Благодаря деньгам он впервые в жизни чувствовал, что имеет право выбора. Его привлекала промышленность, к тому же он все более убеждался в ненадежной будущности банков. Сенсационное банкротство банка «Устрик» привело к развалу банка «Адам» – пропало более миллиарда франков. Небольшие или средние банки, такие как тот, что основал Марсель Перикур, оказались наиболее незащищенными и, конечно, первыми попали под удар.
Тогда Гюстав заинтересовался находящимся в Клиши предприятием «Сушон», специализирующимся на механических работах; его по-прежнему возглавлял создатель фирмы – оба его сына погибли в боях Первой мировой. Шесть несколько устаревших станков, человек двадцать рабочих, чей средний возраст вызывал вопросы, клиенты, поток которых стремительно уменьшался… Предприятие идеально подходило для того, чтобы его выкупить, на что Альфред Сушон и согласился, поскольку наследников у него не было. Гюстав Жубер почти сразу порадовался своей интуиции. Сначала обанкротился «Кредитанштальт», затем немецкий «Данат банк» и тут же Национальный банк, что подтвердило – банки, как корабли в шторм, повсюду шли ко дну.
Жубер решился. Он уволился, чтобы посвятить себя собственному делу.
Его уход привел к тому, что и директора, и клиенты банка Перикуров резко потеряли к нему доверие. В региональном отделении началась паника, которая дошла и до парижского головного офиса. Вернуть деньги вкладчикам оказалось невозможно. Властям было чем заняться, и банк Перикура менее чем за две недели полностью развалился.
Шарль Перикур сделал очень достойное заявление, позволившее ему заново похоронить своего брата.
Никому и в голову не пришло обратиться к Мадлен – она уже ни для кого не существовала.
Новый хозяин «Механики» Жубер уже договорился о покупке четырех современных станков и замене пожилых сотрудников свежей кровью, подписал выгодные контракты с клиентами, которых нашел в Жокей-клубе и ассоциации выпускников Инженерной школы. После чего по крайней мере на два года он заключил крупный контракт с предприятием «Лефевр-Штрудаль» на поставку деталей для самолетных двигателей – дело выгодное и солидное. В качестве главы предприятия Гюстав наконец чувствовал себя на своем месте.
Не подумайте, однако, что его успех, быстрый, но, в общем-то, банальный, стал причиной того, что в этот день в ресторане «Тур д’аржан» он оказался в центре внимания, нет, на самом деле им восхищались, потому что… он придумал «Французское Возрождение», он был его создателем, вдохновителем, он продвигал его, – в общем, он сам являл собой «Французское Возрождение». Именно он четко констатировал: толчки сотрясающего Америку кризиса наконец достигли французских берегов, Германия перевооружается и становится опасной, вся Европа трещит по швам, а политический класс во Франции погряз в кумовстве, злоупотребляет влиянием и ничему не учится. Пора властям, объяснял он, понять всю значимость людей мудрых, опытных, на которых можно положиться, патриотов и, главное, ком-пе-тент-ных. Технарей!
Вот что такое «Французское Возрождение» – движение, «лаборатория идей», в которую вошли бы эксперты, готовые переделать Францию.
В парламенте сделали вид, что приветствуют это движение, потому что не могли ни открыто игнорировать его, ни сражаться с группой, в которую входили представители электрической, автомобильной областей, телефонии и химии, металлургии и фармации – в общем, сливки французской промышленности.
– Политики уже показали, на что способны, – говорил Жубер, – и оказались не способными ни на что… Люди аполитичные и патриоты должны наконец сказать правду французскому народу!
Под «аполитичными» он подразумевал коммунистов.
– Плохо понимаю, как можно быть одновременно аполитичным и патриотом, – бросил Лобжуа, – это выше моего разумения!
Жубер улыбнулся:
– Аполитичный, дорогой Лобжуа, значит, что мы прежде всего люди прагматичные. Правые или левые, мы все участвуем, каждый в своей мере, в улучшении жизни страны. Что же до патриотизма… Мы просто считаем, что надо быть готовым ко всему.
– К чему?
Жубер довольно рассмеялся:
– В июле Гитлер побеждает на выборах, в сентябре Германия покидает комиссию по разоружению, и тебя это не беспокоит?
– Вечные дипломатические игры! Мне Гитлер кажется скорее надежным. Он наведет порядок в бедламе, в который превратилась Германия… Ты ошибаешься с врагом, Жубер. У нас с Гитлером враг общий – коммунизм.
Все одобрительно зашумели.
– Просто ты читать не умеешь.
Фраза прозвучала почти оскорбительно, это противоречило негласным правилам их группы – можно не соглашаться в чем-то, но соблюдать законы товарищества. Поэтому Жубер заторопился:
– Прости, Лобжуа, я неверно выразился. Я хочу сказать, что ты не умеешь читать по-немецки.
– И что бы я узнал, если бы умел?
– Что Гитлер, который стремится во власть, считает Францию заклятым врагом.
– А, ну да, читал…
– Но видимо, тебя это не очень заинтересовало. Но черт возьми: «…der Todfeind unseres Volkes aber, Frankreich…» Прости, ты же не знаешь немецкого: «смертельный враг нашего народа, Франция, безжалостно душит нас и разоряет. Мы должны быть готовы к любому шагу, чтобы победить врага, который яростно нас ненавидит». Не понимаю, чего тебе еще…
– В газетах было?
