Не знаю… кто… — нетвердо ответил Павел. Потрясенный, он вошел в барак, поднялся на нары,
лег на свое место. Середа вытянулся рядом с ним, дыша в лицо ему винным запахом, спросил опять:
Кто такая эта твоя краля? И опять Павел ответил:
Не знаю.
Но он говорил неправду. Он сразу узнал и ее голос, и эти просительно вытянутые руки, и отуманенные слезами и любовью глаза. «Зачем она здесь? Зачем она здесь?» — твердил он себе. Но Павел зря спрашивал: знал он, почему Устя здесь.
Он не мог улежать спокойно, ворочался с боку на бок, садился на нары и вслушивался в жалобный посвист ветра. И в нем ему мерещился все тот же голос:
Пашенька!..
Середа ночью проснулся, увидел сидящего на нарах Павла.
Не спится, Павел? Жрать хочется?
Да.
Середа зевнул в кудлатую бороду. Погладил тощий живот. ч
Давай убежим, Павел, — сказал он привычно.
Убежим, Середа, непременно, — глухо откликнулся Павел. — Когда убежим?
Весна настанет — по весне и убежим, — поворачиваясь к нему широкой спиной, сказал Середа. — В зиму только дураки бегают. Да ты всерьез говоришь?
Всерьез.
21
Весь январь стояла теплая, «сиротская» погода. Чуть не каждый день падал мягкий, крупными хлопьями снег. К ночи прояснивалось, и начинался легкий морозец, как раз такой, чтобы скрепить на земле пушистые снежинки. Такого обилия снегов в Шиверске никто еще не запомнил. Когда на открытых еланях встречались две подводы, им трудно было разминуться. Проселок не успевал накатываться в широкую дорогу и вился узкой полоской, в один санный след. В городе на тротуарах снегу натопталось так много, что ноги пешеходов приходились на уровне окон.
— Будет нынче хлебушко! — радовались крестьяне. Могамбетов ворчал:
Тепло. Нет варежкам ходу…
Дворник Арефий замучился, очищая двор. Василев любил, чтобы зимой во дворе лежал снег, но только тоненько, как скатерть. А тут что ни день вывози шесть-семь коробов. И хуже всего было, что снег падал именно днем. Сколько ни работай, а хозяин ругается: нельзя пройти по двору в мелких калошах, попадает сырость на штиблеты.
Стоя на запятках. саней, Арефий только выехал из ворот с очередным коробом снега, как к парадному крыльцу дома в легкой кошевочке подкатил Иван Максимович с Лукой Федоровым.
Здорово, Арефий! — крикнул дворнику Иван Максимович.
Арефий в недоумении натянул вожжи: Иван Максимович с прислугой никогда не здоровался. Да коли на то пошло, так с ним, с Арефием, хозяин дважды уже встречался сегодня и взгляда на него даже не кинул. С чего это вдруг его растопило? А здоровается — что ж, надо ответить.
Доброго здоровья, Иван Максимович, — сказал Арефий, потоптавшись возле саней.
Война с Японией, Арефий, — Иван Максимович подошел к дворнику, — слышишь? Война с Японией.
Господи! — отшатнулся Арефий. — Это с чего же на пас беда такая свалилась?
Иван Максимович шутя ткнул его кулаком в грудь.
Слава богу! Покажем нашу силу, Арефий!
Тот не понимал, чему радуется хозяин. Кровь ведь, кровь человеческая прольется…
Разобьем японца, дурень! — Иван Максимович еще раз ткнул его в грудь кулаком. — Хорошо будет!
Федоров стоял на крыльце, отряхивая звездочки снега с рысьего воротника. Иван Максимович махнул ему рукой.
Звони, Лука! И кучеру:-
А ты езжай сейчас же за Романом Захаровичем, с ним вместе, по пути, и Густава Евгеньевича привезешь.
Оставив Федорова в передней — свой человек, знает, куда пройти, — Иван Максимович поспешил к Елене Александровне.
Люся, дорогая, — сказал он, обнимая и целуя жену, — ты знаешь новость? Япония полезла в войну с Россией.
Боже мой! Ваня, а если японцы нас победят? — испуганно спросила Елена Александровна, разглаживая пальцами холодные с мороза усы и бороду Ивана Максимовича.
Нет, этого не будет. Никогда не победить нас японцам. Война может оказаться только немного затяжной. Но ты, Люсенька, не тревожься…
Иван Максимович, разнеженный, опустился рядом с женой на диван и задумался.
Черт возьми! Как все-таки в жизни складывается все хорошо! Правду говорят, что некоторые люди родятся под счастливой звездой. Как называется та звезда, под какой он родился?
Он быстренько перебрал в памяти события последних лет. На Монкресе, прииске, принесенном в приданое Еленой Александровной, нашлась новая богатая золотом жила. А все завистники ему шептали, что прииск истощился и надо его бросать. Вдруг хорошо пошла слюда. «Электрическая компания» забирает все подчистую. Дурак Петруха Сиренев скупил по речке Рубахиной все водяные мельницы и новых еще настроил, думал задавить мукомольное дело у Василева, ан не вышло — Иван Максимович поставил у себя вальцы, и пшеничку теперь везут к нему размалывать на крупчатку. Надо подумать теперь: стоит ли канителиться с мелкими помольщиками? Лука советует скупать зерном, а потом продавать готовую крупчатку. Дельный совет! Удачно, быстро и дешево построил он завод мясных консервов. Пророчили ему, что сбыта не будет, что консервы — товар только для военного ведомства да для военного времени. И вот, пожалуйста, есть сбыт!.. Теперь пора посоображать и насчет большого кожевенного завода и за лесопильное дело, пожалуй, не худо бы взяться — на лес открывается спрос. Даже то, что грозило Ивану Максимовичу бедой, неприятностями, неизменно оборачивалось счастливой развязкой. К примеру, подлец Лакричник сколько крови испортил? Казалось, никак от тюрьмы не откупишься — посадят. Сам генерал-губернатор, принимая Ивана Максимовича, только развел руками и сухо сказал:
— Не волен, не волен, господин Василев. Не бог я и не государь. Весьма вам сочувствую, но чем могу помочь? Обязан Поступить по всей строгости. Положение, знаете, обязывает.
