Вот тут удача и улыбнулась Шарлю.
Правительство готовило законопроект, чтобы отслеживать уклонение от уплаты налогов. Собирались создать парламентскую комиссию, чтобы изучить, исправить и дополнить проект. Демократическому альянсу досталось только Министерство военно-морского флота, для сохранения правительственного баланса рекомендовано было сделать шаг в его сторону. И прозвучало имя Шарля Перикура!
Чтобы понять его волнение, следует знать, что комиссии в то время были настолько влиятельными, что могли диктовать некоторые свои пожелания правительству, министры боялись объясняться перед ними и проводили там иногда неприятные пятнадцать минут.
Огромная удача для Шарля.
Состоятся выборы, в которых оппозиция принципиально участвовать не должна. Слухи, что он может быть единственным кандидатом на пост председателя комиссии, распространились за последние двое суток, многие коллеги уже пришли поздравить его, Шарль нервно уворачивался, сглазят мне еще.
Он сделал только одно исключение из своего решения ничего не говорить. Для Альфонса Креман-Герена, который к ним больше не приходил, к огромному удивлению Ортанс и большому разочарованию близняшек-цветочков. Двое из Креман-Геренов были депутатами. Его мать, которой форма не давала спать спокойно, настаивала на Политехнической школе. Сын склонялся к Институту политических исследований. Она хотела видеть его генералом, он хотел стать министром. Может, даже выше. Ах, президентом, сказала мать, это другое дело. Она сдалась, согласилась на Институт политических исследований, и сразу же приступила к бурному, упрямому, иногда унизительному паркуру по старым семейным знакомым, способным обеспечить ее единственному сыну доступ за кулисы власти. Альфонс не одобрял поведения матери, достойное княгини Трубецкой[32], но после приглашения Ортанс признал, что эта настойчивость, какой бы тягостной она ни была, не напрасна. Взволнованный перспективой получить крещение в политике от такого опытного депутата, как Шарль Перикур, молодой человек после вечера с близняшками несколько раз появлялся в ассамблее в кабинете Шарля. И когда возникло предположение о председательстве в комиссии, Шарль тоже не смог устоять и отправил телеграмму Альфонсу: «Политический вопрос тчк. Приходите тчк Шарль Перикур».
Альфонс прибежал сломя голову.
– Итак, что у вас с учебой?
Альфонс «готовился». Шарль, самоучка, единственным дипломом которого был брат-банкир, точно не знал, что это значило.
– Мне предложат пост председателя комиссии.
Молодой человек опешил.
– Это абсолютно конфиденциально!
Альфонс, совершенно обескураженный, воздел руки, он был готов поклясться собственной матерью, на конституции, на Библии…
– Если все пойдет по плану, мне понадобится деятельный помощник, вы же понимаете.
Альфонс побледнел. Теперь, когда слово вылетело, можно не останавливаться:
– Моя жена сказала, что вы не посещали наших дочерей какое-то время…
Альфонс вышел из кабинета, пошатываясь.
Думая о том, что сделал, Шарль сожалел. Не о том, что подмаслил молодого человека, а что продал ему шкуру неубитого медведя.
22:30, Бертомье потягивал свой арманьяк, новостей из министерства не было. А ведь Шарль дважды предупредил, что весь вечер его можно застать в «Сарразене».
Официанты почтительно выстроились у входной двери, чтобы подчеркнуть, что она же была дверью на выход. Пора уходить. Бертомье только смачно рыгнул и вставил последний комментарий насчет рагу, которое нашел пересоленным, после чего схватил из коробки, предоставленной рестораном, несколько сигар, запихнул их во внутренний карман и присоединился к Шарлю, как только тот оплатил счет.
– Чуть-чуть осталось, старик, чуть-чуть, – сказал Бертомье.
– Поздновато уже…
Шарль проваливался.
Первое разочарование, кандидат оказался не один. Звучали имена Брийара, Сенешаля, Мордре, Филипетти… Эти выборы, на легкий исход которых он надеялся, могли превратиться в гонку с препятствиями, участники которой действительно чего-то стоили.
Набив брюхо, теперь Бертомье торопился лечь спать, он похлопал по карманам, ладно, жизнь на этом не кончается…
– Ну, бывайте, Шарль.
Подозвал такси. Затем, уже в машине, вспомнив о манерах, решил, что будет уместно опустить стекло и проорать:
– И не позволяйте побить себя другим кандидатам, черт побери! Это ослы, они и мизинца вашего не стоят. Вы их всех уроете![33]
Действительно, Шарль имел над своими конкурентами значительное преимущество: налоговый вопрос был в центре его политических интересов с самого начала карьеры. По правде говоря, он боролся с мошенниками только путем борьбы против налогов, в разоблачении «налоговой инквизиции» состояла суть его предприятия. Председательство в комиссии, цель которой было отслеживать нарушителей, если он будет избран, – деликатный поворот, но ему не впервой менять политическую ориентацию. Он любил вспоминать, что залог успеха Наполеоновских войн заключался в смене стратегии.
