Его вид свидетельствовал об искреннем сожалении. Для банкира разорение кредитного учреждения сравни семейному трауру.
– Зато какое прекрасное начинание это «Французское Возрождение»! И бюро авиастроения – какой размах!
– Времена, однако, непростые…
Да, он читает газеты. Что подобные замечательные начинания могут оказаться в затруднительном положении – нет, это просто невыносимо и жестоко.
– Совершенно верно, господин Рено, и в этом причина моего визита.
Он надолго скорбно прикрыл глаза, он понимает.
– Если вдруг ваш муж окажется… в затруднительном положении, он не захочет, чтобы государство…
Ужаснувшись собственной дерзости, он мгновенно опомнился:
– Учтите! Я далек от мысли критиковать ваше правительство!
Мадлен махнула рукой: не беспокойтесь, мы знаем, что об этом думать.
Церемонии закончились, они принюхались, поняли друг друга, у них общие ценности. Накануне полного провала Жубер искал, куда бы припрятать деньги, пока до них не добрались налоговики, дело Рено – помочь ему в этом.
В своем единственном и лаконичном объявлении Банковский союз «Винтертур» гарантировал потенциальным клиентам, что их личные счета «совершенно конфиденциальны», – ничто не ново под луной, о тайне вкладов в швейцарские банки знали уже почти во всем мире. Кроме того, в объявлении сообщалось, что представитель союза регулярно ездит в Париж и другие французские города, чтобы «встречаться с клиентами» и «быть у них под рукой». Именно это привлекло внимание Поля.
За процентами от денег, помещенных в швейцарский банк, следовало ехать в Швейцарию. И обратно – со всеми сопутствующими рисками. В последние годы путешественников останавливали, требовали открывать чемоданы и отчитываться о своих доходах, что было очень неприятно.
Банковский союз «Винтертур» спешил вам на помощь. Его работники избавляли вас от тягот такого путешествия и привозили деньги на дом. В этом состояла роль «представителя, прислушивающегося к нуждам клиентов». Вы помещаете ценные бумаги, банковский агент получает за вас проценты и привозит их вам в звонкой монете – налоговики ничего не заметят.
– У нас… совершенно новая система. Собственного изобретения.
Рено не испытывал большой ненависти к себе, но сейчас его буквально раздувало от самодовольства. Мадлен не задавала вопросов, она спокойно ждала продолжения.
– Номерной счет.
Она чуть поморщилась, давая понять, что не понимает сути. Рено наклонился к ней:
– Клиент открывает счет в банке – скажем, обычном. Счет именной. Все операции, переводы, снятие денег – в некотором роде это имя несут за собой. Если надо придраться, то нет ничего проще – смотрят учетные записи, и вся жизнь клиента как на ладони.
– Мне кажется, существует банковская тайна…
– Естественно, сударыня! Но эта гарантия лишь условная. Мы же предоставляем полную защиту. С нами, если угодно, клиент не останется без штанов!
Он не сумел сдержаться, это оказалось выше его сил. Он прокашлялся, чтобы его тонкая шутка поскорее забылась, и уверенно продолжил:
– Мы открываем безличный счет. Хоть все учетные записи перелистайте – кроме номера, который никуда не приведет, ничего не найдете.
Он взял чашку, откинулся в кресле.
– Например, если я вам скажу – 120 537. Откуда вам знать, о ком идет речь? Невозможно.
Мадлен кивнула.
– Однако, – заинтересовалась она, – чтобы проводить операции, вы должны знать, какому человеку принадлежит тот или иной номер…
– Блокнот! Единственный документ, восстанавливающий связь между номером счета и тем или иным клиентом. То есть как единственный… Я сказал, один… Но есть другой, он находится в сейфе нашего головного офиса и никогда его не покидает. Осторожность и еще раз осторожность. Мой же блокнот либо в сейфе, либо при мне. Тайна полная, никаких секретарш, никакой копирки, валяющейся в мусорном ведре. В мире есть только три человека, которые могут связать номера счетов с личностью клиента.
Он плутовато хихикнул, как хозяин гостиницы, который триста раз в год отпускает одну и ту же кажущуюся ему уморительной шутку о своем домашнем варенье.
Мадлен кивнула:
– На мужа это должно произвести впечатление. Сроки, похоже, поджимают… Решение придется принимать быстро. На всякий случай, понимаете ли.
– Так ему и скажите. Где угодно и когда угодно.
Мадлен благодарно улыбнулась в ответ. Вопрос, который банкиру труднее всего задать – всегда один и тот же, он жжет язык и трепещет на губах, – сколько? У каждого свой способ. Рено приступал к нему, как к маловажной подробности:
– Речь идет о…
– Для начала… восемьсот тысяч франков.
Рено сдержанно кивнул, восемьсот так восемьсот. Он улыбался. Боже, как чудесно пахнут деньги, когда из кармана клиента они переходят в ваш собственный.
Какое облегчение – можно снять и пояс, и этот костюм, фффу. Мадлен аккуратно сложила его и без сожаления убрала в большую коробку, слишком уж тесен, надо бы все же немного похудеть…
В начале апреля на первых полосах ежедневных газет появились фотографии немецких магазинов, на окнах которых крупными буквами были намалеваны какие-то слова, а перед входом стояли солдаты. Они иллюстрировали «великий день бойкота еврейских коммерсантов».
