— Со временем тебе все станет ясно, — строго произнес генерал-лейтенант в отставке Самойлов и ускорил шаги, словно заторопился, чтобы не опоздать куда-то.
Неизвестно отчего, Вовке вдруг стало тревожно. Он ощутил неприятное беспокойство, а в голове замелькали разные идеи вроде той, что он действительно попал в какую-то историю, которая еще, кто его знает, чем окончится, что старичок этот странный и не генерал вовсе, а пенсионер обыкновенный, и что…
Что — что?!
По натуре своей Вовка был человек бойкий, смышленый и, как говорится, не робкого десятка, и растерялся он поэтому лишь ненадолго.
— Петр Петрович! — позвал он. — А куда это мы так быстренько?
— Есть мороженое, — раздалось в ответ, — если ты не возражаешь.
— Я-то, конечно, не возражаю. Но уж раз десять поесть мороженого-то можно было. Вот, пожалуйста, опять киоск.
Генерал-лейтенант в отставке Самойлов остановился и самым строгим голосом сказал:
— Прошу следовать за мной. — А через несколько шагов он добавил, оглянувшись мельком. — Все узнаешь на месте. Учись подчиняться хотя бы генерал-лейтенанту хотя бы в отставке.
Тут Вовке опять стало немного не по себе. «Точно, точно, — пронеслось у него в голове, — никакой это не генерал, никакого мороженого мне и не видать… Тогда кто же он такой и куда же мы почти бежим?»
Нет, нет, проще всего было бы — улизнуть! Но что-то удерживало Вовку от этого, и он спешил за странным старичком, который больше даже и не оглядывался на него. Тогда Вовка — и это было разумное решение — решил твердо: будь что будет. В конце концов, если хочешь жить интересно, умей рисковать. И хотя тревога на сердце не проходила, Вовка следовал за старичком. Успокаивал Вовка себя еще и тем соображением, что если сбежишь, ничего не узнав, то потом всю жизнь будешь жалеть об этом.
Начало не очень приятного для Вовки Краснощекова, но и для него же очень наиважнейшего разговора
Наконец, они оказались на берегу Камы, спустились по лестнице к набережной, подошли к павильончику с полосатой полотняной крышей, около которого стояли под большими зонтами столики и стулики.
Странный старичок (вот тут-то Вовка опять усомнился, что он — лысенький, невысокенький — может быть генерал-лейтенантом, пусть и в отставке!) купил шесть вафельных стаканчиков, четыре эскимо и два брикета.
Сели они за столик, и странный старичок предложил веселым голосом:
— Начали!
Уж как Вовка любил и умел есть мороженое, но до Петра Петровича ему было, скажем прямо, далековато. Тот ел так быстро и так ловко, что опередил Вовку намного.
Вовка еле-еле успел расправиться с одним эскимо, одним стаканчиком и одним брикетом, а у Петра Петровича уже двух стаканчиков, двух эскимо и одного брикета — как не бывало. Он тут же остановился, закурил сигарету и сказал:
— Ты ешь, ешь, Владимир.
Вовка и ел себе на здоровье, а странный старичок говорил:
— Потом ты расскажешь мне, как ты докатился до такого позора, что стал ездить зайцем и не уступал места старшим, да еще женщине, да еще с ребенком на руках. И вообще, расскажешь о своей жизни. Доложишь мне, как ты живешь, чем ты дышишь.
— Дышу я воздухом. — Вовка, совсем уже осмелев, усмехнулся. — Живу нормально. А вот вы — настоящий вы генерал или нет?
— Самый обыкновенный генерал, — вздохнув, подтвердил старичок, быстро расправившись с остатками мороженого. — Генерал, генерал, — с грустью повторил он, — только в отставке. Отслужил. — Он еще два раза вздохнул. — А что, по-твоему, значит жить нормально?
Вовка пожал плечами, подумал и ответил:
— Ну… нормально… как все живут.
— Все живут по-разному. Учишься как?
— Тоже нормально. Пятерочки бывают, четверочки.
— А троечки? Двоечки? Единички?
— Двоечки-то очень редко. Очень-очень. Вот троечки… встречаются. А почему вас это интересует?
— Если ты окажешься хорошим человеком, я буду с тобой дружить… Чего ты глаза вытаращил?
— Так ведь… Как это — дружить?.. Вы же генерал, а я… я-то ведь всего-навсего…
— А вдруг ты — будущий генерал?
— Ну… — Вовка до того растерялся, что сунул в рот бумажку от брикета, пожевал и выплюнул в урну. — Дедушка, а вы меня не разыгрываете?
— Не зови меня дедушкой, — строго напомнил странный старичок. — Зови меня Петр Петрович. И с какой это стати я буду тебя разыгрывать? Нет, Владимир, намерения мои самые серьезные. Итак, ты докатился до немыслимого позора — позволил себе ездить зайцем.
— Позора? — недоуменно и обиженно переспросил Вовка.
— Самого настоящего позора.
— Так ведь не я один. Дяденьки даже и тетеньки некоторые… тоже. Я видел, Петр Петрович, своими собственными глазами видел!
— Я не про некоторых дяденек и тетенек спрашиваю, а про тебя, Владимир. Как ты докатился до такого несусветного позора? И учти: я разговариваю с тобой абсолютно серьезно. От этого нашего разговора зависит многое, очень многое. Ты даже представить не можешь, какое великое дело мы с тобой способны организовать, если подружимся. Итак, сознаёшь ли ты всю глубину своего падения, понимаешь ли ты, что ездить зайцем — недостойно настоящего человека?
