Дитрих развернулся, отдал приказ молодому человеку, который остался стоять у него за спиной. Затем он обратился к Мадлен:
– Прошу вас следовать за мной…
Он указал в сторону лестницы. Бок о бок они поднялись по ступенькам.
– Какая погода была вчера в Париже, госпожа Жубер?
Они знали, когда она приехала и, конечно, где остановилась… Осталось ли что-то, чего они еще не знали о ней?
– Очень приятная, майор.
Широкий коридор, потом другой. Здесь шумели голоса, быстро стучали пишущие машинки, кто-то нервно мерил шагами каменный пол. Просторный кабинет включал в себя уголок гостиной, и майор указал ей на диван.
– Не стану наносить француженке оскорбление, предлагая ей чай или кофе, которые делают у нас в министерстве… Но может быть, стакан воды?
Мадлен жестом отказалась. Дитрих устроился на стуле напротив нее, даже сидя, он на две головы возвышался над ней. Он изобразил фальшивое раскаяние.
– Итак, госпожа Жубер, это провал?
– Можно сказать и так, майор. Мой муж держался, сколько мог, но…
– Какая жалость! Прекрасный проект!
Мадлен демонстративно скрестила руки на папке, лежащей у нее на коленях:
– Да. И уже достаточно разработанный…
– Хотя последние испытания не были слишком убедительными…
Его тон был неестественно шутливым.
– Муж часто говорил мне, что испытания служат для того, чтобы… испытывать. Неудачи сделали возможными впечатляющие достижения в разработке модели турбореактивного двигателя. Требовалось только, чтобы заказчики еще немного запаслись терпением и даже, осмелюсь сказать, проявили некую храбрость.
– И вашему мужу претит мысль о том, что плод его труда выброшен на помойку… И он желает, чтобы его исследования продолжались…
– В интересах научного сообщества!
Дитрих кивнул, он понимал благородство таких намерений. Он указал на папку, лежащую на коленях Мадлен:
– Это…
– Да, оно.
– Хорошо, хорошо, хорошо. И ваш муж остается, в рамках этой операции, совершенно незаинтересованным лицом…
– Абсолютно, майор! – смущенно ответила Мадлен. – Интеллектуальный труд во Франции не банальный товар. У нас творчество не продается!
– На каких же условиях в таком случае ваш муж собирается принести пользу… научному сообществу результатами своих исследований?
– Ну конечно же безвозмездно, майор, безвозмездно! За исключением некоторых второстепенных расходов, конечно же.
– Расходов порядка…
– Муж оценивает их в шестьсот тысяч швейцарских франков. Я ему сказала: «Гюстав, это неблагоразумно. Ты столько потратил, это бесспорно, но люди в конце концов подумают, что ты корыстен». И аргумент подействовал! Он сделал перерасчет, ведь я была права: всего пятьсот тысяч швейцарских франков.
– Это большие расходы…
– Да, майор, исследования сегодня стоят страшно дорого.
– Я хочу сказать, что это слишком большая сумма.
Мадлен кивнула: я понимаю. Она встала:
– Честно говоря, майор, я предпочла приехать в Берлин, а не пересекать Атлантический океан, как просил меня муж, потому что я и морские путешествия… Спасибо, что приняли меня, очень любезно с вашей стороны.
Она сделала три шага по направлению к двери.
– Все зависит… от важности данных бумаг.
Мадлен повернулась к Дитриху:
– Скажите, майор… Как у вас самих, я имею в виду – у славной авиации рейха, обстоят дела с турбореактивными двигателями?
– Ну… мы продвигаемся немного на ощупь, правда.
Мадлен постучала по своей папке:
– Вот что позволит вам перейти от продвижения на ощупь к самым современным разработкам. Не будет же великий рейх показывать миру авиацию, которая двигается на ощупь, майор!
– Я понимаю… Но это, знаете ли, решение деликатное. И важное. Принимая в расчет расходы…
Мадлен протянула ему папку:
– Вот несколько выдержек. Чертежи, планы, результаты кое-каких тестов и четыре страницы последнего отчета с рекомендациями. Я вам честно скажу, если бы вы избавили меня от путешествия на корабле до Нью-Йорка…
Она сделала вид, что обмахивается рукой, как будто на нее напала морская болезнь.
– Надо провести экспертизу всего этого…
– Например, до понедельника?
Мадлен замолчала. Дитрих улыбнулся.
– Значит, в то же самое время? Да, вот еще что… Не стоит приходить за документами ко мне в отель и воображать, что вы сможете меня потревожить… Все находится в надежном месте и…
И действительно, оставшиеся бумаги, все самое главное, находилось в Гранд-отеле «Эспланад» в номере Поля и Влади.
– Госпожа Жубер, это не методы Третьего рейха! Мы люди цивилизованные.
– В таком случае в понедельник я охотно рискну выпить у вас министерского чайку…
36
Сообщение пришло от Мадлен Перикур. Андре быстро записал его на каком-то листке и долго изучал: «Дорогой Андре тчк со слов подруги тчк Леонс Жубер, кажется, в Германии тчк любопытно, да? Дружески, Мадлен».
