Клеймо – странная штука. Его не ставит некто свыше, оно является делом рук людей. Но много ли вы встречали людей, которые оказывались правы? И всё же именно они ставят клеймо. Неважно, заслуженно оно или нет – оно не смывается, не выводится. А если кто и дерзнёт, то окружающие быстро пресекут его попытки. Клеймо стоит выше истины. Неважно, что произошло – люди ни за что не захотят снять метку.
Здесь речь пойдёт не о телесном клейме. Это было бы слишком легко. Ведь есть и иная печать, которая ставится на тебя с ранних лет, и чью сохранность окружающие берегут с особым тщанием.
Такое клеймо стояло и на мне. Кто-то из людей относился ко мне хуже, а кто-то лучше, но о клейме не забывал никто. Тогда я ещё предпринимал попытки бороться, смыть его. А что поделаешь? Я был молод, полон мечтаний. И, видит Бог, я умел мечтать.
– Пойдём! – звал я, да только напрасно тратил силы. Криста смотрела на меня с лёгким недоверием, переводя взгляд от моей простёртой руки на вершину холма.
– А что там такого? – спросила она непонимающим тоном.
Такого рода вопрос подобен удару кирки о камень – камень, может, и выдержал, но трещина уже появилась. Из Кристы вышел бы хороший шахтёр. Она молотила камень моей уверенности своими вопросами, и запас прочности уже иссякал. И почему я решил, будто Криста любит всякие романтические глупости? Нет, конечно любит, но только на страницах своих дурацких книг.
Всеми правдами и неправдами я затащил-таки её на тот холм. Я сам ходил туда, когда становилось скучно, и посчитал, что для свидания это место подойдёт идеально. Позади был наш городок, а впереди простиралась зелёная равнина. Закаты здесь были особенно красивы – и я как раз подгадал время. Небо стало нежно-розовым, в нём кружили птицы. Вот это, думал я, наверняка расшевелит вечно заторможенную Кристу.
Но куда там… Она так и стояла – существо с глупым лицом и белоснежной кожей. А в глазах читалась скука. Тогда-то и раскрошилась моя уверенность, не выдержав этих ударов. Криста вечно скучала. Чувство юмора у неё походило на зверя, который то и дело впадает в спячку и просыпается раз в сто лет.
Впрочем, я был не умнее. Иначе как меня угораздило влюбиться в такую? Не иначе как из-за белой кожи. Хотя всё было проще: как-то раз мы разговорились, и Криста вдруг показалась мне интересным и неглупым человеком. А заторможенность и молчаливость я списал тогда на то, что она просто боится доверять людям. Так что, в конечном счёте, дураком оказался именно я.
То свидание на холме так ничем и не кончилось. На Кристу пейзаж не произвёл никакого впечатления, разговор не клеился. Пришлось признать своё поражение. Я проводил Кристу до дома и отправился на очередную прогулку. Теперь, когда дела сердечные зашли в тупик, мне хотелось побыть наедине с собой, подумать, почему всё так обернулось и что делать дальше.
Здешние места для размышлений подходили идеально. Но рай, скажу я вам, место скучное. А то и вредное. Ведь, если пичкать лекарствами здорового человека, то он, в конце концов, тоже заболеет. Вот и мы здесь совершенно утратили связь с реальностью. Первое поколение колонистов давно уже отошло в мир иной, и мы все были коренными жителями. А наша планета находилась так далеко на звёздных картах, что её миновали политические потрясения. Даже климат здесь был райским – тёплым, мягким. Думаю, для того, кто в жизни повидал немало бед, это место пришлось бы как раз кстати. Но не для нас, людей, не видевших лиха уже два или три поколения.
Когда нужда и страх исчезли, и наступила эпоха всеобщего благополучия, мы почему-то не стали счастливее. Наверное, это в нашей природе: искать себе врага. А если его нет, то надо его выдумать. Когда я был ребёнком, то в детском саду или первых классах школы всё это выглядело невинными шалостями, детскими забавами. Но чем старше я становился, тем сильнее убеждался, что злость и зависть считаются в нашем мире данностью. Не спорю, дружба была, но на закадычных друзей смотрели с насмешкой. Бескорыстность была если не пороком, то признаком слабоумия. И мы – те, кто не хотел обманывать ближнего – считались эдакими маргиналами или просто отстающими в развитии.
Так что у меня неизбежно появилось клеймо «Не такой, как все» – сначала бледное, а затем, по мере моего взросления, оно становилось всё чётче и чётче. И вскоре это клеймо стало настолько ярким, что люди, казалось, сначала видели его, а уже потом меня. Криста была как раз из таких. Зачем она согласилась со мной встречаться – не знаю. Может, со скуки. Может, из любопытства. Знаю лишь, что Криста в своём мирке не была исключением. Она соответствовала всем идеалам времени. И, будь я хоть наполовину таким же, то – кто знает? – у нас бы всё удалось. Но у меня на лбу стоит печать: «Не такой». «Ага, – думает Криста. – Если у него клеймо, то он, конечно, не такой! Клеймо ведь не врёт». Ей-то что? Это мне приходится переживать последствия.
