Лилия даурская из Сибири перебирается в Англию, и тамошний туман приходится ей по вкусу, лапчатка из Непала транзитом, делая остановки на Крите и Кипре, долетает до России, бадан спускается с высоких гор Восточной Азии в сады и парки Германии.
Цветы перебрасываются формой, как мячиком, — лепестки, язычки, трубочки, многоярусные мутовки, розетки, метелки, колпачки, канделябры, розочки, сердца, пронзенные стрелой, пирамидки, ершики, чалмы, зонтики, бокалы, свечи, ушки несут соцветия в пазухах листьев, в корзинках, в обертках из перламутровых шпор, в полусферах, в гроздьях, копнах, чашах, и все это живет, дышит, трепещет, ютится невесомым перышком в складках стихий, перенимает их качества: анемон — ветра, пиретрум — огня, астильба — солнца.
Над цветами стоит невидимое облако пыльцы, которой они обмениваются друг с другом, как любовники записочками, к тому же повсюду жужжат, стрекочут, трещат почтальоны, разнося корреспонденцию по адресам, затерянным в траве. У одного вида дельфиниума служат на посылках исключительно колибри. Цветы находятся между собою в непростых отношениях: ирисы, например, дружат только с восточным маком, желтым лилейником, аквилегиями и гладиолусами...
Куда бы ни направилась бабушка Паня — главный декоратор канала Пелагея Антоновна, — цветы увязываются за нею, как музыка за военным оркестром: осыпают ее платье мелким сором, овевают пухом пыльцы, цепляются за нее усиками, как дети, пытаются осеменить ее волосы, ноздри, одежду. Многие из них зимуют в городской оранжерее. Там собраны посланцы всех материков. По весне они, как птицы из гнезда, выглядывают из контейнеров, которые бабушка несет в обеих руках или везет на тележке. Расширяющимися кругами цветы растекаются от Приречной площади, охватывают набережные и улицы, спускающиеся к пристаням, забираются на острова, цветут на клумбах, рабатках, бордюрах, партерах, газонах группами и массивами, среди которых возвышаются солитеры: пион китайский, ирис сибирский, космея, клещевина. Клематис, душистый горошек, декоративная фасоль, ломонос и хмель осваивают вертикаль — ползут по проволоке, деревянной решетке, арке, оплетают подпорки, образуя зеленые колонны. Бабушка поддерживает на берегу реки иллюзию непрерывного цветения умелым сочетанием растений, расцветающих в разное время.
В холодные месяцы вся пестрота опустевших газонов затаивается в корзинках, марлевых мешочках, гнездах, высушенных метелках, горшках, черепках, клубнях в оранжерее. Иные семена — забота Нади. В фанерных ящичках для летников и двухлетников, сооруженных Надиным приятелем Никитой, уложены стопки пакетиков с семенами, похожие на картотеку. Пакетики Надя клеит сама из пористой бумаги, чтобы семена дышали. Все семена разные. Семена бархатцев похожи на миниатюрный колчан со стрелами. Декоративных вьюнков — на черные мандариновые дольки... В разное время лета Надя сама собирает крохотные запятые, мелкие шарики в сморщенной оболочке, лилипутские сердечки, маленькие серпики, еле заметные глазу горошинки львиного зева, душистого табака, портулака. Чтобы все ее хозяйство содержалось в образцовом порядке, на пакетиках Надя рисует акварельными красками портреты цветов. Стоя коленями на табурете, склонившись низко над столом, Надя водит цветной влажной кисточкой по бумаге. Ей кажется, что нарисованные акварельные цветы сообщают семенам магию будущего роста, как полновесные капли дождя. Рисунком как древним тотемом запечатлена сладкая дрема семян. А в земле в это время накапливают силы для будущего цветения корневища, луковицы, клубни и корни многолетников...
К апрелю выпархивает из зимнего карантина первая партия красавиц, открывающих летний бал, — примула, называемая ключами весны, дицентра, бадан, резуха, аквилегия, брунера, астильба, фиалка — цветок печали. Прозрачный уток скользит по волокнам дождя, рассеянного в зеленоватом воздухе, захватывая серебристую пыльцу тумана, предрассветные лучи наискось простегивают основу, предзакатные под тем же углом штрихуют ее с другой стороны, ветер печется об изнанке, насекомые — о позванивающей внутри цветка бижутерии, пестиках, усиках, глазках, сердцевине, венчиках, лучиках, минутная стрелка обегает оттенки, часовая — цвета, свет окрашивает переливчатую, бархатистую, атласную ткань радугой, которая к зиме сложится, как веер, в белый снег. Первоцветы, ранние птахи, открывают шествие цветов, и вот уже майский ручей из горянок, васильков, пионов, окаймленных анютиными, вливается в устье июня гвоздикой, бегонией, лилиями-царские кудри, ромашками, наконец, вспыхивают ярко-красные созвездия герани, звенит голубой колокольчик. Поток июньских цветов бурным течением уносит в июль, расширяющийся до бесконечности светло-желтой энотерой, ярко-синими свечами вероники, винно-красным и лиловым лилейником, темно-бордовой и желтой с красными мазками настурцией, розовыми мутовками буквицы, устланными изнутри абрикосовым мхом, шлемами мальвы и львиного зева. К августу ритм волны, выносящей цветы, убыстряется, точно они попадают в стремнину, одни и те же растения охватывают всю цветовую гамму — гладиолусы, флоксы, георгины, астры, после чего двери лета начинают потихоньку закрываться и до заморозков в них успевают просочиться рудбекия и хризантемы.