— Да… в общем… — Вовка прятал глаза от пронзительного, строгого, даже сурового взгляда генерал-лейтенанта в отставке Самойлова. — Да я и не знал… понятия не имел, что это позор… что это падение… Кататься я очень люблю! — признался он. — И мороженое очень люблю!
— Это не ответ. Жаль, если ты окажешься плохим, несознательным человеком. Жаль, очень жаль.
— Да нормальный я человек, — оказал Вовка, тщетно пытаясь догадаться, к чему весь этот разговор и надо ли его продолжать. Вовку уже беспокоила собственная неуверенность: ему вдруг опять подумалось, а что если странный старичок все-таки не генерал? Тогда зачем ему тратить время на разговор и деньга на мороженое? А если он даже и генерал, то зачем все-таки ему понадобился Вовка? — Нормальный я человек, — повторил он. — Зайцем больше кататься не буду… А вот почему вы без орденов и медалей? Почему вы хотя бы орденские планочки не прикрепили на пиджак?
— Ордена и медали у меня на мундире. А планочки, как ты выразился, я не прикрепил, потому что не привык все еще в штатском ходить, хотя ношу его вот уже два года три месяца и тринадцатый день… Не привык. А может быть, и никогда не привыкну. Представляешь, всю жизнь отдать армии, пройти три войны и вдруг оказаться штатским?! Это все равно, что, ну, я даже и не знаю, с чем это сравнить можно! Места себе на нахожу! — Генерал-лейтенант в отставке Самойлов настолько разволновался, что пошел, купил еще по два стаканчика мороженого, по два эскимо, быстро с ними разделался и продолжал: — Вот какая, Владимир, обстановка.
— Не понимаю я вас, — признался Вовка. — Вам же есть чем гордиться.
— Есть чем гордиться! — насмешливо, почти с возмущением воскликнул генерал-лейтенант в отставке Самойлов. — Так вот сидеть дома и гордиться с утра до вечера? Потом телевизор посмотреть, поспать и снова — гордиться? Ну, предположим, — уже спокойнее продолжал он, — сижу я и горжусь своим боевым прошлым, а ты в это время зайцем едешь. Или троечки получаешь. А то и двоечки. Чего же мне гордиться? А?
— Да при чем здесь я-то?! — поразился Вовка, подпрыгивая на стулике. — За троечки и двоечки меня родители да учителя ругают, так это понятно.
— А понятно тебе, за что я воевал? — грозно спросил генерал-лейтенант в отставке Самойлов. — За что я воевал, ты знаешь?
— За Родину. За народ.
— Правильно. А что такое Родина? Что такое народ?
— Ну… — Вовка немного попыхтел от умственного напряжения. — Родина — это вся наша страна. А народ — это все люди.
— И ты в том числе, Владимир.
— Я?! — Вовка опять подпрыгнул на стулике. — Я-то… Конечно… Но как это — в том числе? Как?
— А вот так. Ты — тоже частица народа, нашего великого советского народа. Маленькая, крошечная, но — частица. Сознавать это надо, Владимир, выводы из этого надо тебе сделать. Глубокие выводы. Вникни: если одна частица народа зайцем ездит, вторая — на двоечки учится, третья — вообще дурака валяет… Что получается? Получается, что каждая из этих частиц, в том числе и ты, не понимает, что мы за нее кровь проливали. Да, да, Владимир! Я воевал за то, чтобы и ты вырос замечательным человеком! И ты! И — все!
— Но ведь меня еще на свете не было, когда вы воевали, — жалобно сказал Вовка. — Как же вы могли за меня воевать, если я еще не родился?
Генерал-лейтенант в отставке Самойлов покачал головой и с сожалением произнес:
— Многого ты, Владимир, не понимаешь. Самого главного не понимаешь. А пора бы. Человек-то ведь ты почти взрослый. Не успеешь оглянуться, а тебя уже и в армию призовут. А ты готовишься к этому? Думаешь ли хотя об этом?
— Думать-то я об этом думаю. Только далеко мне еще до армии. Сто тысяч раз еще успею оглянуться. Я, между прочим, космонавтом буду. Здоровье у меня хорошее.
— Здоровье у него хорошее. А голова как у тебя работает?
— Нормально.
— Подведем итог нашего разговора, — сумрачно предложил генерал-лейтенант в отставке Самойлов. — Взгляды на жизнь у тебя, Владимир, неверные. Очень и очень неверные. Если хочешь, я займусь тобой. Постараюсь объяснить тебе смысл жизни.
Вовка призадумался. Честно говоря, расспросы Петра Петровича и его рассуждения стали для мальчишки тягостными. Генерал, а послушаешь — как учительница: троечки, двоечки… Но вот смысл жизни — это интересно, хотя и непонятно. Больше всего Вовку, конечно, подкупало то, что разговаривали с ним совершенно серьезно, как, пожалуй, еще никто с ним не разговаривал, да к тому же и мороженым вдоволь угощали.
Взвесив все это, Вовка вскочил, руки по швам, пятки вместе, носки врозь и прямо-таки гаркнул:
— Рады стараться, товарищ генерал-лейтенант!
— Тише, тише! Вольно. Садись. Называй меня только Петром Петровичем. Третий раз напоминаю. Условия нашей с тобой дружбы следующие. Держать слово крепко. Дал слово — выполни во что бы то ни стало. Это первое. Второе: ничего не скрывать друг от друга. Будем предельно искренними. Я тебе раскрою все св