— Ветер и будет бродить, — заметил штурман Присяжнюк, и я ощутил в нем своего заступника. — Вы, старшина, учитывайте, что в свои пятнадцать лет, когда его сверстники еще собак гоняют, Пикуль вам ни Сенекой, ни Фейербахом стать и не сможет. Лучше скажите: можете ли вы в условиях боевой обстановки подготовить из юнги Пикуля классного аншютиста, которому я мог бы доверить вахту у гирокомпаса?
Командир носком ботинка поправил загнувшийся край ковра.
— Давайте решим этот вопрос сразу. Как рулевой юнга Вэ-Пикуль не представляет никакой ценности. Но эта не совсем обычная страсть его к гирокомпасам тоже ведь чего-то да стоит!
Тут я стал понимать, к чему клонится разговор. Попади я в такую же ситуацию в условиях, скажем, XVIII века, я бы, наверное, рухнул в ноги офицерам, слезно причитая: «Благодетели мои, осчастливьте, век буду бога молить…» Но сейчас я был юнгой ВМФ СССР, и это определяло мое сознание.
— Обещаю все свои силы… все старания… — начал было я.
Но командир и штурман выслушали не меня, а Лебедева.
— Я берусь, — заявил старшина, — подготовить из юнги Пикуля аншютиста для самостоятельной вахты в гиропосту.
Он меня подготовил, а вскоре его направили с караваном судов в Англию, и моим старшиной стал Иван Васильевич Васильев, который сейчас работает монтером в Сестрорецке. По боевому расписанию во время тревог Васильев должен был находиться наверху — в штурманской рубке, а я оставался внизу — при гирокомпасе. Я был чрезвычайно горд от сознания, что в тревожную минуту, когда эсминец оглашали колокола громкого боя, мне надо было снимать трубку телефона и докладывать:
— Гиропост — мостику: бэ-пэ-два бэ-чэ-один к бою готов!
БП-2 БЧ-1 — это боевой пост № 2 боевой части № 1.
Так я стал командиром боевого поста. Мне было тогда уже 16 лет.
Я делал во время войны свое маленькое, нужное для флота дело: следил, чтобы мой любимый гирокомпас давал кораблю истинный курс. Гирокомпас работал всю войну без выключений, его держала в напряжении, как и всех нас, боевая готовность. Я да мой старшина — нас двое, а в сутках 24 часа, вот и получалось на каждого по 12 часов вахты ежедневно. А потом тревоги, обледенение приборов на мостике, засоление инструментов во время шторма. Бывало, отстоишь вахту в шесть часов — в запахе масел и бензина, в одуряющем гуле и звоне приборов, — а тут:
— Аншютиста наверх… протереть линзы на репитерах!
И так во время шторма, бывало, раз по десять в сутки тебя поднимут на мостик. Спать приходилось безбожно мало. Всю войну, как я сейчас вспоминаю, я хотел только одного — выспаться.
А когда война закончилась, я стал прощаться с кораблем, обходя все его отсеки. Под конец спустился и в свой гиропост, где провел самые лучшие, самые яркие, самые неповторимые дни своей юности… Тут я не выдержал. Я не сентиментальный человек, но со мною случилось что-то такое, что бывает единожды в жизни. Колени у меня вдруг сами собой подломились — я опустился перед гирокомпасом, который еще тихонько гудел, подвывая мотором, словно от усталости бессонных ночей войны. Я обнял гирокомпас с нежностью и — рыдал, рыдал, рыдал…
Выстукиваю на машинке вот эти строчки, а на глаза опять невольно навертываются слезы. От тех трудных времен у меня сохранились две ленточки. На одной — «ШКОЛА ЮНГОВ ВМФ», а на другой — «ГРОЗНЫЙ». Да еще в старых бумагах сохранилась небольшая акварелька — вид моего гиропоста.
Память иногда возвращает меня назад, в юность. Тогда я снова вижу себя мальчишкой, юнгой, несущим боевую вахту возле тех приборов, которые дают кораблю истинный курс.
МЕДАЛЬ «ЗА ОБОРОНУ ОДЕССЫ»
6 августа 1941 года Одесса была объявлена на осадном положении. Восемнадцать вражеских дивизий подошли к ней, чтобы овладеть одним из крупнейших наших портов на Черном море.
Защитники города отразили первый натиск врага. Почти все коммунисты и комсомольцы Одессы добровольно ушли в армию и народное ополчение; десятки тысяч женщин строили вокруг города оборонительные сооружения и баррикады на его улицах.
Атаки врага становились все яростнее. В осажденном городе, который жил только за счет того, что подвозилось морем, не хватало боеприпасов, продуктов, питьевой воды. Однако защитники Одессы 22 сентября разгромили две вражеские дивизии, захватили много пленных и боевой техники.
Во время обороны Одессы среди многих сотен других бойцов отличился наш земляк Федор Носков. Смертельно раненный, он все же дополз до товарищей, державших оборону, и передал им приказ командования. За этот подвиг его имя навечно внесено в список одной из частей Черноморского флота.
Лишь через много дней, 16 ноября, когда удерживать город в таких условиях стало нецелесообразно, повинуясь приказу командования, советские воины ночью покинули город. В приказе было сказано: «Храбро и честно выполнившим свою задачу бойцам и командирам Одесского оборонительного района в кратчайший срок эвакуироваться из Одесского района на Крымский полуостров».
