Рис. В. Кадочникова.
Рядовой пиротехнической роты Александр Белавин давно приготовил конверты для праздничных писем. Он вынул их из полевой сумки и разложил на столе. Не торопясь, заточил карандаш. Вырвал из тетрадки несколько листков бумаги.
В красном уголке воинской части было тихо. Только из коридора чуть слышно доносилась музыка. Наверное, дежурный включил радио.
Первое письмо будет, конечно, матери и сестренкам в далекое село Власово. Они, наверное, давно ждут не дождутся, а он никак не может выбрать несколько свободных минут. Сегодня повезло — никаких вызовов, хотя было уже четыре тревоги.
Он придвинул к себе клетчатый листок и аккуратно написал в правом верхнем углу:
Дорогие мои!
Поздравляю вас с праздником Великого Октября. Как вы живете? Получаете ли весточки от Володи и Вани с фронта? У меня служба идет как обычно — ученья, тревоги, выезды на задания. В общем — все нормально…»
Он поднял карандаш и задумался.
Хотелось написать многое. О том, как недавно обезвреживали неразорвавшуюся бомбу на Охте. Она упала недалеко от моста и ушла глубоко в землю. Откапывали долго. А когда откопали, у бомбы вместо взрывателя оказался пустой алюминиевый цилиндрик. Сначала не могли понять, почему. Потом решили, что среди немецких рабочих, изготовляющих боеприпасы, тоже есть друзья — антифашисты.
…Или о том, каким суровым стал город. Как забирали в леса и обкладывали мешками с песком Медного всадника, чтобы защитить его от взрывов. Как снимали с гранитных постаментов знаменитых коней у Аничкова моста.
Но слов не хватало. Как всегда, когда рассказать нужно многое, а с чего начать — не знаешь. Да и времени на длинные письма никогда не хватало.
«После войны расскажу», — подумал Александр и улыбнулся.
Радио в коридоре вдруг замолкло. Музыку обрезало, словно ножом. Послышался громкий голос диктора:
«Внимание! Внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!»
И сразу же отрывисто и четко застучал метроном.
В городе завыли сирены.
Александр посмотрел на часы. Было 22.10. Пятый налет фашистских самолетов за сегодняшний день. Это они ради праздника стараются. Устрашают…
Как ненавидел сейчас Александр идущие в темном вечернем небе самолеты с черными крестами на крыльях и летчиков, хладнокровно сбрасывающих на город тяжелые бомбы!
Но на этот раз отбой наступил необычно быстро. Через десять минут перестал стучать метроном. Наступила глухая тишина. Потом снова начали передавать музыку.
«Видно, зенитчики отогнали самолеты!» — подумал Александр и принялся за письмо.
В красный уголок заглянул старшина Федулов.
— Белавин! К командиру роты! Быстро!
Ну вот… Придется дописывать ночью.
Он собрал бумагу, конверты, надел на карандаш наконечник, сделанный из гранатного капсюля, сложил все в полевую сумку.
Потом снова достал карандаш и написал после слов «все нормально»:
«Сейчас иду на ответственное задание. Выполню его с честью. Не беспокойтесь обо мне».
— Назначаю вас старшим расчета, Белавин. Примите команду.
— Есть принять команду.
Александр посмотрел на трех красноармейцев. Ребята незнакомые. Молодые. Но, кажется, ничего, крепкие.
— Бомба на улице Союза Связи у Главпочтамта. Определите калибр, тип взрывателя. Если невозможно обезвредить, подорвите на месте.
— Ясно, товарищ капитан.
— Желаю удачи. Действуйте.
Уже в грузовике, грохотавшем по пустым улицам города, Белавин познакомился с расчетом, спросил:
— Приходилось когда-нибудь откапывать бомбы?
Красноармейцы переглянулись.
Один из них прогудел обиженно:
— Мы уж штук двадцать в дым пустили. Не сомневайтесь.
— Это хорошо, — сказал Белавин.
И больше не проронил ни слова до самого места. Он вообще не любил длинных разговоров.
Бомба упала у перекрестия улицы Союза Связи и переулка Подбельского, прямо против арки Главпочтамта. Проломив асфальт, она ушла в грунт, оставив после себя солидную дыру, засыпанную землей. У места падения бомбы кто-то уже поставил знак запрета движения. Поодаль, за аркой почтамта, маячила одинокая фигура дежурного дружинника.
Уже совсем смеркалось. Темные дома двумя угрюмыми шеренгами стояли вдоль улицы. Ни единого проблеска света не пробивалось из окон наружу.
Белавин достал из кузова аккумуляторный фонарь с синим фильтром и осмотрел место падения бомбы. По величине дыры определил ее вес — двести пятьдесят килограммов. Теперь нужно было узнать, на какую глубину ушла бомба под улицу. Взяв у одного из пиротехников щуп — длинный металлический стержень, — Белавин погрузил его в рыхлую землю. Стержень вошел в почву на всю свою полутораметровую длину, не встретив сопротивления. Бомба лежала глубже.
Он знал, что двухсотпятидесятки пробивают землю на глубину пять, шесть и даже семь метров. Но бывает, что бомба останавливается и в двух метрах от поверхности. Все зависит от высоты, с которой ее сбросили, и от того, пикировал самолет на цель или нет.
