Нина Ильинична много задавала на дом, но мы все ее задания охотно выполняли. За эти месяцы я на ее уроках о многом узнал. Она рассказала нам и о ямбах и хореях.
Как-то Нина Ильинична пригласила несколько человек в учительскую и сказала, что хорошо бы нам поставить какой-нибудь спектакль.
— «Ревизора», «Ревизора»! — закричали мы хором.
— С «Ревизором» нам не справиться, — ответила она. — Для начала полегче надо взять.
Нина Ильинична вытащила из своего портфеля тоненькую книжечку и начала читать. Это была пьеса небольшая, но интересная. Наконец дошли до распределения ролей. Роли мы вскоре распределили между собой, только играть английского лорда никому не хотелось.
«Они против нас затевают войну, угрозы нам шлют, а их еще играй», — с жаром возражали мы. На это Нина Ильинична только улыбалась.
На занятиях нашего драматического кружка присутствовала и Синичка. Она и предложила кинуть несчастного лорда по жребию: кто вытянет, тому и играть. Мы живо скрутили в трубочки несколько бумажек, на одной из них написали «лорд-банкир» и все их опустили в шапку. Бумажки перемешали и начали по алфавиту вытаскивать свой жребий. «Артисты» вытаскивали и радостно кричали: «Не мой лорд! Не мой!..» Наконец очередь дошла и до меня. Я запустил руку в шапку — и вытащил этого пресловутого лорда! Хотя и не хотелось играть, но что поделаешь, жребий есть жребий… Но самое трудное еще было впереди. Надо лорду подобрать и костюм лордовский, а где тут найдешь такой костюм?
— Несите сукно, парняги, батька за один вечер стачает вам, — посмеиваясь, басил Серега.
Все только пожимали плечами: и в самом деле, как быть с костюмом лорда? Надо фрак, цилиндр, тросточку…
— Тростку возьмем у Валентина Валерьяновича.
— Не подойдет его тростка, нужно для лорда другую, — сказала Синичка.
— Будем искать, — пообещал я. — И костюм будем искать, и тростку.
Несколько вечеров мы сидели с Анной Павловной и думали о лорде, как его нарядить. Главное, конечно, фрак и цилиндр. Но что они из себя представляют? Анна Павловна немного рассказала мне о лордах, а потом принесла откуда-то словарь иностранных слов. Я читал и перечитывал, что было в нем написано о незнакомой мне одежде. Где же нам найти фрак с фалдами? Анна Павловна думала, думала и посоветовала к обычному черному пиджаку сзади подшить длинные узкие полоски черного сукна, которые заменят фалды. А как быть с цилиндром? Мы решили сделать эту высокую шляпу из картона и обклеить ее с боков черной бумагой. Целую неделю мастерили наряд для лорда. И фрак у нас получился на диво, да и цилиндр был как настоящий. Оденусь, гляну в зеркало — и сам себя не узнаю, вроде я и не я, а вылитый лорд, только тросточки еще нет. Тоненькую черную трость Анна Павловна взяла у какого-то врача. От него принесла и лаковые туфли. Я еще таких блестящих туфель никогда не видел. А все остальное — усы, борода клинышком, белая рубашка с «бабочкой» под подбородком — это вроде мелочь. Бородку и усы обещала приделать сама Нина Ильинична.
И все бы шло хорошо. Но как-то, проводя у нас свой урок, Нина Ильинична сказала, что этот урок у нее последний, она уезжает. Мы так и замерли, что же это такое?
— А кто спектакль закончит?
— Спектакль поставите с пионервожатой, — ответила Нина Ильинична. — Признаюсь, мне понравилось у вас, вы хорошие ребята, но у меня такие обстоятельства, что надо ехать.
Вскоре пришел новый учитель. И хотя спектакль с Синичкой мы поставили, но на уроках все было уже не то. Нина Ильинична говорила как-то легко, красиво, а новенький лениво ворочал языком, будто каши набрал в рот. И о книгах говорил совсем по-иному. Нина Ильинична не только о содержании рассказывала, а больше о характерах героев, о красоте языка… Вся надежда у меня теперь была на то, что новенький учитель «с кашей во рту» долго у нас не задержится.
Многие из ребят думали так же.
«У меня такие обстоятельства», — запомнились последние слова учительницы. Хорошо бы не было этих обстоятельств. А что значит «обстоятельства?» И я полез искать это слово в словарь, который подарила мне Анна Павловна.
Наконец-то мы перебрались в седьмой…
Школьный класс был небольшой, уютный. Он находился между квартирой заведующего школой, Павла Никифоровича и учительской — маленькой продолговатой комнаткой. Перебравшись сюда, сразу почувствовали, что в школе теперь мы самые старшие. На стене у нас висели часы с боем. По ним мы подавали звонок всей школе об окончании или начале урока. В учительской, рядом с нами, велись все учительские разговоры, хранились школьные «секреты», вроде сейчас и мы стали причастны к ним. Из старых учителей остался один Павел Никифорович. Он третий год будет учить нас математике. Теперь мы привыкли к нему, и он совсем не страшный. Павел Никифорович тоже, видимо, чувствуя, что мы старшие, так сказать, опора школы, вел себя с нами весьма дружелюбно. До уроков, бывало, зайдет в класс, о чем-то распорядится, поговорит, потеребит свой моржовый ус. И если Павел Никифорович взялся пальцами за кончик уса, значит, у него хорошее настроение. Помимо математики и физики, Павел Никифорович еще вел уроки труда. Хотя было их немного, но на них он обучил нас переплетному делу. На уроках мы переплели все свои тетради.
