Гаврило Максимович, один из первых поселенцев Дия, рассказывает, как основалась деревня:
— Приехал отец, дядя, племянники — Данила и Федор. У Федора пришли со службы сыновья Наум и Иван, тоже построились, и стало шесть дворов — пошел род Собяниных.
Охотиться Гаврило Максимович начал с двенадцати лет и первый раз убил 50 пар рябчиков. Ружье было курковое, заряжалось с дула. Припасы и ружья доставали через купцов в Чердыни. За пушниной в Дий приезжал приказчик Шувалов. Белок, куниц, соболя увозил с собой, а рябков кто-нибудь доставлял в Чердынь. Получали муку, соль, крупу, товар…
Интересно было узнать, не пользовались ли охотники приметами либо заговорами какими.
— Заговоров и примет не знал. Старанием да терпением добывал зверя и птицу, — тихим старческим голосом говорит Гаврило Максимович.
Я стал расспрашивать о покосах и лугах, названия которых показались мне интересными: Полатна, Троедыра, Девятильник, Мекитина Кулига, Выдерев исток, Крутое, Свизюхин мыс, Заячья пожинка, Егоркова пожня…
Память у деда, как и голубые глаза, была светлая. Назвал он и притоки Колвы. Вниз по течению: Меговая, Ямжач, Визья, Няризь, Буршер… Вверху — Сурья, Кысурья, Костина речка, Максина речка, Уйваш.
Опять упомянулась Сурья! А не слышал ли он о Студеной?
— Ключики-роднички называют Студенкой — знаю, а про Студеную речку не слыхал…
Может быть, предположил я, речка Студеная со временем пересохла и остались от нее светлые, холодные ключики и роднички!
«Обоз пришел совершенно неожиданно. Старика больше всего поразило то, что Музгарко прокараулил дорогих, жданных гостей. Обыкновенно он чуял их, когда обоз еще был версты за две, а нынче не слыхал. Он даже не выскочил на улицу, чтобы полаять на лошадей, а стыдливо спрятался под хозяйскую лавку и не подал голоса.
— Музгарко, да ты в уме ли? — удивился старик. — Проспал обоз… Ах, нехорошо!
Собака выползла из-под лавки, лизнула его в руку и опять скрылась: она сама чувствовала себя виноватой…»
Музгарко заболел, и с этих строк в рассказе начинают развертываться печальные события.
А собаки здешние, действительно, в одиночку или стаей всегда встречают незнакомца, облаивают лошадей.
Собаки-лайки, которых так много во всех деревнях, заинтересовали меня, как некие предки по Музгаркиной ветви. Не сохранилась ли память о нем, хотя бы в кличках?
Но теперь собак кличут вполне по-современному: Космос, Спутник, Уралко. И просто: Ветерок, Тайга, Малина, Охотник, Думка, Куфар, Кушма… Лишь в деревне Нюзим есть Музгар!
На Колве провожали русскую зиму. Весело, хмельно и празднично было в избах. От души провожали зиму-матушку. Всякий заезжий — гость, а гостя сажают в передний угол, оклеенный репродукциями из «Огонька», обложками журнала «Работница», картинками из журналов мод и всякими другими. Стол у Праксии Григорьевны накрыт новой клеенкой, пахнущей то ли особым клеем, то ли краской. На нее она расстилает клетчатую домотканую скатерть из покупных ниток и ставит угощение, а когда водружает на средину большую чашку, объявляет во всеуслышанье:
— Морошка!
Морошка! Мне никогда не приходилось пробовать морошки. Смородина и малина самая доступная ягода. Клюкву и бруснику потеснило Камское водохранилище, а до морошки я еще не добирался и смотрел на чашку с золотисто-желтым, неизвестным по вкусу хлебовом в нетерпении.
— Угощайтесь морошкой!
И со всех сторон потянулись руки. Большинство не из желания, а из уважения к хозяевам отведали и положили ложки. Мне, как гостю, досталось сполна!
Об этой болотной вкусной ягоде рассказывают здесь, как о рассыпанном по земле кладе.
— Сколько у нас морошки — ступить некуда… А вы бы видели, как она цветет…
Про Студеную я больше не спрашиваю. Смотрю вокруг и рисую зимовье колвинских деревень.
МЕДАЛЬ «ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ПРАГИ»
Уже пал Берлин, уже близка была долгожданная победа, а в столице Чехословакии Праге все еще шел бой. Чехословацкие патриоты подняли восстание, они мужественно бились с превосходящими силами фашистов. Чтобы спасти Прагу и ее верных сынов от уничтожения. Верховное Главнокомандование бросило на помощь Праге войска 1-го, 2-го и 4-го Украинских фронтов.
Сложная и очень ответственная задача была поставлена перед нашими воинами. В Чехословакии еще держалось 60 вражеских дивизий, вдоль всей границы, проходившей по хребтам Судет и Рудных гор, шла полоса бетонированных укреплений.
Был дорог каждый час. И наши войска, наши танки шли без привалов, шли, сметая все вражеские преграды на пути. И настолько стремительно было движение наших бойцов, наших танкистов, настолько велико было желание помочь братскому народу, что даже и через высокие горы они словно на крыльях перенеслись.
Прибыли в Прагу в самое время: в 4 часа 9 мая. Прибыли как раз тогда, когда силы восставших были на исходе.