«Эксельсиор» писал: «Ночью на витринах вывели черепа и надписи, подобные этой, – „Опасно! Еврейский магазин!“». Поля это шокировало.
Большинство французских изданий выступило с порицанием бесчинств нацистских ополченцев. «Гитлер пытается начать систематическую и беспощадную борьбу против евреев, эта борьба страшнее любого насилия».
С 4 апреля в паспорте немцев, собиравшихся покинуть страну, требовалась печать «Разрешено», иначе уехать было невозможно.
В этот же день в «Комедии» опубликовали статью под заголовком «Соланж Галлинато – новая муза рейха».
Если бы Соланж не рассказала о сольном концерте в Берлине и не настаивала на том, чтобы Поль туда приехал, он интересовался бы Германией не больше, чем любой другой темой, но теперь, когда он обратил на нее внимание, он видел, что эта страна стала предметом сильной и глубокой озабоченности, во многих статьях писали о том, что там происходит.
В «Пти Паризьен» без обиняков говорили, что «тот, кто поддерживает Гитлера, готов на все, он ненавидит всех и каждого, он может растоптать любого, кто противостоит его воле или идеям».
И в эту страну с такой радостью ехала выступать Соланж? Она посылала ему газетные вырезки: «„Рейх гордится тем, что Соланж Галлинато приезжает в Берлин“, – заявил Йозеф Геббельс», «Гитлер окажет Галлинато прием, достойный главы государства».
Цыпленочек, ну вот, я так счастлива, программу мою утвирдили, послала ее людям туда. Уверена, что эта произвидет на них большое впечатление! Так ты едешь?
Поль не считал, что может высказывать суждение о действиях взрослого человека. В одном из писем он лишь осмелился написать: «Правильно ли, Соланж, ехать выступать в Германию… в такое время?»
А как же, шустрик, канечно, именно сейчас и надо ехать в Германию! Эта великая музыкалная нация как никогда нуждается в том, что бы к ним приезжали музыканты!
Этот ответ пришел ему в середине мая («Соланж Галлинато хочет служить немецкой культуре»), всего через несколько дней после того, как в прессе напечатали большую фотографию костра, разведенного на площади Оперы в Берлине. Подпись гласила: «Великое пожарище! 20 000 антинемецких книг были сожжены вчера вечером!»
Все, что Поль знал о кострах, он почерпнул из историй о Жанне д’Арк и Джордано Бруно, прецеденты не внушали доверия. «Вокруг костра собралась огромная толпа, – писали в „Интранзижан“. – Люди торжественно, как в храме, пели патриотические гимны. Германия – единственная страна в мире, где варварство принимает мистические формы и возвышает души в благоговейном ликовании».
Варварство, костер, изгнание музыкантов, зажатые в тиски евреи… Поль бы не смог подобрать аргументы, но он знал, что во всем этом нет ничего хорошего.
Не хочу дават тибе деталей моей программы, потому что надеюсь, что тибе так захочеться самому ее узнать, что ты приедиш послушать миня в Берлин! Эта будит великий момент в моей карьере, может, самый великий, придставь сибе, канцлер собствинной персоной, министры Великого рейха и все такое! Завидуиш немного? Декорации мне будит делать один художник, тебе понравитца, не скажу тибе кто. Все так и упадут, увиряю тибя!
Восторг Соланж огорчал Поля.
«Если рейх попросит меня, буду выступать по всей Германии», – заявила она, и это не могло быть простой наивностью, доверчивостью. То, что Поль читал в газетах, мог прочесть каждый. Даже Соланж.
10 июня «подали в отставку» восемьсот еврейских актеров, музыкантов, певцов – среди них Отто Клемперер, бывший дирижер Национальной оперы.
В конце месяца из концертных программ исчезли произведения Мендельсона, Мейербера, Оффенбаха и Малера. Современную музыку стали считать разложением истинных немецких традиций, которые выражали Бах, Бетховен, Шуман, Брамс, Вагнер и Штраус, именно те композиторы, чьи произведения с радостью собиралась исполнять Соланж Галлинато в Берлине перед теми, кого она звала представителями «великого рейха».
Поль много раз переписывал письмо, особенно он сомневался в его окончании:
Дорогая Соланж,
меня очень беспокоит Ваше решение ехать выступать в Берлин. В газетах пишут, что там много несчастных людей, в том числе музыкантов! Конечно, я в этом не очень разбираюсь, но там сжигали книги, разоряли еврейские магазины, я видел фотографии. Меня волнует не то, что Вы будете петь в Берлине, а то, что Вы с таким восторгом относитесь к людям, которые это творят. Не знаю, как по-другому сказать Вам об этом. Я долго думал, прежде чем взяться за перо. Я многим Вам обязан. Когда я впервые услышал Ваш голос, то почувствовал, что заново родился. Я все еще жив благодаря Вам. Но то, чем Вы занимаетесь сейчас, идет вразрез с моими представлениями. Именно поэтому я и пишу Вам. Чтобы поблагодарить от всего сердца. И чтобы сказать, что я больше не буду отвечать на Ваши письма, потому что человек, которому нравятся подобные люди и которому безразлично все остальное, – не тот, кого я когда-то так любил.