Приехал к нам осенью и новый словесник, которого мы все ждали с нетерпением.
Дмитрию Евгеньевичу было лет тридцать. В класс он вошел с грудой книг под мышкой, осторожно положил их на стол. Провел рукой по коротко стриженному белесому ежику, приветливо улыбнулся, будто бы говоря этим: «Я ваш учитель, любите и жалуйте».
С виду он был весь какой-то острый, колючий — и этот смешной ежик на голове, и маленькие быстрые глазки, и вытянутый слегка вперед подбородок…
Дмитрий Евгеньевич сказал, что изучение литературы он начнет с «Медного всадника». Тотчас же написал на доске столбик трудных для нас слов и объяснил их.
А потом начал читать поэму. Читал он всегда сам, стоя, и читал превосходно.
Мы сразу оценили учителя и полюбили, его. С книгами он, казалось, не расставался. Много книг приносил с собой на урок. То заглянет в одну из них, то в другую, что-то найдет в третьей и прочитает нам.
Как-то он попросил меня помочь ему отнести на квартиру школьные тетради.
Жид он над речкой в деревянном доме, занимал отдельную комнату. Обставлена она была скудно, по-холостяцки: стол, два стула, в углу железная кровать — и все. Но зато сколько кругом было книг! Куда ни взглянешь — везде книги и книги: на столе, на подоконниках, и даже — в стопках — на полу.
— Вы все, наверное, прочитали? — спросил я.
— Все не все, а нашему брату без них, что крестьянину без плуга, — и, подойдя к окну, он начал перебирать лежавшие на подоконнике книги, приговаривая: — Вот эту тебе бы надо почитать… И вот эту… И эту тоже…
С удивлением и завистью глядел я на книжное богатство Дмитрия Евгеньевича. Столько книг я еще ни у кого не видел.
Учитель взял какой-то маленький томик и, наугад раскрыв его, прочитал: «Каменщик, каменщик, в фартуке белом…»
— Слышишь, как поет слово? Почему, думаешь поет? — спросил он и сам же ответил: — Каждое слово переплавлено поэтом. Прошло, так сказать, через его беспокойную душу, — и, помолчав, спросил: — А ты не пробовал сочинять?
Комкая в руках шапку, я признался в своих «грехах».
— Все когда-то начинали с этого, — ободряюще сказал учитель. — Напишешь, покажи мне.
Дня через два я принес в школу тетрадку, заполненную столбиками.
Я, как самый по росту маленький, сидел на первой парте у стола. Место было удобное, с него даже видно, какие оценки ставят учителя.
Как только окончился урок, я несмело протянул Дмитрию Евгеньевичу свою тетрадку.
— Ну, пошли… Стихи требуют уединения, — сказал он негромко и увел меня в учительскую.
К счастью, в учительской, кроме нас, никого не было. Дмитрий Евгеньевич, по привычке вооружившись карандашом, начал читать, что-то подчеркивая и поправляя.
Из многих моих неуклюжих столбиков он отобрал два стихотворения и наставительно сказал:
— В этих, мне кажется, есть поэзия. Их можно пустить в стенгазету. Остальные — не горят. Не переплавились еще, друг мой. Ты понимаешь, это сложное дело. Учебник по математике, скажем, тоже можно написать столбиками, но это будут не стихи.
Он достал из портфеля тоненькую книжечку и начал читать одно стихотворение за другим. Я сидел на диване будто завороженный.
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари… —
читал он.
— Ой, да кто это написал? — удивленный, воскликнул я. — «…со звонами плачут глухари…» Да ведь это же так и есть! Сам не раз слыхал…
Так впервые я познакомился со стихами Сергея Есенина.
И познакомившись, попросил разрешения взять эту книжку домой.
Учитель не отказал.
Ночью я переписал стихи к себе в тетрадку.
В конце двадцать девятого года в наших краях повсюду заговорили о коммунах. Конечно, были коммуны и до этого времени, но сравнительно небольшие, размещались, они на землях бывших помещичьих усадеб. Такая коммуна была и в Шолге. А тут вдруг заговорили, что в коммуны должны войти и остальные крестьяне. Об этом впервые услышал я от землемера Тулупова.
Как-то в Народном доме проходило собрание. По первому зимнему пути на него съехались люди со всех концов района. Вокруг Нардома стояло много распряженных лошадей, ожидавших своих хозяев. А хозяева все были на собрании. С мыслью о том, не встречу ли кого-нибудь из своей деревни, я зашел в зал и увидел выступавшего перед собранием Тулупова. Оказывается, он был лысый. Хмурясь, он говорил глуховатым голосом о том, что прежние коммуны слишком малы, они должны объединить вокруг себя все единоличное крестьянство, что грядущий год должен стать годом сплошной коллективизации. Меня заинтересовало это, и я пробыл тут до самого вечера. С этого дня я все чаще и чаще стал заходить на собрания. Мне нравилось быть вместе со взрослыми, хотелось поскорей узнать обо всем, что делается вокруг. И чем больше я пропадал на собраниях, тем становилось интереснее.