Они беседовали долго, и генерал-губернатор несколько раз перечитывал привезенное к нему Василевым письмо Баранова. И на прощание все-таки сказал:
— А вы, любезнейший Иван Максимович, заблаговременно поговорите с председателем губернского суда. Милейший человек. Настоятельно рекомендую.
Председатель суда действительно оказался милейшим человеком. Чуть не три года тянулось дело о поджоге, наконец слушалось в закрытом судебном заседании, и приговор: оправдать шиверского купца Василева за недостаточностью улик.
Подарки, конечно, стоили недешево, но тысячу раз благодарил Иван Максимович судьбу, что не вступил в сделку с Лакричником; в деньгах это стоило бы одинаково, но зато — боже! — какие же теперь связи приобрел он в Иркутске!.. Если бы не это канительное и шумное дело с поджогом, не видать бы ему никогда собственных магазинов в Чите, Владивостоке и Харбине…
В дверь заглянула горничная Стеша и доложила:
— Иван Максимович, гости приехали.
Боже мой! — вскочил с дивана Иван Максимович. — Люся, я пригласил к себе Романа Захаровича и Густава Евгеньевича и вовсе забыл об этом. Распорядись, пожалуйста, на пять — на шесть человек.
К удивлению Ивана Максимовича кроме приглашенных в гостиной оказался еще и Киреев. Этот мог бы и не приезжать. Откуда он взялся? Но Маннберг, заметив тень недоумения на лице хозяина, тут же объяснил:
Павел Георгиевич — с наиновейшими новостями. Он сидел у меня. И я с вашего разрешения, Иван Максимович, захватил его с собою.
Я очень и очень рад вам, Павел Георгиевич, — сказал Василев, Кирееву первому подавая руку, а потом уже всем остальным, — вы всегда самый дорогой гость в моем доме.
Иван Максимович отошел к окну и, приняв немного театральную позу, сказал:
В день, трагический и радостный для России, я хочу быть вместе со своими друзьями. Я прошу вас, господа, разделить со мною в задушевной беседе сегодняшний вечер!
Ура государю нашему императору Николаю Алек-сандровиччу! — натужась, выкрикнул Федоров. — Ниспошли, господи, победу русскому оружию! — и набожно перекрестился.
Победу-то победу, — невесело проговорил Баранов, растирая бритый затылок, — а «Ретвизан», «Цесаревич» и «Паллада» в первую же ночь к черту на дно пошли.
Добавьте к этому утренние потери, — сказал Киреев. — Броненосец «Полтава» и два крейсера — «Аскольд» и «Новик». Каково?
Боже! — делая огорченное лицо, воскликнул Иван Максимович. — А я и не знал. Был так беспечен сегодня… Какие страшные вести!
Да как же так? — разинул рот Федоров. — Все корабли наши — и сразу на дно? Чем же мы воевать Японию будем? Она же за морем.
Осталось там еще штук пять кораблей, — ответил ему Баранов.
Я подсчитывал по календарю, — сказал Маннберг, — еще девять осталось.
Каким образом, так сказать, наш флот вы по календарю стали подсчитывать, Густав Евгеньевич? — поинтересовался Киреев.
А в отрывном листке календаря, Павел Георгиевич, вся наша порт-артурская эскадра была перечислена, — объяснил Маннберг.
Календарь — помощь шпионам, — изрек Баранов, — публичное разглашение военной тайны.
Позвольте, Роман Захарович! — покраснел Маннберг. — Вы так говорите, словно…
Взвился уже, милочок! Тебя за шпиона я не считаю. И без тебя хватит.
Получается, так сказать, из кулька в рогожку, — немного повеселев, сказал Киреев. Ему понравилось, что Баранов подковырнул Маннберга.
Не надо ссориться, господа, — миролюбиво вмешался Иван Максимович. — В эти трудные для России дни мы должны быть сердцами своими все вместе. Я одобряю: Лука сегодня заказал уже молебен.
Георгию-победоносцу, о ниспослании победы нам, — помигав слезливыми глазами, сказал Федоров. — И велел семьсот свечей перед его иконой поставить.
О-о! — почтительно произнес Маннберг. — Вы показали образец русского патриотизма, Лука Харлампиевич. Семьсот свечей!
Копеечных, — беспощадно разоблачил его Баранов. — Всего на семь рублей. Мне отец Никодим уже рассказывал. И о молебне из-за рубля торговался.
По достаткам, Роман Захарович, — шмыгнул носом Федоров и полез в карман за платком. Его бросило в жар от слов Баранова.
Молебны и свечи, так сказать, дело безусловно полезное, — заметил Киреев, — однако весь вопрос — кто будет командовать армиями? Нашими и японскими…