливать, ежели по-другому добиться своего можно? Освистали человека, а может, и зазря.
Сгоряча всегда так бывает, — поддержал его другой. — Я и сам вслед ему свистнул. А сейчас на душе беспокойно: не от корысти же какой человек старается! От убеждения своего говорит.
Лебедев нахмурился.
Слышишь, о чем толкуют? Это самая большая опасность. Мне* с ними особо придется поговорить. Я…
Он не договорил. На поляну вихрем ворвался Савва. Он стоял пикетчиком на дороге к Уватчику.
С переезда сотня казачья движется! — выкрикнул он.
Едут сюда? — быстро спросил Петр.
Кто их знает, — тяжело переводя дух, сказал Савва. — По елани сейчас рассыпаются, наверно чтобы в кольцо захватить.
Товарищи! — зычно крикнул Лавутин. — На елани казаки. Давай расходись. Забирай дальше вверх по Уватчику, а потом направо и палево лесочками по одному разбредайся! Осторожнее! Да без паники…
И через минуту на полянке не осталось никого. Кое-где среди полуоголенных белых берез еще мелькали темные рубахи рабочих, потом наступила прозрачная осенняя тишина. Лишь вдали стрекотали две болтуньи сороки.
Лебедев и Алексей Антонович выскочили к Уватчику.
Ну, а теперь мы куда: направо или налево? — спросил Алексей Антонович. — Распоряжайся. Мне ведь, Миша, так убегать еще никогда не приходилось.
Нехорошо, если нас настигнут в лесу. — Лебедев задумался на секунду и сказал решительно: — Мы с тобой пойдем на заимку, к той женщине, что нас по ложной дороге послала. Ручаюсь — спрячет.
Если нас там захватят, я могу сказать, что пришел лечить ее, — обрадованно сказал Алексей Антонович. — Я же доктор, и у меня с собой все необходимое. Если она не выдаст…
Она не выдаст.
А как же ты? Тебе как назваться?
Мне никак называться не надо. Эта женщина забросает меня хворостом — я видел, у нее возле дома припасены сухие сучья. Мне это дело привычное.
И они торопливо пошли по направлению к заимке.
17
Клавдея стояла на крыльце, поглядывая в сторону лужаек: однако, пора бы вернуться Порфирию. Уходя, он сказал ей: рабочая сходка назначена в полдень. Ну сколько может она продолжаться? Разве обежать пока вокруг заимки по соснячку?
После первых инеев густо пошли рыжики. У Клавдеи была уже насолена кадушка, но лишнее не помешает, самим за зиму не съесть — продать можно. А чего же урожаем, что дает земля бесхлопотно, не попользоваться? Все подспорье: и к заработку Порфирия, когда он есть, и к тому, что Клавдея своим трудом — постирушками, побелкой квартир в городе — прирабатывает. Огород — большая поддержка. Целое лето провозилась Клавдея с ним, копалась в земле вокруг избенки. Зато огурцы всегда есть, и капусты впрок нарубит; на двоих хватит, пожалуй, и картошки. Надо будет завтра выкопать ее.
Не за горами зима, а сколько всяких недоделок по дому, что непременно затепло да засухо надо докончить!
И земли на потолок поднять, и проконопатить мохом пазы в стенах между бревен — не то зимой опять снежные зайцы по углам будут сидеть, и на межи сходить, наломать полыни на веники. Хорошо пол мести полынным веником: запах славный, и не так пылит, как березовый. Клавдея с гордостью оглядела свое хозяйство. Много сил она и Порфирий за эти четыре года положили, а из гнилой, развалившейся избенки все-таки жилье себе наладили. Правда, и люди им помогали. Приходили в праздничные дни друзья Порфирия с железной дороги. Крышу заново они перекрыть пособили. В доме теперь тоже все сделано как полагается.
Жизнь Клавден наполнилась смыслом: заботиться о Порфирий, ждать к себе Лизаньку. Где она — Клавдея не знала. Несколько раз ходила к Кирееву; тот грубо отвечал: «Судили ее в Иркутске, а куда отправили потом — это меня не касается. И не интересует». А куда еще больше пойдешь, кроме Киреева? Порфирия Клавдея полюбила, как сына. Нравился он ей серьезностью, глубокой душой своей, прямотой характера. И то, что нашел он силы, переломил себя — вовсе перестал пить вино, и весь стал как-то сдержаннее, сам хозяин над собой, — Клавдею радовало больше всего: теперь человека с пути не столкнешь. Она понимала, что во многом измениться Порфирию помогли его товарищи, от них у него и большая рассудительность появилась и стремление быть всегда с людьми, искать поддержку себе среди товарищей. Как самых дорогих гостей Клавдея встречала всегда в своем доме Ваню Мезенцева, Петра Терешина, Лавутина, Савву.
Порфирий с Клавдеей был всегда открыт, откровенен. Знал: нп в чем их мысли не расходятся, оба одинаково горький путь в жизни прошли, и за новую, лучшую жизнь надо тоже вместе бороться. Дорого, когда сердечным словом ободрит родной человек.
…Клавдея решила все же сходить, набрать рыжиков. Отдаляться от избы не станет: Порфирий придет, покличет — услышит она. Взяла на руку корзину и только хотела спуститься с крыльца, как увидела сквозь редколесье торопливо шагающих к заимке Мирвольского и второго с ним, незнакомого ей человека, который утром расспрашивал о дороге к Уватчику. Что им надо опять? А Порфирия все нет да и нет.