Мастер достал кусок стальной проволоки и попробовал перекусить ее сделанными Аркашей пассатижами. Ничего не получилось. Тогда Павел Александрович взял Женькино изделие. Только хрупнула проволочка!
Борису и Сергею повезло. Их направили в главный сборочный цех. Получив пропуска, оба заважничали, на расспросы ребят о цеховых делах не отвечали, секретничали. После завтрака все получившие пропуска, не дожидаясь строя, спешили в завод. Остальные строились перед зданием фабрики-кухни и топали к заводским проходным — их пропускали по общему списку.
Аркадий с Женькой второй месяц слесарили в деревомодельном цехе. Сперва им пришлось походить в подсобниках. Таскали мусор, вывозили стружку, убирали верстаки. Потом ребятам стали доверять изготовление оснастки для банников. Этих специальных щеток для чистки пушечных стволов требовалось много и разного калибра. Монотонность операций, особенно клепка переходников, выматывала, но ребята не жаловались. Клепка все-таки лучше, чем заплетка щетины. На злосчастной заплетке даже и не знаешь, кто ты по профессии: и слесарь, и портной, и сапожник — все вместе. Руки у ребят постоянно были в ссадинах от проволоки и не уступающей ей по жесткости щетины.
…Дни шли за днями, эшелон за эшелоном уходил на фронт с пушками. Женька и Аркаша по-прежнему делали банники. Но ребятам хотелось дел более заметных, они мечтали работать в главном сборочном. И вот в мае мечта сбылась. Ребята сдали зачеты на разряд, получили пропуска. Женьку и Аркашу приняли на главный конвейер, где уже стажировался Борис.
В половине восьмого могучий рев гудка оповестил о начале смены. Женька занял свое место на сборочном конвейере. Операции, выполняемые им, были не очень сложны, но требовали полной выкладки сил. Женька «обувал» пушки — надевал и крепил литые металлические колеса, ободья которых были покрыты толстым слоем прочной резины. Надо вставить изнутри в ступицу пять болтов и закрепить снаружи пятью гайками. Пять гаек на левое колесо, пять на правое. После этого оставался совсем пустяк: установить рессорный лист и закрепить двумя гайками. А «обутая» гаубица шла дальше — под нагрузку ствола, сдачу прицельной, окончательную проверку работы всех механизмов. Две-три готовые гаубицы цепляли к трактору и везли в южный конец завода, где в маскировочной зелени тополей располагался полигон. А Женька тем временем «обувал» следующую пушку. Он спешил, стараясь не подводить товарищей из своей фронтовой бригады, в которую, кроме него, Бориса и Аркаши, вошли еще трое молодых рабочих.
Создать бригаду предложил Борис. Когда Женька и Аркаша впервые пришли в сборочный цех, Борис, как «старожил», провел товарищей по цеху: «Вот участок сборки; вот компрессорная; здесь салазочная; а это ствольный участок…» Словом, все показал, даже укромные местечки за складом брезентовых чехлов, где можно было прикорнуть на минуту в ночную смену, если уж совсем будет невыносимо. А потом сказал:
— Я давно Сережку сватал, организуем, мол, бригаду. Обязательство возьмем — нормы перевыполнять, как кадровые рабочие. А он уперся: «На фига сдалась твоя бригада? Я и один могу не хуже пупок надрывать».
— А зачем, на самом деле, бригада? — спросил тогда Аркаша.
— Темный ты! — сердито сказал Борис. — Будем работать рядом, помогать друг другу. У тебя, например, все узлы для сборки поступили, и ты свою операцию начинаешь выполнять. А я, скажем, какой-то детали под рукой не имею и простаиваю, пока ее не подадут. И вот, пока я свободен, могу помочь тебе, а ты, когда освободишься, ко мне придешь. Понял? Да и вообще всей бригадой друг другу помогать, даже дома. И работать будем на одну карточку…
Вспоминая все это, Женька не выпускал из рук тяжелый гаечный ключ. Пять гаек слева, пять гаек справа, две — на рессорный лист. Руки дрожали от напряжения, глаза слипались: вчера после работы допоздна таскал с колонки воду. Говорят, такого засушливого лета, чтобы картошку поливали, давненько не случалось.
— Женька, я тебе уши надеру! — услышал он голос контролера Кати. — Что же это ты портачишь? — Она ткнула пальцем в гайку крепления гаубичного колеса. — Слабина, хоть рукой крути.
— Сейчас подтяну, — с непонятным безразличием ответил Женька.
— Ты, случаем, не прихворнул? — внимательно глянув на парнишку, опросила Катя. — Надо шесть машин, весь сегодняшний задел, перепроверять.
— Здоров как бык. Перепроверю!
Взяв ключ, Женька пошел на участок окончательной сдачи. На двух из шести гаубиц в креплении колес действительно была слабина. Но, как ни старался Женька, гайки не поддавались. Махнув рукой на все правила безопасной работы, Женька нарастил ключ полуметровой трубкой, и железо, наконец, сдалось. Пять гаек слева. Пять гаек справа… А руки потные, ключ то и дело срывается.
— Давай помогу! — подошел Борис.
— Не надо, сам.
— Давай! Мы же одна бригада.
Бам-м-м! — тяжелый раскат орудийного грома прорвался сквозь сонное наваждение.