Пикировать фашист не мог. Налет происходил вечером, и пилот в условиях плохой видимости просто выбрасывал свой смертоносный груз из бомбовых отсеков.
«Метрах в трех от поверхности, — мысленно определил Белавин, разглядывая обломки асфальта. — Интересно, почему не взорвалась? Что это, неисправность взрывателя или…»
Это «или» было самым неприятным для пиротехников, занимавшихся неразорвавшимися авиабомбами, НАБами, как их сокращенно называли. В девяноста случаях из ста оно значило, что взрыватель у несработавшей бомбы — замедленного действия, вероятнее всего с часовым механизмом. И на какое время замедления механизм поставлен, знали только те, кто подготавливал адскую машину к действию.
«Будем надеяться, что она без часиков», — подумал Белавин.
Он обернулся.
Пиротехники расчета стояли с лопатами в руках, а за ними — дружинник с красной повязкой на рукаве зимнего пальто. В синем свете фонаря повязка казалась совсем черной.
— Когда упала? — спросил Белавин.
— Минут тридцать-сорок назад. Мы сразу позвонили к вам в штаб, — ответил дружинник, и Белавин по голосу понял, что перед ним девушка, и, кажется, очень молодая.
— Это вы поставили знак запрета движения?
— Да.
— Правильно сделали. Молодец. В почтамте кто-нибудь есть?
— Нет. Мы их предупредили. Все ушли. И из этих домов тоже все ушли, — девушка показала рукой на темные окна со стеклами, перекрещенными белыми бумажными полосками.
— Куда ушли?
— В убежище.
Белавин сделал шаг к девушке и вгляделся в ее лицо.
«Совсем еще девчонка, — подумал он. — Сколько ей? Лет пятнадцать, от силы шестнадцать. Как моей сестре Кате…»
Он вздохнул и произнес тихо:
— Простите, девушка, но вам тоже нужно будет уйти.
Она вскинула голову:
— Я не могу. У меня пост…
— Сейчас здесь командую я! — Голос его стал жестким. — И отвечаю за все тоже я. Я снимаю вас с поста. Идите. И передайте людям в убежище — до особого распоряжения не выходить. Понятно?
Дежурная постояла несколько секунд, словно не решаясь тронуться с места, словно хотела сказать что-то еще, потом резко повернулась и пошла по переулку Подбельского к улице Герцена.
Белавин дождался, когда она повернула за угол, и только после этого сказал своим:
— Давайте, ребята.
Было два пути.
Один очень простой — погнать машину за мешками с песком, насыпать защитную стенку, отгораживающую арку почтамта и фасады домов от действия заряда, и прикрепить к бомбе толовую шашку. Детонация шашки вызовет взрыв. Песок примет в себя осколки и приглушит ударную волну.
Это был легкий путь, но рискованный. Неизвестно, сколько нужно насыпать песка, чтобы сохранились дома вдоль улицы и само здание Главпочтамта. Неизвестно, успеют ли они это сделать, пока бомба лежит спокойно. Если у нее взрыватель с часовым замедлителем, она может взорваться в любую минуту.
Белавин повернулся к зданию. Вот она, арка, знакомая всем ленинградцам. Арка, справа от которой — вход в Главную почту города. Там, под огромным стеклянным куполом, билось сердце Ленинграда. И оно не могло остановиться. Оно связывало город со всей страной. Если бы оно замерло на несколько дней, пульс города дал бы перебой, и еще неизвестно, чем бы все это кончилось…
Другой путь был надежнее, но очень опасный. Его нужно было пройти предельно осторожно, потому что на каждом шагу там человека подстерегала смерть. Но зато этот путь выключал работу Главной почты всего на несколько часов и сохранял дома вдоль улицы от разрушения.
И существовала еще одна причина, заставившая Александра Белавина сразу же отказаться от первого варианта.
Своему расчету он сказал всего девять слов:
— Ребята, завтра — седьмое ноября. Будем копать траншею вдоль улицы.
И по тому, как они взялись за лопаты, и по тому, что не было задано ни одного вопроса, Белавин увидел, что расчет действительно опытный. Только люди, много работавшие с неразорвавшимися авиабомбами, могли понять его мысль, хотя она была очень проста.
Нужно повернуть бешеную силу взрыва в том направлении, где она ничего не сможет разрушить, где только одна пустота. Нужно вырыть канаву от места падения бомбы в сторону Исаакиевской площади. Тогда страшная ударная волна взрыва пройдет вдоль улицы Союза Связи и, вырвавшись на простор площади, ослабнет, потеряет свою сокрушительную мощь. Здания не будут задеты. Быть может, только судорожно дрогнет земля да вылетят стекла в окнах.
Белавин вдруг вспомнил, как покупал конверты для писем несколько дней назад. Он купил их совершенно случайно здесь, на Главпочтамте, находясь по делам в этом районе.
Огромный зал был сумрачен — стеклянный купол его был защищен листами фанеры, досками и песком. В окошечках, где принимали письма, слабыми звездочками светились маломощные лампочки — здесь, как и во всем городе, экономили электричество.