Сначала он решил, что это злая шутка. Что это от Мадлен – маловероятно, однако информация поразительная… А если это правда, откуда она знает? И что это за подруга, у Мадлен их больше не осталось…
Андре замер. Он понял, что поставлено на карту. Невероятно.
Он подумал о своей газете «Ликтор», запуск которой запланирован уже через месяц… Ждать невозможно. Информация имеет свой срок годности. Надо ковать железо.
Он торопливо порылся в бумагах, запросил номер Леонс Жубер. В общем и целом именно она была его первой целью. Либо она в Париже, и информация была ложной, либо она… В ожидании сообщения он представлял себе последствия. Только ли он об этом знает? Наверняка. Он похвалил себя за то, что продолжил поддерживать отношения с Мадлен, пусть даже на расстоянии. Телефонистка ответила. Там не берут трубку.
Андре спустился, перепрыгивая через ступеньки, схватил такси, прибыл к дому Мадлен.
– Они позавчера уехали, – сказала консьержка.
Она сожалела, что ничем не может помочь такому приятному на вид молодому человеку. Консьержка была вдовой.
– Они уехали на во́ды, – добавила она. – Куда-то в Нормандию, но вот куда точно – не скажу… – Она заметила, что Андре удивлен. – Это для малыша, врач сказал, пребывание на водах ему будет очень полезно.
– Когда они возвращаются?
– Вроде… Хозяйка говорила о двух неделях…
Андре в нерешительности потоптался на тротуаре. Ему все это весьма не нравилось, но он не видел другой возможности: через двадцать минут он уже был в редакции.
Жюль Гийото толстыми пальцами перебирал листы.
– Не поехала ли она в Берлин… по приказанию своего мужа?
– Не важно, будет у нас один обвиняемый или два. Если это правда, это пахнет предательством… Для Франции…
– Что это для Франции, плевать, – сказал Гийото, – но для газеты превосходно!
– Хорошо бы позвонить…
– Ну-ну-ну! Никому звонить не будем, мой юный друг, вы что, хотите спровоцировать утечку информации?
В такси каждый занялся своей работой. Андре писал хронику и горел желанием прокричать Гийото, что скоро такого рода сенсационные новости будут ускользать у того сквозь пальцы. Гийото, как обычно, погрузился в расчеты.
– Вы уверены? – спросил Витрель.
Этот очень худощавый человек, потомственный государственный служащий из семьи выпускников Высшей политехнической школы чуть ли не с эпохи Возрождения, был вхож к министру внутренних дел.
– Мой дорогой, – сказал Гийото, – да если бы мы были уверены в своих действиях, мы бы не сидели сейчас у вас в кабинете, а новость была бы уже опубликована на первой полосе «Суар»!
– Как резво! Нет-нет, я позвоню одному коллеге.
С этого момента информация начала распространяться, словно весенние потоки, сдержанные и многообещающие, они спустились от дирекции министерства до подземелий отдела борьбы со шпионажем.
– Ничего не публикуйте, Гийото. Взамен вы первым будете получать информацию.
– Это мне не особенно подходит…
Витрель ответил ему немым вопросом, как научился, работая в администрации.
– Я не хочу быть первым, я хочу быть единственным. Иначе я опубликую сейчас же!
– Ладно. Вы будете первым и единственным! Так вам подходит?
Он громко рассмеялся, даже слишком громко.
Вернувшись домой, Андре вновь принялся за статью, но мысли его были о другом.
Возможно, он владел по-настоящему скандальной информацией. И даже лучше: это могло стать его реваншем. Жубер пренебрег им, и теперь ему не терпелось пригвоздить его к позорному столбу.
Было решено, что Поль будет смотреть концерт из-за кулис. Помимо того, что ребенок с ограниченными физическими возможностями в инвалидной коляске не совсем соответствовал представлению главарей рейха об идеальном человечестве, а подобный дополнительный эпизод оказался бы лишним для и без того обещающего быть сложным вечера, Поль хотел быть рядом со своей подругой и с Влади. Та с энтузиазмом согласилась взяться за выполнение задания, важности которого на самом деле не осознавала.
Минут за двадцать до начала спектакля Соланж уже устраивалась на сцене: она с трудом поднялась на платформы и, пока костюмерши и визажистки суетились вокруг нее, больше не двигалась, стояла как мраморная статуя перед опущенным занавесом, словно в полузабытьи, из которого она выйдет лишь в самом конце, как если бы сам Господь Бог щелкнул пальцами, чтобы она спустилась на бренную землю. Рихард Штраус, попросивший разрешения поприветствовать ее, не был допущен на сцену.
В назначенный час зал был полон, за исключением лож, предназначенных для сановников рейха, которые заставляли себя ждать. Поль, чью коляску затолкали между полотнищами занавеса, следил за Влади, которая, как если бы именно она была звездой вечера, готовилась к своему выходу.
В зале послышался шум голосов, Поль рискнул выглянуть. Прибыл рейхсканцлер в сопровождении своих придворных: мужчин в форме и нескольких элегантных женщин, Поль поднял руку, и Влади решительно пошла вперед, без посторонней помощи неся лестницу, которая была в четыре раза выше ее самой и которую она поставила перед декорациями, представленными большими рамами с раскрашенным полотном.