.
Отто Юльевич Шмидт, красивый, отважный, с развевающейся, наполовину седой бородой пророка, которую он не стриг по обету, надеясь окончательно залечить туберкулез, мгновенно оценил ситуацию. Сто четыре человека на льдине, среди них женщины и дети, среди которых были люди сильные и выносливые — моряки, и слабые, но способные квалифицированно делать свою работу — эти не имели никаких шансов добраться до берега по льду. Шмидт вооружил слабых, поставил их на охрану сильных, чтобы последние не вздумали отправиться по льду со своей версией происшедшего. Сильные вспомнили, как на поиски незадачливого Нобиле сорвался весь мир, в том числе и Советы, но к советским, терпящим бедствие, иностранцев ни за что не подпустят, шансов на спасение мало, из них будут делать героев. Юго-восточные ветры взломали лед и оторвали его от припая, так что вывоз людей со льдины каюрами на собственных упряжках немыслим, вылет самолетов из Уэлена из-за свирепой пурги невозможен, к тому же у Ант-4 Ляпидевского сломана левая полуось шасси, У-4 Чернявского при температуре ниже двадцати пяти по Цельсию не летает вообще, на мысе Северном «СССР Н-4» Куканова тоже сломан... Но метеорологи работают, сменяя друг друга каждые два часа, радисты и без них по вою ветра в проводах радиоантенны могут догадаться о сводках... После каждой пурги приходится выравнивать взлетную площадку, отогревать застывшие моторы самолетов. Уже окончился короткий полярный день, а пурга идет за пургою. Шмидт хорошо представляет себе ситуацию и на Северном, и на Уэлене. Тем не менее он собирает челюскинцев и произносит перед ними короткую речь: «Нас непременно спасут. Но не будем терять время зря... Каждый будет заниматься своим делом. В свободное время будем повышать образование. С завтрашнего дня начинаем чтение лекций, на которые приглашаются все».
Если бы не люди, которых Шмидт должен был спасти! Окажись он на льдине один, он мог бы зажить в режиме чистой экзистенции, базирующейся на уже вычеркнутых им из списка 750 книгах, выказывая чистое мужество агностика; в его распоряжении оказалась гигантская линза изо льда, увеличительное стекло, разложенное прямо под ним, отполированное ветрами и морозами лучше, чем самим Уильямом Гершелем, великим оптиком, способным в течение многих суток не отрывать руки от полируемой им линзы, так что сестре Каролине приходилось класть ему пищу в рот, чтобы брат не умер от голода. Это было идеальное место для медитации, вербальная пустыня: лед, белизна, молчание, тайна будущего, молодые навигационные звезды в ипсилоне Большой Медведицы, альфе Лебедя, бете Ориона. В одной из тысячи книг Шмидт когда-то прочитал: «Считалось, что, если материя исчезнет, пространство и время останутся... Нет, все исчезнет одновременно. По Ньютону, пространство — сундук, в котором хранят материю. По Эйнштейну: пространство — хлам, сложенный во времени в штабеля по форме Ньютонова сундука. Разберите хлам — штабеля-сундука не будет, и с ним исчезнет и время его существования...»
Шмидт знал, что после радиограммы Кнебеля ось мира, вокруг которой вращаются небесные сферы с востока на запад, прошла через его безымянную льдину. Он мог бы лет на десять раньше придумать свою теорию холодного происхождения Земли и других планет из газопылевого облака благодаря высокой турбулентности, вступить в область чистых предположений, обеспеченных хранящимися в памяти математическими, физическими и астрономическими формулами, но ему помешали помехи в эфире.
Эфир как будто взбесился. Вызванный из дали частой дрожью ключа под пальцами Кнебеля, буквально слившегося со своей радиостанцией (таким его изобразил художник Ф. Решетников), и других радистов, сотканный из мелкозернистого фирна, прозрачных ледяных игл, торосов, несяков и прочего пограничного между льдом и водой материала, на горизонте «Летучим голландцем» раскинулся призрачный Кремль со своими теремами-палатами, часовнями-аппаратными, и глубоко в небе просияли рубиновые звезды. Он нарастал за счет теплопроводности льда и снега и солнечной радиации, испарения и конвекции, как припай вместе с температурой, опускающейся все ниже и ниже. Освещенный полярным сиянием, он возник словно предсказанная когда-то Николаем Шиллингом земля в районе Шпицбергена, чтобы, вместо поврежденного льдами «Красина», провести по «чистой воде» в историю, распаханную под пар съездом победителей, самую красивую советскую легенду.