– Нет, в «Mein Kampf», мысли Гитлера, библия нацистов.
– Это просто политика, Гюстав! Никто не хочет новой войны. Гитлер настраивает всех, чтобы стать канцлером, голос повышает, но искать будет мирное решение. Конфликты обходятся слишком дорого.
– Увидим… А история покажет.
Гюстав Жубер счел, что продолжать не следует, потому что сотрапезники выступали и за и против его мыслей, мнения разделились.
Воспользовавшись наступившей тишиной, Лобжуа захотел усилить эффект произведенного, как ему казалось, положительного впечатления:
– И к тому же идея твоя уж очень абстрактна. Твое «Французское Возрождение» будет публиковать исследования, а читать кто будет? Будет предлагать реформы, а кто их применит на практике?
Внимательному наблюдателю стало бы ясно, что относительно этого вопроса, как и предыдущего, группа незаметно разделилась на два лагеря. Это было признаком того времени, все становилось предметом критики и споров.
– Абстрактными мы не останемся, Лобжуа, это я тебе обещаю, – сказал спокойно Жубер. – Встретимся в конце месяца.
– А что произойдет за месяц?
Жубер просто улыбнулся.
Саккетти, который лучше других понимал, что битва продлилась достаточно, бросил:
– Наш ежегодный ужин превращается в ежемесячный?
Все засмеялись, расслабились, снова открыли шампанское. Пришло время поговорить о женщинах. Жубер незаметно посмотрел на часы, думая о своей…
…Леонс, которая в это же самое время стояла на карачках и задыхалась под мощными толчками молодого человека по имени Робер.
В стену постучали, хватит уже там! Женский голос, визгливый и нервный. Леонс захохотала и упала на кровать, боже, как я кончила, ах, боже мой, она была вся в поту. Робер же был готов продолжать. Пару минут, дорогой, взмолилась она. Перевернулась на спину. Комната была маленькой, душной, пахло сексом, асфальтом, по́том, струйки конденсата стекали по плиткам, приоткрой немного, дорогой, ладно? От свежего воздуха ей полегчало. Она стала обмахиваться, на животе и грудях выступили капельки пота. Робер зажег сигарету и присел на край кровати. Леонс машинально взяла его член свободной рукой и бездумно, как будто четки перебирала, принялась ласкать его.
– Мне, наверное, пора, который час?
Робер сделал вид, что ищет часы.
– Где они?
Он покраснел.
– О нет! Уже продал?
Часы за тысячу франков с кучей разных циферблатов, подаренные ему Леонс в прошлом месяце!
Она в ярости встала с кровати и направилась к ширме, которая скрывала раковину и полотенца. Невозможно было представить себе более стройной фигуры, более выпуклых бедер, более нежных грудей, более круглых и крепких ягодиц, лучше выбритого треугольника; даже у Робера, не отличавшегося особой чувствительностью, закружилась голова.
Торопливо приводя себя в порядок, Леонс незаметно выглянула из-за ширмы. Робер все еще со смущенным видом сидел на постели. Леонс улыбнулась, он казался ей трогательным.
Это был тридцатилетний мужчина с длинным и прямым носом, глубоко посаженными глазами и нависавшими над ними бровями. Его толстые губы почти никогда не смыкались, так что были видны желтоватые зубы; когда у него спрашивали, откуда у него длинный шрам на щеке и почему порвано ухо, он говорил, что пострадал на охоте, что частично было правдой. В результате случившегося – в зависимости от точки зрения – он мог казаться людям простодушным или зловещим. Бывало, что он немного пугал девиц. Леонс, которой нравились небольшие изъяны, сразу прониклась к нему обожанием.
Он работал автомехаником. По крайней мере, начинал именно с этого, потому что руки у него были грубыми и он плохо учился в школе, оценок хороших не имел и школьный аттестат казался ему недосягаемым горизонтом, так что его быстро отдали в подмастерья. Он протирал детали для рабочих, которые считали себя его хозяевами, потому что у них был собственный служащий! Робер любил машины, но не за их механизм: он обожал кататься, красоваться за рулем – некоторых девушек это возбуждало, и именно такие девушки и нравились Роберу. И года не прошло, как подмастерье стал в хорошую погоду по воскресеньям потихоньку открывать заднюю дверь гаража и брать машины клиентов. Из-за отсутствия денег по возвращении приходилось отсасывать немного бензина из других машин, чтобы более-менее залить бак, во рту делалось немного противно, но ничего ужасного.
В девятнадцать лет он уже бесчисленное количество раз прокатился в довольно роскошных машинах, которых никогда не смог бы себе купить. Его брат находил девиц, он выкатывал машину, когда вечеринка заканчивалась, он возвращал машину на место, девицы оставались на ночь, прекрасное было время! Которое закончилось, когда он около часу ночи вел спортивный «Фарман A6B», а его пассажирка, в эйфории от выпитой шипучки, с энтузиазмом нырнула под руль, чтобы отблагодарить его; машина протаранила сначала «пежо-бебе», потом «Фиат-3» и «Ситроен-11», а затем оказалась в витрине цветочного магазина. Как ни странно, хозяин гаража не уволил его. Его просто перевели в другое место.