«Держись, Женька! — приказывали пушки Мотовилихи. — Держись, пересиль слабость. Линия фронта проходит и через твое сердце, через цех, через город. Колеса гаубиц помнят тепло твоих рук! Пять гаек справа, пять гаек слева…»
МЕДАЛЬ «ЗА ОБОРОНУ СЕВАСТОПОЛЯ»
В годы Великой Отечественной войны Севастополь был главной базой Черноморского флота. Флот обрушивал на врага залпы корабельных пушек, давал фронту батальоны, полки и даже бригады морской пехоты, которую гитлеровцы прозвали «черной смертью».
Чтобы ослабить Черноморский флот, фашисты, как только ворвались в Крым, устремились к Севастополю. 250 суток — с 30 октября 1941 года по июнь 1942 года — продолжалась его героическая оборона.
До войны в городе было 6 400 жилых домов. Вражеские бомбежки и артиллерийские обстрелы уничтожили их полностью. Но каждая площадь, каждая улица, даже развалины сражались с врагом.
Батарея № 54 до последнего снаряда стояла на своем рубеже и в неравном бою уничтожила 16 фашистских танков и несколько автомашин с пехотой. Бессмертен подвиг пяти героев-черноморцев: Ю. Паршина, В. Цибулько, И. Красносельского, Д. Одинцова и политрука Н. Фильченкова. Они в районе Дуванкоя с гранатами в руках встали на пути вражеских танков, и танки не прошли.
В героической обороне Севастополя участвовал пермяк В. И. Бачурин. Это уже позднее — в 1944 году — он совершит подвиг, за который ему будет присвоено звание Героя Советского Союза. А во время обороны Севастополя он был командиром отделения морской пехоты. Одним из последних В. И. Бачурин покинул Севастополь. Одним из первых он и вернулся в него. Вернулся с орденом Красной Звезды и с медалью на груди. С медалью «За оборону Севастополя».
Бронислава БурштейнРАССКАЗЫ
Рис. С. Можаевой.
ЖАЛОСТЬ
В деревне, куда нас эвакуировали, не говорили «люблю», говорили — «жалею». Это было для меня слово вовсе новое. Раньше я знала его как? Ушибла коленку — мама пожалеет. А тут совсем что-то другое.
Но прежде чем рассказывать про слово «жалею», я расскажу про холод и про Леньку. От холода некуда было деваться. В классе стыли на парте чернила в непроливашках, а дома… В тот год у нас вдруг появилась изба. Своя! Маленькая, в два окошка, слепленных вместе, потому что им некуда было разойтись на узеньком простенке. Мама выменяла ее на свое и бабушкино пальто. Но зато какая это была радость: жить в своей избе, а не на квартире! В тот день, когда мы перебирались, я впервые увидела Леньку. Впрочем, увидела не впервые, но разглядела — точно. Я таскала из ограды в избу вещи, а Ленька неподвижно стоял у ворот, закусив большой палец варежки. Смешной мальчишка с приплюснутым носом и серыми глазами. В ладном полушубке, валенках и меховой шапке с аккуратно подвязанными ушами. Я смотрела на него вызывающе, всем своим видом изображая: что, мол, ты тут глазеешь в нашей-то ограде? Ему, наверное, было очень тепло, потому что он стоял неподвижно и очень спокойно, и я не решилась его задеть. Он так и не тронулся с места, пока я не закончила носить вещи, и незаметно исчез со двора. А к вечеру он возник у нас на пороге и деловито заявил:
— Я к вам в гости пришел.
Оказалось, он живет через дорогу в добротном пятистенке и даже учится со мной в одном классе. Только я в школу давно не ходила и потому мало знала его.
С тех пор он приходил каждый день. Он рассказывал мне про свою деревню, про школу, а я ему про то, что успела повидать, живя в городе. Повидать я успела не так уж мало, но Ленька больше всего любил слушать про велосипед.
Велосипед мне подарила бабушка годам, наверное, к трем. Он был трехколесный, маленький, с неудобным стульчиком-сиденьем и педалями на переднем колесе. Для серьезной езды негодный вовсе. Но когда я рассказывала, я искренне верила, что велосипед был большой, двухколесный, настоящий. Быстрый, как ветер.
— Что уж ты не могла велосипед взять? — упрекал меня Ленька.
— Да вот не догадалась, — оправдывалась я виновато. А потом мы начинали придумывать, как едем вдвоем за грибами в дальний лес. Да мало ли куда можно уехать на велосипеде, который так и остался неисполнившейся мечтой многих моих ровесников…
Ленька очень разохотил меня идти в школу. Однако мне нечего было обуть. В старых маминых альпинистских ботинках я ходить стеснялась. Но желание учиться оказалось сильнее, и я решилась, пошла. С Ленькой, конечно. Он проводил меня до самого последнего переулка перед школой, даже сумку мою нес, потому что у меня мерзли руки. Из переулка мы шли врозь, независимо глядя по сторонам, будто незнакомые вовсе, а то увидят — задразнят.
Стеснялась я напрасно. Ребята у нас были добрые, и они даже обрадовались, что я наконец-то появилась в школе. Но в тридцатиградусный сибирский мороз ботинки мои каменели, и ноги в них ужасно мерзли. Согреться я не могла даже дома, потому что печь попервоначалу сильно дымила и давала мало тепла.