Уж ясно — Дни открытых дверей для школьников неспроста. Надежда Николаевна, так та прямо говорит:
— Закончите школу и пожалуйте к нам.
А Наташка и думать не думала, куда пойти, когда закончит десять классов. До этого еще ой-ей-ей как далеко!
Им показывали по порядку, как получается посуда.
Сперва они посмотрели работу сталеваров. В мартеновских печах за тяжеленными заслонками клокотало пламя. Огромная, точно танк, завалочная машина, поворачивая длинный хобот-пушку, вталкивала в раскаленное нутро печи железные брикеты. Даже издали глядеть была жутковато, и Наташка чувствовала на лице сильный жар. А люди в коричневых касках ходили возле самых печей, друг за дружкой поочередно бросали вогнутыми лопатами под заслонки какой-то красный песок…
Потом школьников провели в соседний цех. Там из длинной, будто вагон, печи сами собой выползали похожие на большущие морковины слитки, бежали к прокатному стану. В стеклянной кабине сидела красивая женщина — оператор. Женщина нажимала рычажки, слиток бросался в круглые бочки прокатного стана, салютовал звездами окалины, поворачивался, снова бросался, худея на глазах. И длинной-длинной лентой утягивался в даль пролета. Там хитроумные ножницы с лязгом кроили ленту на ровные кусочки.
В следующем цехе вальцовщики раскатывали эти кусочки в тонкие, блестящие, словно малиновым лаком покрытые, листы жести. Над цистернами нитяными струйками вился-дрожал воздух. Как в знойный день над полем.
Похожие на слонов машины, которые называются прессами, вырезали из этой жести заготовки, потихонечку передвигали их, будто переступая ногами, загибали края, углубляли донца. Непонятно было, как это железо, точно податливая глина, послушно принимает формы кастрюль, ведер, бидонов. На удобных вращающихся стульях сидели внимательные, строгие женщины и девушки. Это они управляли прессами. Им нельзя было озираться по сторонам, болтать друг с дружкой, потому что сразу вместо кастрюли получится «полнейшее безобразие». Так объясняла пожилая женщина, которая тут всеми командовала.
И вот ребята очутились в эмальцехе, и Надежда Николаевна повела их по участкам, где тусклый металл расцвечивался весенними красками, окунаясь в ванны, согреваясь в электропечах, где на ведрах, кастрюлях, бидонах ставились «марочки», чтобы по всему Советскому Союзу люди знали, где посуда изготовлена. Наташку, пожалуй, все это скорее утомило, чем увлекло.
— Ну-и ничего особенного, — сказала она подружкам, едва они выбежали из проходной…
А теперь все вспомнилось, и Наташка даже не заметила, что, оказывается, пришла в скверик около пруда. Здесь было попрохладнее, от воды сладковато пахло водорослями. Отсюда хорошо были видны спокойные трубы и ступенчатые крыши заводских корпусов, и над ними иногда медлительно подымался пар, подкрашенный солнцем в брусничный цвет.
От берега по дорожке из толченого кирпича, взявшись за руки, чинно вышагивали бутузы и девчушки в панамках — группа детского сада. Воспитательница шла впереди, держа под мышкою толстую книгу.
Валерку Наташка заметила сразу, и он ее тут же увидел и растянул рот до ушей:
— Ты тожа на пруд шмотрела?
У Валерки не хватало двух передних зубов: он очень старательно шепелявил и озирался, стараясь, чтобы все видели, какая у него взрослая сестра.
— Я пошла за молоком, — ответила Наташка.
Почему-то ребятишкам это страшно понравилось, и они ее окружили, повторяя: «За молоком, за молоком».
— И вот, — сказала Наташка, — нечаянно уронила бидон.
Она открыла бидон и показала Валерке черное пятно, похожее на паука. И все ребятишки по очереди заглядывали внутрь бидона, и Валерка, захлебываясь, сообщал каждому, что это его сестра и она нечаянно уронила бидон.
Никогда бы прежде Наташка не призналась Валерке ни в какой своей оплошности, а теперь получилось само собой. И ей захотелось рассказать ему и всем этим малышам все, что она видела на заводе.
Она представила себя Надеждой Николаевной — у нее даже конопушки на носу появились, — и принялась рассказывать. Воспитательница им не мешала.
Лысьва — Пермь
МЕДАЛЬ «ЗА ВЗЯТИЕ ВЕНЫ»
Военные действия против фашистских войск, сосредоточенных на юге Европы, вели войска 2-го и 3-го Украинских фронтов. Им было поручено овладеть Веной — столицей Австрии.
16 марта 1945 года наши войска перешли в наступление, а 7 апреля начали штурм оборонительных сооружений Вены. Враг, предчувствуя свою скорую гибель, сражался отчаянно. Гитлеровцы заминировали прекраснейшие архитектурные памятники австрийской столицы, превратили ее дворцы в огневые точки, но советские воины очень хотели все это сберечь и поэтому воздерживались от массированных бомбежек и артиллерийских обстрелов города. Это создавало дополнительные трудности для боя. Однако, начав штурм, советские бойцы уже 13 апреля полностью очистили город от врага, и над столицей Австрии забилось на ветру наше красное знамя — Знамя Победы.
