– Половина того, что мы получим, позволит нам переселиться в достойный район. Вторую половину я пущу в дело, которое начну в одиночку. Разработка турбореактивного двигателя практически завершена, остается только решить проблему сплава, я найду компетентных людей. Затем останется сделать прототип.
Леонс не отреагировала. Гюстав умолк – может быть, ждал, что она что-то скажет, как-то подбодрит его.
– И все-таки… – ответила она. Вот и все, что она могла сказать.
Это его оскорбило.
– Прости, что?
Это выражение он всегда использовал, когда собирался дать ей пощечину. Убедившись, что он до нее не дотянется, она добавила:
– Это как бы… последний шанс.
Вот, сказал он себе. Она тоже видит в нем отчаявшегося, может быть, даже обреченного человека. Он никогда не считал свою жену спутницей жизни, но она все же могла бы проявить по отношению к нему хотя бы немного доверия…
– Не важно, первый или последний, Леонс! Самое главное – поймать удачу, когда представится такая возможность. Теперь как раз самое время.
Ну ладно, сейчас не стоит раздражаться.
– Все это дело окажется в конце концов весьма выгодным. Мои партнеры помогли мне сделать модель, прибыль от которой я получу в одиночку, потому что патенты принадлежат мне. Через год ты станешь женой мультимиллионера.
– Это хорошо… – пробормотала Леонс без энтузиазма. – Это хорошо…
Жубер отправился в мастерские. Перед воротами он посигналил, но никого не было. Автомобильная стоянка опустела, большая вывеска «Авиастроение. Мастерские» выглядела еще совершенно новой, ведь предприятие не просуществовало и полугода…
Он сам открыл ворота, а потом поставил машину напротив офиса. Войдя в помещение, он с удивлением обнаружил там возящего тряпкой по полу Робера Феррана.
– Но… что вы здесь делаете?
– Ну вот, честно говоря, господин Жубер, я и сам себя спрашиваю, потому что с утра не видел тут ни души.
– Мастерские закрыты, разве вы не знали?
Бо́льшую часть оборудования уже вывезли.
Медные катушки, профильный металл и фитинги, компрессоры, горелки, рабочие поверхности, инструмент – все забрали. Ну и развал.
– А, правда?
– Ну вы же видите, тут пусто!
– А, ну да, я, по правде говоря, не обратил внимания…
– Ну так знайте, все закрыто. Окончательно. Можете идти домой, расчет получите по почте.
– А, ну если так, ладно.
Гюстав поднялся в кабинеты, тоже опустевшие. Стопки бумаги, канцелярские принадлежности, чертежные столы, стулья, даже шторы – исчезло все.
Он сделал обход, собрал тетради, блокноты, схемы – все, что валялось повсюду, набралось восемь коробок. Затем он открыл сейф и взял планы, папки с административными документами, рабочий журнал, патентные заявки и, нагруженный, вновь спустился вниз, Робер подержал ему дверь.
Перед самым уходом Жубер обернулся и посмотрел на огромную, теперь почти опустевшую мастерскую:
– Она не казалась мне такой большой…
Робер помог сложить документы в багажник машины. В порядке исключения Гюстав пожал ему руку, это действительно означало конец.
– Нет, оставьте, господин Жубер, я заберу свои вещи и, уходя, все закрою, не беспокойтесь.
– А, ну, если так… Удачи, старина!
– И вам тоже, господин Жубер. – Робер завистливо добавил: – Красивая машина…
Робер закрыл ворота.
Уф, чуть не попался.
Он подождал, пока шум мотора не стихнет вдалеке, а затем обошел здание, чтобы встретиться там с тремя дружками, с которыми со вчерашнего вечера таскал в грузовики все, что можно перепродать.
Пришедшие на следующий день, чтобы забрать от имени своих предприятий оборудование, которое те предоставили Жуберу, работники обнаружили совершенно пустые помещения, где не осталось ничего, кроме ведра и половой тряпки, забытых в углу около черного хода.
34
Работа комиссии продвигалась успешно. Шарль чувствовал себя уверенно. Он и представить себе не мог, что то, что вскоре полностью изменит положение его дел, придет из местечка под названием Кудрин – хутора, расположенного близ Перонны в департаменте Сомма, о котором ни он, ни кто-либо другой никогда не слышал. Именно там проживал крестьянин по имени Спаситель Пирон, отказывавшийся платить налоги. Как и многим сельским жителям, ему претила мысль о том, что «все эти парижские господа будут жиреть за его счет». В среду, 16 августа 1933 года, судебный пристав, отягощенный стопкой налоговых требований, вместе с двумя жандармами колотил в его дверь, чтобы конфисковать имущество для возмещения девяти тысяч франков, которые тот был должен казне. Жившие неподалеку крестьяне пришли на помощь соседу, стороны обменялись оскорблениями, и жандармы отступили. Вернулись они с подкреплением, сельские жители тоже… В обычных условиях такое рядовое событие не вышло бы за пределы этого захолустья, но тут оно оказалось катализатором общего недовольства, которое только и ждало возможности выплеснуться наружу.