Покидая Одессу, воины клялись вернуться и отомстить врагу. И они вернулись, вернулись с победой.
М. СмородиновЛИНИЯ ФРОНТАОчерк
Рис. Н. Горбунова.
— Расскажите, как вы в войну пушки собирали?..
Этот вопрос мы, молодые сборщики, не раз задавали нашим старшим товарищам, кадровым рабочим. Они — Борис Журавлев, Сергей Патрушев, Сайдел Ширгазин, Аркадий Кунгурцев и многие другие — четырнадцатилетними в трудное для страны время пришли на завод.
Из их рассказов мы узнавали, как непросто мальчишкам военного времени давалась взрослая, напряженная работа, как мужали они, понимая, что линия фронта проходит «через каждое сердце и цех».
И мне захотелось рассказать о таких вот ребятах, которые в годы войны работали наравне со взрослыми. Рассказать о трудовом подвиге. Десятки тысяч пушек — зенитных и танковых, гаубиц, противотанковых орудий, — собранные руками мотовилихинских пушкарей, громили фашистов на всех фронтах…
…В слесарке царил привычный гул. Скрежетали напильники, выбивали чечетку молотки, занудливо подвывая, сыпал искрами наждачный круг. Пол мастерской ощутимо вибрировал — работали старенький, латаный-перелатанный строгальный станок «Шепинг» и три токарных, под стать ветерану.
Женька старательно драл напильником зажатый в тисах металлический брусок. В нем можно было угадать очертания будущей половинки пассатижей, или, попросту, плоскогубцев. Изредка Женька отрывал взгляд от заготовки и сквозь ромбики металлической сетки, отделявшей верстак напротив, глядел, как работает Борис. Сноровисто орудуя молотком и зубилом, Борис вырубал из железного листа крышку, похожую на букву «т». Старался он вовсю: сделанные им крышки будут стоять на контрольных площадках гаубиц. Встретив взгляд приятеля, Борис подмигнул и поднял три пальца. Женька понял: на три крышки сделано больше задания, — и сам приналег на работу…
Когда он принес мастеру поблескивающие пассатижи, Павел Александрович повертел их, придирчиво развел и свел ручки, проверил на просвет острую «кусающую» кромку. Одобрительно хмыкнув, он велел Женьке идти в учебный класс.
— А я полторы нормы шарахнул! — подвигаясь и давая Женьке место за столом, сказал Аркаша.
— Напильником «от и до»?
— Что я, психованный? По разметке заготовку на наждаке ободрал, остатки напильником подправил. Жрать охота, скорей бы обед!
— Это точно.
— Вчера мать кашу сварила, так девки чуть не всю слопали. Мамка мне остатки накладывает, а Люська с Наткой вокруг вертятся. Вроде ведь ели, да снова хотят. Мамка их отгоняет, говорит, что если единственного кормильца не кормить, так все с голоду окочуримся. А девкам хоть бы хны, лезут. Ну, я им показал…
Женька встал и отошел к окну, стекла которого были заклеены накрест полосками серой оберточной бумаги. Глядел на высокие синеватые сугробы, думал. Худо живется Аркашке. А разве остальным легче? Почти все пацаны в группе кормильцами в семьях остались. Только не смог бы он смотреть на голодных малышей, не вытерпел бы, поделился…
На мгновение выглянув из-за низких туч, показалось холодное зимнее солнце. Солнечные зайчики заплясали на карте, занимающей полстены, забрались на плакаты, осветили лица ребят.
Бам-м-м… — могучий гром враз зачеркнул зимнюю тишь и сонливость, тряхнув здание училища. Стекла тоненько зазвенели.
— Крупный калибр!
— За Каму снарядики садят.
Удары монотонно повторялись.
Бам-м-м… — рявкает на заводском полигоне пушка. Воздух как бы тяжелеет, наполняясь глухим гудением. Тупорылый снаряд летит над заснеженной Камой.
Бам-м… — звук уже приглушенный, и не поймешь: то ли это сосновый бор возвратил эхо выстрела, то ли вздрогнула земля от врезавшегося в нее снаряда.
Гром пушек напомнил каждому о войне. Но вслух о ней говорить не хотели.
— Интересно, на полигоне по цели пуляют? — спросил Сережа.
— Смотря из каких пушек, — ответил Борис. Он недаром считался «потомственным пушкарем». Отец его и дед — кадровые рабочие Мотовилихинского завода. Из сработанных ими пушек в гражданскую беляков громили. Борис мечтал стать артиллерийским офицером. Война началась раньше, чем он вырос. Отец ушел на фронт, а сыну наказал заменить его на заводе. Вот и пошел Борька после седьмого класса в ФЗУ.
В класс вошел мастер. Все встали.
Павел Александрович начал без предисловий:
— Сейчас, товарищи, я сдал начальнику училища список тех, кто завтра пойдет в завод. Должен сказать, что еще не все из вас правильно понимают меру личной ответственности за порученное дело. Я говорю не только о дисциплине, хотя она имеет важное значение, особенно сейчас, в военное время…
Бам-м-м… — громыхнула на заводском полигоне гаубица.
— Я хочу, друзья, чтобы вы ни в делах, ни в поступках не роняли честь рабочего человека. Один из вас сегодня хвастался, что полторы нормы дал! А за счет чего? Заготовку на наждаке ободрал, труд себе облегчил. Но ведь металл-то раскалился, значит, структура изменилась, и может появиться слабина.