Место для прогулки я выбрал неудачное. Если бы я забрал метров триста на запад, то спустился бы к речке. Может, встретил бы там рыбачащих ребят, поболтал бы с ними. Но вместо этого я, задумавшись, ушёл слишком далеко на север. Пейзаж там тоже был неплох – да только могильные кресты нагоняли тоску. Я вышел к кладбищу.
Где-то здесь покоился мой отец. Думаю, я бы сразу ушёл – зачем мне сдалось кладбище? – но, раз я оказался здесь, то стоило бы навестить могилу.
Она отыскалась легко – восьмая в третьем ряду. Я часто сюда приходил, в отличие от мамы. Когда я спрашивал её, почему она так редко навещает могилу, то неизменно получал слезы и невразумительный ответ: «повзрослеешь – поймёшь».
С моего предыдущего визита здесь ничего не изменилось, разве что цветы завяли. Я немного постоял, всматриваясь в фотографию на надгробии, а затем забрал засохшие цветы и ушёл. И, конечно же, в голову полезли мысли об отце. Будь он жив, то уж посоветовал бы мне, как поступить. Но с четырнадцати лет я всё решал сам. Да и вряд ли отец смог бы дать толковый совет в отношении такой, как Криста – ведь, в конечном итоге, он и сам носил клеймо «Не такого». Такой же честный человек, чьи добродетели почему-то считались пороками.
И вот теперь, когда все прелюдии соблюдены, думаю, стоит определить точку отсчёта для того, что произойдёт в дальнейшем. Трудно сказать, с чего всё началось: со звезды, упавшей за две недели до описываемых событий, или же с того момента, когда я увидел на старом кладбище странное существо.
Сумерки перешли в ту фазу, когда солнца уже нет, но всё ещё светло – хотя бы настолько, чтобы можно было разглядеть что-нибудь вдалеке. Как всегда в такое время, начинало стремительно темнеть. Я ускорил шаг, потому что не хотел встречаться с кладбищенским сторожем Кэнси. Старик обладал скверным нравом, и, похоже, терпеть не мог всех живых – потому и работал на кладбище.
По правой стороне, выше по склону, находилось старое кладбище, где хоронили ещё первопроходцев. Три четверти страшилок, рассказываемых в нашем городке, так или иначе описывали это кладбище. Место было старым и заброшенным, и раньше мальчишки ходили туда на спор – и ваш покорный слуга в том числе, когда продул пари – но сейчас молодёжь охладела к этому месту.
Но я увидел там движение. Деревья, которые были посажены на холме ещё в первые годы колонизации, вымахали высотой в несколько десятков метров и зловеще раскачивались на фоне темнеющего неба. Внизу, у их подножья, что-то всколыхнуло листву. Паукообразный силуэт пересёк участок голой земли и скрылся за старыми памятниками.
Я не испугался. Просто потому, что не успел. А когда заплывший обыденностью мозг всё-таки очнулся, то поздно было что-то высматривать. В тот вечер я решил, что это просто движение теней. Ведь, если ты пришёл на кладбище, то просто обязан увидеть что-то жуткое – иначе, о чём потом рассказывать страшным голосом? И я пошёл домой.
Тут бы и забыть обо всём… Да только чёрта с два. Скажу честно – и до этого видал вещи странные, жуткие, пугался их… и тут же забывал. И то видение на кладбище я бы и не вспомнил, если бы, возвращаясь домой, не встретил приятеля.
– Винсент! – радостно сказал Дик, пожимая мне руку. – Чего ты шатался по той стороне? На кладбище, что ли, ходил?
– Ну да. Навещал отца.
– Ага, – кивнул он. – И как Кэнси? Не орал?
– А с чего бы ему орать?
– Ха, – он отмахнулся. – Его, дурака, разве поймёшь? Прибежал тут, весь злобный, и ну орать, что, дескать, на старом кладбище кто-то ямы роет.
Я ответил ему недоумённым взглядом. В памяти сразу же воскрес паукообразный силуэт на холме. А Дик, неправильно истолковав моё удивление, пожал плечами:
– Подумаешь! Ну, звери там завелись, копаются в земле. Что там ещё может быть? Туда уж сто лет никто не ходит!
Вот тебе и новость. Казалось бы – очередная городская страшилка, да только после того зрелища на кладбище смеяться как-то не хочется. Но что мне оставалось? Не рассказывать же о гигантских пауках. Так что я пожал плечами и ответил:
– Да. Звери, наверное.
С тех пор я заметил, что стал острее воспринимать рассказы о всякой чертовщине. По большей части это была полная чушь, но стоило мне единожды увидеть на холме игру теней (так я тогда думал), как всё обрело некий потайной смысл.
Почва была благодатной, семена были посеяны, и моя паранойя расцвела пышным цветом. И, скажу вам, трудно быть параноиком, да ещё и голословным, в наших местах. Я уже говорил об этом: здесь на каждого найдётся кнут. У нас очень любят разговоры о душе. И плюют в неё же. Поэтому я и молчал.
Полицейские вняли просьбам Кэнси и сходили на старое кладбище, но ничего не нашли. А раз ничего не нашли, то и мне нечего было сказать. Но увы, паранойя не становилась слабее. Я думал об этом всё время, и вскоре угодил в свой собственный ад, полный движущихся теней и неясных силуэтов. Нет, я не кричал по ночам – я просто не мог выбросить некоторые мысли из головы. А чем дольше что-то сидит в голове, тем труднее это оттуда вытравить.