В этом героическом рейде и в боях за Прагу участвовал Уральский добровольческий танковый корпус, а в нем целая бригада, сформированная у нас в Прикамье.
За время боев в Чехословакии советские воины взяли в плен около 900 тысяч вражеских солдат и офицеров, в том числе — 60 генералов, и захватили много вооружения и боевой техники. А главное — уничтожили последнюю крупную группу фашистских войск и полностью освободили Чехословакию от фашистов.
Сражение за Прагу было последним большим сражением на русско-германском фронте, и закончилось оно полной победой Советской Армии.
О. Селянкин.
И. МандычЗА ВЫСОТОЮ — ВЫСОТАОчерк
Рис. Е. Нестерова.
Люблю вечерние часы, когда к моему Володьке, семикласснику, наведываются его друзья. На пороге чинно вытирают ноги, вежливые, прямо-таки пай-мальчики. Но вот в комнате одни остаются, и начинается такой трамтарарам, что жена охает и ахает: «Они ж, окаянные, дом перевернут!» Я успокаиваю ее: «Это разминочка, дело полезное».
Немного позже мы — сын, ребята и я — наваливаемся на стол: перед нами, как скатерть, схема нового радиоприемника. Один Володин товарищ «мысль сочинил», и мы соображаем, как эта штуковина скажется на развитии отечественной или, кто знает, мировой радиопромышленности. Суждения самые непререкаемые: «Законно придумал». Но и у оппонентов свои веские доказательства: «Это ерунда». Каждому хочется свою правоту доказать, я тоже в спор вступаю, кипячусь, за что получаю замечание: «Дядь Вань, ты нас своим авторитетом не дави».
И мне смешно становится.
И я думаю: «Конечно же, мальчишки сами дознаются, что в схеме хорошо, а что — чепуха». Сами! Своим умом дойдут! Своими руками хитрый приемничек сотворят, который поначалу будет одновременно петь, скрежетать, шипеть и издавать другие звуки. Но я знаю (я ведь еще их вот такими карандашами помню!), мальчишки не отступят. Они будут пробовать, переклеивать, перепаивать, пересоединять, пере… и раз, и два, и сто, если понадобится. Вот это я ценю в сыне и в его товарищах.
Как знать, размышляю я, не с этих ли самых вещей начинается закалка характера. Честное слово, много зависит от того, захочешь ли ты взять, возьмешь ли первую на своем жизненном пути высоту или отойдешь в сторонку, утешая себя мыслью: «А, охота была возиться…»
Высота, сказал я. А когда она у меня была, первая моя высота?..
И вот вспоминаю. Это было до войны. Мы с братом акробатикой увлекались. Мне лет десять было, брат — постарше. Номера сами придумывали. На вечерах и в сельском клубе наш цирковой дуэт «Два-Мандыч-два» пользовался успехом.
Как-то в Красновишерске во время гастролей цирка мы увидели номер, который поразил нас. Мы решили освоить его. Упершись руками в плечи брата, мне надо было над его головой выгнуться в «нолик». Это нам сначала показалось, что легко. Я все время падал. А однажды так приложился лбом, что решил: «Ну его в болото, этот номер. Целей буду». Однако мне как-то не по себе стало. Не то чтобы я себя трусишкой почувствовал, нет. Но состояние было никудышное.
Я помянул тогда болото. Рядом с нашим домом действительно было старое, заросшее болото. Вот туда я и привел брата: «Будем тут тренироваться. Шлепнусь — не страшно». Домой возвращались мокрые, зеленые от тины, как водяные. Но своего добились. За исполнение этого трюка меня и брата решили послать в Москву, на Всесоюзную олимпиаду школьников.
И еще одно воспоминание. Это та высота, которую дала мне мама, Христина Феофановна. Она растила семнадцать детей и каждого чему-нибудь да научила. В первом классе я связал себе шерстяные носки — и крючком умел и спицами. В третьем классе мог себе брюки и курточку сшить, по выкройке, конечно.
Когда война началась, мне было двенадцать лет. Всех мужчин деревни на фронт забрали. Так вот тогда женщины такое расписание составили: «Понедельник — Ваня Мандыч лудит посуду у бабки Лукерьи. Вторник — подшивает пимы и чинит обувь у эвакуированной учительницы. Среда — перекладывает печку у бригадира». И так всю неделю. Уставал очень. Никуда подчас идти не хотелось. А надо! Ждут… «Мужик идет на подмогу», — говорили обо мне деревенские женщины. В ту пору с высоты своих двенадцати-тринадцати лет я на всю жизнь уяснил: как это радостно — быть полезным людям…
А потом я поступил в ФЗУ. Кузнечному делу выучился. Молотобоец из меня получился хилый, прямо скажу. И мне посоветовали дальше учиться. В Красновишерске я окончил техникум целлюлозно-бумажной промышленности, и моя судьба определилась окончательно. Я сейчас делаю газетную бумагу. Почти двадцать лет уже. Мимо меня пробежало столько километров бумажной ленты, что ею можно не один раз земной шар обернуть.
Володькины товарищи иногда спрашивают: «Дядь Вань, неужели не надоело каждый день одно и то же?» Вот чудаки! Да это ж мой комбинат, это ж мой цех! Я и представить себе не могу, что мог бы пойти по другой специальности.