Он вернулся назад, постучал в дверь «Сарразена», официант открыл, Шарль хотел убедиться, что на его имя нет сообщений. Нет, ничего, все давно горели желанием идти спать.
Шарль был очень подавлен. Альфонс уже спрашивал его секретарей «со всем уважением», есть ли новости. Его не заботило то, что придется опровергать свои слова перед молодым человеком, но то, что будущее его дочерей снова окажется под угрозой, до смерти его печалило.
– А вот и ты!
Почему-то Ортанс всегда держала в печи миску горячего супа, – возможно, ее далекие предки были крестьянами.
– Как насчет…
– Не доставай меня со своим супом!
Шарль повесил шляпу, оттолкнул жену, которая вечно «путалась под ногами», вошел в свою спальню и хлопнул дверью. Ночью он так и не сомкнул глаз, то избирали Брийара, то не предлагали быть в комиссии даже на вторых ролях, то исход выборов был неожиданным, его побили, прополоскали, выжали и выкинули на улицу…
Он проснулся весь в поту около четырех утра и все остальное время разглядывал трещины на потолке. Вышел из своей комнаты около семи часов, девочки вставали около одиннадцати, в доме было запрещено шуметь.
Ортанс в гостиной выпрямилась, как только увидела мужа, и с необыкновенной гордостью улыбнулась ему:
– Как спалось, заинька?
Шарль даже не ответил.
– А, вот, вчера вечером…
Ортанс протянула ему письмо. Пришедшее по пневмопочте накануне вечером, в восемь.
– Ты был такой разбитый, я не хотела докучать тебе работой.
Так Шарль Перикур узнал, что его избрали председателем парламентской комиссии по борьбе с налоговым мошенничеством.
28
Гюстав прибыл в мастерскую почти на рассвете. Больше для успокоения нервов, чем ради того, чтобы сделать что-то. Он провел некоторое время, разговаривая с уборщиком, в очередной раз выслушал про поездку Париж – Мант в «Blue Train Special», жаль, что у этого типа двести слов словарного запаса, «потрясающе» и «чертовски быстро», «обалдеть!», «чудо просто!»… Какой болван, если бы он прокатился на Восточном экспрессе, то и тогда сказал бы то же самое.
На самом деле Робер видел ее только однажды, эту чертову машину. И довольно издалека, она просто проезжала мимо по улице. Когда Жубер заговаривал о ней, ему приходилось ломать голову, что бы такое еще придумать…
Ему очень нравилась работа в авиамастерской. Уборка велась по ночам, что позволяло ему трахать Леонс рано утром и ходить на скачки днем. В исследовательских бюро наверху убирала девушка. Ему достался первый этаж, цехи и склады. Жубер настаивал: «Здесь мы делаем высокоточную работу. Я хочу пространство чистое, как новый пятак». Робер очень поверхностно проходился метлой, пыль оседала под станками. Быстро пару раз махнув туда-сюда шваброй, он выливал на пол целые бутыли моющего средства, чтобы запах распространился повсюду, – с первого взгляда все действительно казалось безупречным. Так что Робер большей частью играл в карты с ночными охранниками, коротая время до утра, в ожидании прибытия персонала.
Чтобы обмануть ожидание и успокоить нервы, Жубер поднялся на второй этаж и стал осматривать мастерскую.
Мир промышленности гораздо более жесток, чем финансовый. Когда он управлял банком Перикуров, на сотрудников тоже давили, их тоже увольняли, отказывали в повышении зарплаты и ускоряли темп работы, но все происходило по-тихому, никаких криков в коридорах, и дверями не хлопали. Когда выставляли какую-нибудь машинистку, можно было услышать ее рыдания в туалете, такие пустяки быстро забывались, все переключались на что-то другое без труда и особых усилий. На производстве все было совсем иначе, все происходило на глазах у всех. Неудачи, которые посыпались за последние несколько недель, не остались тайной, все бригады говорили лишь о них, что отразилось на общем настроении и спираль начала разворачиваться в неправильном направлении.
Пожар, вспыхнувший в «Лефевр-Штрудаль», сначала сильно ударил по Жуберу.
Поджог, заключила полиция. Дальше расследование не продвинулось.
Этот поставщик, обеспечивавший более половины торгового оборота «Меканик Жубер», сразу же отправил рабочих в отпуск за свой счет и отменил все заказы. Форс-мажорные обстоятельства, Жубер ничего не мог поделать, финансы дали течь.
Турбореактивный двигатель находился еще в стадии разработки, бюджет уже трещал по швам, пришлось договариваться о прибавке в двести тысяч франков, а технические происшествия не прекращались, из-за этого срок откладывали на неделю-две, все затягивалось, и график, и бюджет.
Насколько Робер ненавидел работу, настолько же он обожал саботаж. Он справедливо приписывал себе авторство некоторых, возникших после открытия осложнений. Он таких насчитывал пять, и каждое из них задержало производство на несколько дней. Последняя диверсия заключалась в том, что он бросил три наперстка пыли в резервуар. Пыль осела на дно бака, как спящая рыба. Когда его заполнили, она поднялась. Это вызвало огромные помехи в проведении испытаний, запланированных на конец недели. Еще четыре потерянных дня.