В небе над Веной совершил подвиг летчик-истребитель пермяк В. Пьянков. Он оказался лицом к лицу с тремя фашистскими стервятниками, умело маневрируя, двоих сбил, а третьего обратил в бегство.
Боями за Вену завершился полный разгром южной группировки немецко-фашистских войск в Европе.
МЕДАЛЬ «ЗА ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА»
Около миллиона гитлеровцев готовились оборонять Берлин. Они опоясали его тремя рядами оборонительных линий глубиной от 20 до 40 километров, здесь было сосредоточено 10500 орудий, 1500 танков, 3300 самолетов. Многочисленные минные поля, колючая проволока и волчьи ямы подстерегали советских солдат на каждом шагу.
Советское Верховное Главнокомандование штурм Берлина возложило на войска 1-го Белорусского, 1-го Украинского и 2-го Белорусского фронтов. Наши войска имели 41600 орудий и минометов, более 6250 танков и самоходных орудий, 7500 боевых самолетов.
И вот еще в потемках, в 5 часов утра 16 апреля земля будто вздрогнула там, где стояли наши пушки и минометы, — так могуч был их залп. В течение 20 минут все вокруг грохотало, гремело, сотрясалось, а потом за нашими окопами вдруг вспыхнули сразу 200 прожекторов, освещая путь советским солдатам и ослепляя врага. Начался исторический бой — бой за Берлин.
Удар советских войск был так могуч, напор наступающих советских солдат оказался так неистов, что 2 мая гарнизон Берлина сдался на милость победителей.
Советские солдаты победителями вошли в Берлин. Среди участников штурма рейхстага — последней цитадели фашизма — были и наши земляки. Один из них, Сергей Платов, расписался на колонне поверженного рейхстага.
Ровно через неделю после падения Берлина, 8 мая 1945 года представители разгромленной фашистской Германии подписали акт о безоговорочной капитуляции. Гитлеровское нацистское государство рухнуло.
А. ТумбасовВ МУЗГАРКИНОМ КРАЮОчерк
Рис. автора.
«Ходит ветер по Студеной, наметает саженные сугробы снега, завывает в лесу, точно голодный волк. Избушка Елески совсем потонула в снегу. Торчит без малого одна труба, да вьется из нее синяя струйка дыму.
Воет пурга уже две недели, две недели не выходит из своей избушки старик и все сидит над больной собакой…»
Эти строки из рассказа «Зимовье на Студеной» Д. Н. Мамина-Сибиряка, как и весь рассказ, я услышал впервые на уроке чтения еще в начальной школе, и он запомнился мне на всю жизнь. Даже на войне, в землянке при свете коптилки, сделанной из снарядной гильзы, иногда вдруг возникали в памяти образ старого охотника и собака Музгарко. Уроженец южноуральского поселка золотоискателей, я все же ясно представлял себе тот суровый край, где даже речка называлась Студеной, а вокруг одинокого зимовья непроходимые болота и тайга, в которой жили медведи и волки, одолевавшие Елеску, и на десятки верст нет и намека на человеческое жилье. Я мечтал побывать там.
Прошли годы, и вот жизненные обстоятельства привели меня в северное Прикамье в бассейн реки Колвы, где, как можно понять из рассказа, и стояло зимовье Елески-охотника.
Город Чердынь стоит на высоком берегу, на холмах, с которых далеко видны леса за рекой Колвой, Полюдов Камень, а в ясную погоду в дальней дали — и очертания Уральских гор. Они то густо-синие, то размыты легкой дымкой в маревном дыхании земли.
Этот небывалый пейзаж видел и Д. Н. Мамин-Сибиряк, когда в 1888 году приехал в Чердынь. Внизу река Колва. Она берет начало в северном Предуралье и, пробежав сотни верст по тайге, плавным разворотом подкатывает к Чердыни. На берегу ее в лесной деревушке Чалпан родился и жил Елеска. Но однажды в холерный год, рассказывает писатель, Елеска потерял всю семью и остался бобылем. А тут еще как-то его подмял на охоте медведь и крепко изуродовал. И когда Елеска поправился, то пошел в Чердынь искать место, либо какую работу. Богатые купцы предложили ему быть сторожем на зимовье.
«…Вся работа только зимой: встретить да проводить обозы, а там гуляй себе целый год. Харч мы тебе будем давать и одежду, и припас всякий для охоты — поблизости от зимовья промышлять можешь. Одним словом, не жисть тебе будет, а масленица», — обещали ему купцы.
Зимовье, узнал Елеска, на Студеной. На волоке с Колвы на Печору, то есть там, где с одной реки в другую суденышки можно перетащить волоком по суше. Место гиблое, глухомань и болота.
«— Далеконько, ваше степенство… — замялся Елеска. — Во все стороны от зимовья верст на сто жилья нет, а летом туда и не пройдешь.
— Уж это дело твое, выбирай из любых: дома голодать или на зимовье барином жить».
Так и сказали с усмешкой — «барином жить». Куда, мол, тебе, бедняку, еще податься.
«Подумал Елеска и согласился, а купцы высылали ему и харч и одежду только один год. Потом Елеска должен был покупать все на деньги от своей охоты и рыбной ловли на зимовье. Так он и жил в лесу. Год шел за годом…»