Пробил час бунта против налогов. Начались демонстрации. Во второй половине августа во Франции их прошло не меньше сорока четырех, и к ним там и тут присоединялись лиги патриотической молодежи и ветеранов войны, профсоюзы и корпорации, а где-то еще и активисты антиреспубликанского толка, везде были недовольные, возмущенные люди, которые считали, что их ограбили, обобрали, обворовали. Главным обвиняемым были налоги. А главным врагом – государство.
Правительство с беспокойством наблюдало сполохи пожара, который завоевывал все новые территории. Тысячные митинги прошли в Седане, Эпинале, Рубэ, Гренобле, Ле-Мане, Невере, Шатору. Повсюду требовалось вмешательство сил охраны правопорядка. Жгли не только машины, но и магазины тоже, туда-сюда сновали кареты «скорой помощи».
В Безье было принято коллективное решение, нашедшее отклик во всех сердцах: «Подписавшие требования налогоплательщики призывают ко всеобщей мобилизации, вплоть до организации, если потребуется, отказа от налоговых выплат». Главное слово было произнесено. И не коммунистами, а коммерсантами, ремесленниками, аптекарями, нотариусами и врачами! Многие налогоплательщики объявляли о готовности вернуть своему депутату налоговую декларацию неоплаченной.
Правительство ощущало себя под грозящей со всех сторон угрозой разрушительного бунта – всеобщей налоговой забастовки.
– Он говорит, что собирается все продать? – спросила Мадлен.
– Да, все, и развалюху тоже… Ой, простите…
Она ведь говорила о родном доме Мадлен, который построил ее отец. Мадлен бесстрастно отмахнулась: не извиняйтесь. Леонс замялась, а потом решилась продолжать:
– Я думаю, что теперь, когда я сделала все, что вы хотели…
– И что?
– Я бы очень хотела получить назад свой паспорт.
– Мне жаль, но это невозможно.
Леонс горела желанием сбежать из Франции. Она знала, куда поедет и как это сделает, она уже давно все обдумала. Ей не хватало только денег. Их у нее не было. Единственным человеком, у которого она могла бы их украсть, был Жубер, а у того денег уже не было. Оказавшись между двух огней – с одной стороны Мадлен, державшая ее за горло, а с другой – Робер, который дрожал от удовольствия, когда ему приказывали преступить закон, – Леонс уже не представляла, будет ли конец у этой истории.
Кстати, зачем далеко ходить.
Прошло два дня.
Они стояли перед искусно сделанным огромным чугунным сейфом фирмы «Мерклен & Дитлин», который господин Перикур установил перед войной. Величественный, потемневший от времени, с графитовыми и латунными вставками. Сейф был всегда, сколько Гюстав помнил, и когда Жубер приобрел особняк, у него не нашлось смелости заменить его на новый. Это была устаревшая модель, с которой любой опытный взломщик покончил бы одним махом. Робер, заметно утративший сноровку, если когда-либо и имел ее, разумеется, оказался не в состоянии справиться с ним. Стоя на коленях и с жадностью глядя на сейф, он достал какие-то инструменты и принялся царапать металл рядом с замком. Леонс с недоверием следила за его работой: ему редко что-либо удавалось с первого раза.
– Может, пока хватит, дорогой, как думаешь?
– Еще разочек.
Он сделал еще пару дополнительных царапин и отступил, чтобы полюбоваться на результат: ему нравилось.
Тем временем Леонс открыла глобус, в котором, как ей было известно, поскольку она неисчислимое количество раз шпионила за мужем, Жубер хранил большой плоский ключ от сейфа. Она отперла тяжелую дверцу. Они стащили планы, папки, вывалили содержимое ящиков посреди комнаты, как приказала Мадлен. Робер был в восторге – как подросток во время боя на подушках. Воспользовавшись ситуацией, Леонс завладела конвертом, который вечером принес ей огромное разочарование. Она надеялась найти там небольшое состояние, чтобы купить себе паспорт, билет на корабль или на самолет и исчезнуть, оставив Мадлен с ее проблемами. Там оказалось две тысячи франков. Роберу она не сказала: он растратил бы деньги на скачках, не дожидаясь конца недели.
Покончив с порученным ему простейшим заданием, которое на его месте сделал бы каждый, Робер принялся бегать по всему дому, охая и ахая.
– Эй, повнимательней там! – орал он, как будто Леонс не знала помещения.
Он нашел столовое серебро и рассовывал по карманам вилки и ножи.
– Но, дорогой мой, мы не сможем взять это – они слишком тяжелые!
На мгновение он задумался. Вес столовых приборов показался ему серьезным аргументом, но как только Леонс отвернулась, он не смог удержаться и засунул в карман куртки коробку с кофейными ложечками.
Леонс собрала все украшения, обчистила даже кошелек, которым прислуга пользовалась для повседневных трат, с деньгами на хозяйство. Робер продолжил свою прогулку по дому. Он шагал широко, словно любопытный будущий покупатель, пока не наткнулся на большую кровать с балдахином, которой не пользовались с тех пор, как у Леонс появилась своя спальня, а у Гюстава – своя, то есть со дня их бракосочетания. Робер был сражен кремовым навесом, колоннами со скульптурами ангелочков с пухлыми попками, покрывалом с фестонами…