Пока Шмидт на льдине читает своему коллективу лекции по диамату, космологии и творчеству Гете с таким увлечением, что Кнебель, получив сообщение с Большой земли, не решается позвать его к радиостанции, правительственная комиссия во главе с Валерианом Куйбышевым мобилизует силы спасения из каюров с собачьими упряжками, латаных-перелатаных самолетов, ледоколов, дирижаблей, бессонных радистов и метеорологов, создает новые базы с горючим и авиамаслом, склады с олениной. Радист с Северного Хааполайнен не смыкает глаз в ожидании радиограмм от задумавшегося над судьбой Гете лагеря. Радиообмен с Кнебелем вскоре ежедневно составит около шестидесяти тысяч слов, и тогда на помощь Хааполайнену с зимующего в Чаунской губе «Хабаровска» отправится по льду радист Непряхин. Более ста километров отделяют «Хабаровск» от мыса Северного, ни на минуту не прекращается пурга, в помутившемся воздухе вьются снежные потоки, но ROU, позывные рации Северного, пульсируют у него в крови и ведут отважного радиста с льдины на льдину, как рубиновые звезды. В середине марта Непряхин доходит до изнемогающего Хааполайнена и подхватывает прерывистую нить морзянки, из которой сплетается легенда. А в Ванкарем уходят механик Северного и радист с парохода «Анадырь» с собственноручно изготовленной аварийной радиостанцией, чтобы обеспечить большую надежность и оперативность связи со Шмидтом.
Весь мир как завороженный прислушивается к морзянке, проходящей по двум воздушным мостам. «Вон с ключа!» — пищит команда в наушниках радиолюбителей, эфирных болтунов из Квебека, Сан-Франциско, Мельбурна, Стокгольма, Токио. Весь мир поражен мощью спасательного предприятия, на которое, кажется, направлены все силы шестой части земли, — как две огромные льдины, плывут навстречу друг другу Кремль и льдина Шмидта, и расстояние между ними неуклонно сокращается.
Наконец, в дело вступают летчики, прокладывающие курс по рубиновым звездам к «аэродромам» на льдине Шмидта, переносимым с места на место из-за подвижки льда и появляющихся трещин. Ляпидевский начинает эвакуировать челюскинцев. Из центральных районов страны прилетают Каманин, Молоков, преодолев Анадырский хребет, на аэродром Северного приземляется Водопьянов, а на аэродром Ванкарем «шаврушка» Бабушкина, заштопанная на льдине. Через Берлин, Лондон, Нью-Йорк и Канаду, совершив почти кругосветное путешествие, спешат Ушаков, Леваневский и Слепнев. Обледенели крылья самолетов, машины теряют скорость, вентиляционные люки затянул лед, мотор дает перебои, но Леваневский сажает самолет на фюзеляж на прибрежный лед в пятидесяти километрах от Ванкарема. В это время эвакуация челюскинцев идет полным ходом. Шмидта вывозят в Аляску. Он проходит лечение в госпитале Сан-Франциско, после чего, как победитель, вместе с Ушаковым путешествует по американской земле, восторженно встречаемый повсюду, — в Белом доме его принимает Рузвельт.
Пока Отто Юльевич торжественно проходит по Америке, мгновенно разбираются декорации, исчезает построенный на льду ванкаремской лагуны аэродром, разъезжаются по своим стойбищам якуты-каюры, закрывается промежуточная база на мысе Сердце-Камень, исчезает в сполохах полярного сияния голубой Кремль, в координатах 68 градусов 22 минуты северной широты и 173 градуса 9 минут западной долготы подтаивает и уменьшается вдвое прославленная льдина — и тут-то в бухту Амбарчик прибывает, ни в каких сводках не упоминавшееся, никакой морзянкой не охваченное судно «Джурма», зимовавшее во льдах совсем неподалеку от челюскинцев, и его тихое вороватое явление и есть та самая билингва, то есть параллельный текст, с помощью которого может быть прочитана и понята до конца история большевистской республики во льдах, ибо теперь становится ясно, почему советское правительство упорно отказывалось принять помощь иностранных держав. В задраенных трюмах «Джурмы» находилось 1200 заключенных, которые, пока мир с напряженным интересом следил за челюскинцами, все до единого погибли от холода и голода.
Это был могучий марш-бросок сказки, которой лед обеспечит сохранность на века. Ее создатели крепко верили в то, что, пока она будет покоиться во льдах, валовая продукция отраслей промышленности и сельского хозяйства обгонит и перегонит всех на свете, и голубой Кремль с рубиновыми звездами будет стоять повсюду: на сопках Маньчжурии, на холмах Грузии, по диким степям Забайкалья, на пыльных дорожках далеких планет, но более всего во льдах.
...Май зеленый, май кудрявый, листья на деревьях только проклевываются, ветви залиты упругим солнечным блеском, и трепет весны объял все вокруг. Суета в деревенских дворах и на дачных участках, куда высыпала вся Калитва. Пахнет юной травой, свежевспаханной землей, на огородах мелькают лопаты, стелется дым от тлеющих костров, на которых догорает прошлогодняя ботва и жухлая листва плодовых деревьев с куколками вредителей сада и огорода, в разверстые грядки ложатся семена и клубни. По украшенным искусной резьбой наличникам и ставням домов гуляют малярные кисти, стучат молотки хозяев, обновляющих свои жилища и пристройки.
Завидев на улице Тамару в бледно-розовом платочке и выношенном мужском пиджаке, с почтовой сумкой на боку, калитвинцы подходят к калиткам и перепачканными землей и известью руками принимают от нее письма, «Сельскую жизнь» или «Труд», а взамен вручают ей тетрадные листочки с именами усопших: завтра панихида по павшим в Великую Отечественную воинам, а в храм Михаила-Архангела мало кто собирается, надо успеть воспользоваться погожими деньками и вскопать огород. Таким образом, Тамара переносит почту с этого света на тот, двойной почтальон. В ее сумке поток