лучают такое тепло, что, кажется, внутренний жар продукта сжигает его изнутри, он напичкан пестицидами и гормонами и хочет поскорее продаться, чтобы не сгореть синим пламенем... Халтура к его услугам. Все торопятся, бегут со всех ног, чтобы опередить бесперебойно работающие внутренние органы, которые тоже можно продать, чтобы купить акции с процентами, растущими, как ногти у покойника.
Кариес огнем проносится по зубам, Нил делает картинку: малютка-зуб с соской, но один больной корень уже перебинтован, и вот он ковыляет, опираясь на костыль, по дорожке из трехслойной пасты, которую выдавливают из тюбика гномы с улыбками кинозвезд. Здесь должны сработать, с одной стороны соска и костыль и трехцветные колпачки гномов-санкюлотов, припавших к разноцветной кишке, — с другой. Психологический расчет. Суповой набор. Боттичеллевская Венера свергает с себя раковину с амурами и зефирами и облачается в костюм, который можно приобрести в салоне «Афродита». Сандро ныне вообще ходкий товар, личико Симонетты Веспуччи с задумчивой невинностью и облаком волос олицетворяет всеобщую мечту об омолаживающем креме и уничтожении перхоти. Любая пестрая картинка, изготовленная с помощью кнопки «ножницы» на стандартной панели компьютера — особо ходовой кнопки, мечты гоголевской Агафьи Тихоновны, комплектующей по своему вкусу идеального жениха.
Заказчик, как правило, говорит: сделай нам то, чего у других нет, но чтобы было видно, что это мы. А кто вы есть? По документам ничего не понять. Есть разрешение на полиграфические услуги и на подметание улиц, на производство сахара и на подводное снаряжение, на закупку у французов автомобилей и у чехов богемского хрусталя... Так автомобили или сахар? Или дворники в дореволюционных фартуках? Или водолаз, залегший на дно? Можно дать картинку пирожного, но такого наполеонистого, чтобы само лезло в рот. Можно Симонетту Веспуччи посадить в «рено», так чтобы от ее коленей цвета раковины мужчины немели. Все могут ножницы. Они срежут с неба Сириус и достанут из-под земли алмазы, извлекут из груди сердце и из подсознания лучшие мечты человечества, выпуклые — как мышцы Ивана Поддубного, яркие — как мордовский сарафан, соблазнительные — как Леда и лебедь, опрокинувшийся на серебряное блюдо в боярских палатах, — здесь русский дух, здесь Русью пахнет...
Работодателю важно попасть в мэрию на выставку «лучшие фирмы года», на которую Нил тоже вхож со своими вездесущими ножницами благодаря бывшему вечному студенту-дворнику Сергею Батаганову, сумевшему сделать головокружительную карьеру в лабиринтах сегодняшнего дня; губернаторы и директора заводов во время перекуров и бесед в рекреациях и коридорах роются в кучах буклетов, скользят глазами по стендам, и мышцы Поддубного или боярин с лебедем перетекают в подсознание, гипнотизируя простаков... Озеленение, мытье фасадов, уборка зданий, установка сигнализаций, английские газоны вкупе с канадскими мини-тракторами — советские дуба дали... Главное — выбрать точку съемки. В Окский пивоваренный завод и войти страшно — грязи по колено, горы мусора, — но красивая картинка красиво изображает завод. Ни тебе канонической перспективы, ни «дома», ни «дали»... Жирный народ — вещи. Тощий народ, попполаны — художники. Это игра такая для своих, жонглирование крупным планом, огненными звездами и расчлененка — голова Симонетты, погребенная в шампуни, бело-розовые руки — в лаке для ногтей, раковина — на блюде с устрицами во льду, амуры и зефиры тоже распроданы поодиночке за кольцевую дорогу в маленькие отели.
Еще есть скрытая реклама, хитрая вещь, а когда ее не было? Кварцит, найденный на берегу Западной Гренландии в ледниках доархейского периода, внутри которого обнаружены пустоты с фрагментами стенок одноклеточных организмов, можно рассматривать как скрытую рекламу простейших. Как атланты, они подпирают тяжелые молекулярные своды кварцита, умирают, но не сдаются в полном одноклеточном сознании важности задачи, поставленной перед ними. Как показывает радиоизотопный метод, на горбу одноклеточных, невидимых невооруженным глазом, а затем на крыльях цикад и тлей, найденных в ледниковых отложениях силура, держатся оба эона. Когда глаз удалось вооружить вогнутыми зеркалами и линзами, стало ясно, что малое отлито по той же форме, что и великое, и что, например, пустоты в кварците соответствуют пустотам во Вселенной, где нет ни звезд, ни звездных скоплений, ни звездной пыли. Ученые задались вопросом: какую роль пустота играет в мироздании, и пришли к выводу, что Вселенная — это дом, у которого стены, полы и потолки состоят из вещества, а пустоты — комнаты. Пустота тоже товар, да еще какой, рекламисты на Западе вживляют ее, как силиконовую накладку, в 25-й кадр, и никакие штрафы их не пугают. Долгое время 25-й кадр был целиной, нуждающейся в освоении: уж слишком много скопилось на перроне двадцатого века контрабанды, которая наконец в преддверии мировой катастрофы начала штурмовать последний 25-й вагон, и вышла такая давка, что пустоту растерзали в мгновение ока, как носовой платок кинозвезды. Она оказалась до отказа забитой товаром.