С весны до поздней осени цветовые пятна перемещаются по клумбам и газонам, вместе с птицами эта легкая, поспешная красота снимется с земли и улетит на запад солнца. Грустно, золоченые застежки слетели с воздуха, изумрудные шкатулки захлопнулись, закрылась навигация на Волге, усталые чудеса смежили веки.
Но и тут Надя продолжает возиться с цветами. Осторожно выкапывает растения с корнями, цветками и плодами, отряхивает и сдувает с них землю, расправляет, укладывает в стопку фильтровальной бумаги и затягивает в гербарную сетку. После того как растение высушится, она наклеивает его на картон. Когда-то маленькая Надя засушивала цветы между страницами книг, но книг у бабушки было мало, а, кроме того, засушенные таким незамысловатым образом, они становились хрупкими и ломкими. Надя обратилась за помощью к оранжерейщикам, те снабдили ее особой гербарной сеткой и научили, как надо выкапывать растение из почвы. Теперь у Нади есть свой зимний сад, состоящий из почти трехсот картонов. Варварский способ засушки с помощью раскаленного утюга был ей не по душе, хотя во многих домах она видела выпаренные утюгом розы, совсем как живые. Бабушка же с июля сушит пижму, подвязывая букетики к потолочной балке соцветиями вниз — пижма не позволяет заводиться моли.
Ранней весной, когда школьников обычно отправляют на сбор металлолома, бабушка с Надей тоже собирают металлолом, только тайно и ночью, чтобы их никто не заметил. Тянут со школьного двора бывшие в употреблении трубы и обрезки арматурных стержней — из них можно изготовить рамы, стойки для пергол, беседок и теневых навесов. С лесопилки они уносят в подолах спилы пней и бревен для декоративных композиций, с волжского берега привозят на тележке валуны и крупные камни для горки с маргаритками, со стройки тащат колотый кирпич и щебенку для устройства площадок и дорожек. Ясно, что не столько важны обрезки арматуры и колотый кирпич, сколько фантазия, которая превращает мусор в архитектурное сооружение... Когда теплоходы подплывают к пристани Рыбинска, на них еще издали звучит пронзительно-бодрый марш «Славянки», будто это наше воинство идет по воде аки по суше, приветствуемое целыми фонтанами цветов.
Днем бриз насыщен морской влагой; ночью восходящий поток воздуха несет медвяные запахи побережья. Берег неровный, кое-где обрывистый; деревья с полуобнаженными корнями нависают над ожерельем валунов; на отмелях покачиваются заросли тростника и рогозы. На заливных лугах трава по пояс. Чистые березовые рощи сменяются полузатопленными сосновыми борами, с которых давно осыпалась хвоя. В засушливую погоду уровень водохранилища падает, и на дневную поверхность выходит часть затопленной Мологи. Вода полощется между остатками стен и фундаментом снесенных построек, деревянными заборами, каким-то образом уцелевших скелетообразных огородных чучел с ошметками рванья, шестами карусели на бывшей ярмарочной площади, где когда-то персы, арабы, греки, итальянцы, скандинавы, новгородцы обменивали бархат, переливчатый шелк, украшения из яшмы и серебра, восточные пряности на местный лен, беленые холсты, меха, мед, деготь, скипидар. В хорошую погоду сквозь воду видны очертания улиц, сохранившиеся руины домов, церковь со взорванной колокольней, где теперь хозяйничают стайки рыб. Иногда над линией горизонта появляются миражи: танцующие вершинами вниз деревья, перевернутый корабль с ястребом на мачте, опрокинутые торфяные сплавни с цаплями, машущими крыльями. Рыбаков на водохранилище много, но все они стараются развернуть лодки друг к другу спинами: лучше наблюдать миражи, чем своего надоевшего с зимней ловли брата-рыбака.
К площадке старого маяка ведет винтовая лестница, змеей обвивающая металлический столб в узкой кирпичной шахте. Кажется, что поднимаешься со дна колодца, пятно таинственного света маячит высоко над головой и лестничная спираль вытягивает идущего вверх медленно, постепенно, мигая по бокам окошками-бойницами, неровно сдавленными кирпичом, поросшим с западной стороны бурой травой, а с восточной на разных высотах развевают гривы тонкие деревца. Ночью в шахте темно, как под землей, подъем Надя ощущает не столько ногами, сколько руками, которые, как невод, вытягивают из тяжелой, плещущей волнами тьмы ее тело, пока не покажутся под навесом звезды, срезанные в черной дали морской линией. Когда здесь еще не было моря, а была река, звезды, как говорит Никита, горели не так чисто, как сейчас: возможно, прослойки воздуха в нижних и верхних слоях атмосферы, через которые преломляются лучи, сделались более плотными и, как увеличительное стекло, вытащили из глуби неба самые далекие звезды с чистым блеском, — близкие пылают, как разложенные на островах рыбацкие костры. Ночью спуск опасен, скорость свитой в колодце тьмы на