Не только кварцит и метагалактика, но и история питала скрытую рекламу, как утверждает школьный учитель истории Надя, грамматики, ипографы, писцы, риторы, софисты, эпистолографы и скрибы, корпя над сборниками декретов или постановлений, оформлением общественных решений или судебных законов, скрыто рекламировали своих нанимателей, растаскивая хронику на придворные анекдоты, генеалогию и портреты. С рекламой на устах умирали. Кир на костре рекламировал Солона, чем спас свою шкуру. Игнатий Лойола рекламировал глобусы, на один из которых коченеющей рукой указал своим ученикам, чтобы они несли его учение в мир. Покушавшийся на жизнь Людовика Пятнадцатого Дамьен, которому палач вливал в раны расплавленный металл, рекламировал свинцовые и оловянные рудники. Декабристы рекламировали пеньку. Или свободу. Или диктатуру. «Нива» перед Первой мировой войной рекламировала слабительную воду «Франц-Иосиф», и обыватель клюнул на яркую упаковку, не заметив под ней германских и турецких интересов. Липовые головы рекламируют полную липу.
Покончив с заказом, Нил слоняется по Москве в поисках объектов, способных привести его в состояние благостного экстаза. Город стремительно меняет свой облик. Нила волнует цвет, форма, фактура пространства, проблема Вечного Города, съемка вне классических пристрелянных точек, объектов для почитания, каталогизирующих меток, в которых отражен период экономической катастрофы, вне познавательно-репрезентативных установок.
Серия называется «Время и Город», любимый ракурс — вид сверху. На крышу попасть становится все труднее, пустующие чердаки осваиваются и сдаются в аренду. Но если ты все-таки успел взобраться на крышу ЦУМа, бронзовые кони Феба, вознесенные над порталом Большого театра, начинают менять свое местоположение, пропорции, характер пластики, обретая текучесть форм и способность растворяться в соприкосновении с воздухом. Нил на длительной выдержке покачивает фотоаппарат, чтобы объекты приобрели призрачный вид. Результат проявляется обычно с третьей-четвертой пленки. Главный герой — свет, он решает все. Любую банальную ситуацию может озарить неожиданный луч, пробившийся сквозь облако. Нил работает с лучом. Стены разноэтажных домов на улице «Правды» с высоты слухового окна вечерний луч осветил так, что на снимке получился гранд-каньон — ущелье с неровными рядами окон в форме огромного шахматного коня... Руины, дворовые колодцы, помойки Нил старается превратить в объекты высокого зодчества. Много капризного, стихийного, гротескного в предрассветной Москве, очищенной от людей, и это касается не столько архитектуры, сколько истории с метафизикой... Однажды утром небо на одну минуту приобрело странный, потусторонний цвет. Нил проходил мимо Василия Блаженного, аппаратура была в полной готовности, и ему удалось заснять несбывшуюся мечту Наполеона, грозившего сжечь «эту мечеть», — Покровский собор при проявке на одном-единственном кадре из целой катушки «Орвохрома» получился как бы объятый пламенем... В другой раз удалось сфотографировать в сумерках железнодорожный тупик с заснеженными вагонами, с маленьким костерком между шпал, у которого грелись двое путейцев. В глубоком снегу темнела цепочка следов, у костерка с вздымающимися языками пламени две согбенные фигуры, из-за спин торчит что-то вроде штыков, полузанесенный снегом фрагмент железнодорожного полотна и щелястая стенка вагона, освещенного пламенем... Снимок так понравился Нилу, что он заключил его в рамку, хотя собственные работы ему, как правило, нравились недолго. Надя считала непатриотичным представлять столицу нашей родины свалками и обглоданными тьмой ущельями домов, обреченных на снос. Может, в этих снимках и есть магия, говорила Надя, но слишком уж это смахивает на очернительство. Твоим работам не хватает социальности. Нил отмалчивался и морщился, слушая эту чушь: в его эстетику социальность никаким боком не входила. И раскрывал свежий номер фоторевю с божественными работами Хельмута Ньютона или Ричарда Аведона, умевшими высекать высокий стиль из ничего — из случайного ракурса, мелкого сора жизни, сущей чепухи, за которыми обнаруживался масштаб, дыхание художника, его глаз, сердце, печенка и все прочее, проданное дьяволу с потрохами за возможность вглядеться в эту реальность с наброшенной на нее кисеей возможного мира и модельного множества...
Все было нормально, пока действие происходило на сценической площадке, но небольшое смещение камеры нечаянно обнаружило реальность происходящего: в новостной телекартинке в толпе народа, идущего по Садовому кольцу, промелькнула вдруг дурацкая фигура Анатолия, несущего плакат с надписью «Ржев», и Надя лихорадочно стала одеваться, приговаривая: «При чем тут Ржев? Зачем ему Ржев? Он что — оставил мать дома одну?.. Совсем с ума выжил». На что Нил спокойно ответил, что Толиной Мологи давно не существует, вот он и притулился под чужим плакатом, хотя понятия не имеет, где этот Ржев находится... Надя, не дослушав, хлопнула дверью, а Нил остался смотреть, как жители близлежащих домов волокут к перекресткам мусорные контейнеры и пустую тару, чтобы строить баррикады.