постройках сицилианских городов.
Прошу не пугаться уважаемого читателя — я не собираюсь списывать с путеводителя по Сицилии описания церквей, дворцов и музеев с их художественным содержанием: всякий интересующийся искусством может всегда найти для себя соответствующую литературу. Отмечу лишь, что Палермо, столица Сицилии, — это большой современный город, с широкими бульварами, великолепным портом и чудным пляжем. Он сильно пострадал от бомбардировок союзной авиации, что в конечном итоге, как бы это цинично ни звучало, послужило к его украшению, в виде некоторых удачных перепланировок и постройки новых зданий очень красивой архитектуры.
Но наступил момент после посещения острова, когда я стоял, облокотившись о борт, на палубе парохода «Сицилия», готовящегося к отплытию в Неаполь, и смотрел на Палермо, на окружающие его горы, а также на толпу провожающих на набережной с неизбежными платочками, с полагающимися объятиями и даже приличествующими случаю легкими слезами.
Точно так же 36 лет тому назад стоял я одиноко на борту немецкого парохода «Кенигин Мария-Луиза» в ревельском порту, смотрел на провожающих и задавал себе вопрос — на какой срок покидаю я родную землю? Ответа на него пока что так еще и не последовало…
Все более и более удалялась из поля зрения российская земля, а картины недавнего прошлого вновь вставали перед глазами.
Поход Северо-Западной армии генерала Юденича на красный Петроград, радость блестящих побед и горечь окончательного поражения… Интернирование во вновь образовавшейся Эстонской республике, скученная жизнь по разбросанным среди заметенной снегом земли крестьянским хуторам, трескучие морозы и бесконечные вечера и ночи, тускло освещаемые колеблющимся племенем примитивной коптилки… К горечи поражения, неизвестности за свою дальнейшую судьбу, а также к вынужденному безделью, нагрянула страшная эпидемия сыпного и возвратного тифа. И снова смерть стала косить уже поредевшие ряды белогвардейцев, не получая отпора отсутствующими лекарствами и госпиталями. Штабели замерзших трупов ожидали погребения, когда наступившая весна позволит копать братские могилы в оттаивающей земле.
Оставшиеся в живых, похоронив погибших товарищей, вновь включились в борьбу, но на этот раз в мирной обстановке — за свое существование, в виде поисков работы и заработка. Около одной из станций железной дороги Нарва — Ревель находилась лесопилка, оставленная во владении графа Ш. так же, как и близлежащая его усадьба, в то время как обширные его земли были поделены между эстонскими крестьянами. На этой самой лесопилке отведали впервые физического труда и офицеры-белогвардейцы, хотя подавляющее число рабочих составляли российские солдаты кавалеристы (Лейб-Гвардии Конногренадерского полка). Положение было для нас ново и необычайно, тем более, что среди работавших офицеров один оказался однополчанином графа Ш., владельца лесопилки.
По воскресеньям все офицеры, а также и управляющий лесопилкой, приглашались графом к завтраку в усадьбу. Управляющий здесь отступал на второй план, тогда как на лесопилке он был полновластным хозяином над всеми рабочими, в том числе и над воскресными гостями графа. И вот пришла как-то управляющему мысль сократить ставки заработной платы. Ответом была дружная забастовка солдат и офицеров, а также и эстонских технических работников. В виду того, что забастовка не носила, разумеется, политического характера, вновь обретенные рабочие имели полную возможность сделать соответствующие выводы о независимости от политики экономической борьбы. Этот первый урок был преподан уже так давно, и каждый участник его при желании уже тогда смог кое-что забыть и в то же время кое-чему научиться. Справедливость требует отметить, что вопрос о разрешении на труд иностранцев в Эстонии тогда далее не поднимался.
Это и понятно — ведь эстонцы входили раньше в царской России в общероссийскую семью народов, где все имели равные права на труд и человеческое достоинство. Хождения по мукам и унижения по испрашиванию разрешений на труд пришлось вкусить позднее в странах более старой и опытной демократии, испытанных носительниц Великих Принципов и прав Человека и Гражданина!
Однажды работающими были замечены меры чрезвычайной охраны железнодорожного пути. Выяснилось, что ожидается проезд специального поезда из красного Петрограда. И действительно, вскоре был пропущен железнодорожный состав с салон-вагоном посредине: это советский народный комиссар Красин[236] уже ехал ТОРГОВАТЬ в просвещенную Европу, перед которой еще так недавно целые поколения интеллигентных россиян рабски, не рассуждая, низкопоклонствовали.
На проходящий состав с удивлением смотрели русские рабочие лесопилки, офицеры и солдаты, столь еще недавно сражавшиеся против мирового зла большевизма-коммунизма, и с рождающимся возмущением отмечали, что в то же время в Крыму и на Дальнем Востоке еще не окончена и продолжается белая борьба против мирового зла, и, казалось бы, можно было бы рассчитывать на помощь свободного мира в этой титанической борьбе, а в том числе и «союзников», верными которым остались Белые армии, благодаря свойственному русским чувству чести, а также наивности и политической неопытности. А некоторым из этих рабочих лесопилки, которым еще так недавно пришлось пережить в красной России массовые расстрелы, голод и национальные унижения от интернациональных захватчиков, вспоминалось с чувством горечи и досады, что русский народ, раздавленный большевиками, с присущим ему сознанием правды и справедливости, был уверен, что христианский мир не потерпит такого живодерства и издевательства, а потому придет ему на помощь! Вскоре, после проезда Красина, на возмущенные чувства рабочих офицеров и солдат последовал неминуемо логичный ответ христианского мира свободных демократий: под отдаленные раскаты врангелевских, каппелевских, польских и красных пушек потянулись из Ревельского порта товарные железнодорожные составы в красную Россию — торговля с людоедами уже началась… Воочию выяснилось, что деньги не пахнут… Так взошла заря сосуществования. Теперь, через 36 лет, оно трагически подстерегает метущееся человечество адским атомным светом…
В начале августа этого 1920 года, возвратившись после работы на лесопилке в общежитие, я нашел письмо от итальянского консула в Ревеле. Он извещал меня, что им получены из Рима от моих родственников (которым я написал в начале лета) постоянная виза в Италию и деньги на дорогу. Всякий участник нашего безвременья легко может себе представить, что это для меня означало, а также и впечатление, произведенное на окружающих! Виза и отъезд из эстонских лесов, картофельных полей и торфяных болот, туманов дождей и снега в Италию, в эту сказочную солнечную страну чудес, куда можно сказать, направлены мечты обитателей всех пяти континентов.
В Ревеле я нашел возрождающуюся жизнь, открытые магазины, банки, рестораны и оживленное уличное движение. Мое внимание привлек магазин готового платья, но я не решался купить штатский костюм и это по двум соображениям. Во-первых, я никогда в жизни прежде не носил галстуков и рубашек с воротничками, а потому не знал, как ими пользоваться, а, во-вторых, я находил, что, вообще говоря, одет я был первоклассно, — английский солдатский френч, немецкие брюки фельдграу с красным кантом, а затем обмотки и английские башмаки (танки), на усыпанной гвоздями подошве. В таком виде я решил явиться в итальянское представительство на всю Прибалтику, расположенное на взморье в бывшем губернаторском доме.
По-видимому, мой случай отъезда в Италию был совершенно единично необычайным, а потому я и был соответствующе принят самим посланником. При его появлении в салоне, в котором меня просили его обождать, произошел сильный конфуз: мои «танки», вернее шлифованные гвозди на подошвах, как коньки поехали по натертому воском художественному паркету, и мне с трудом удалось удержаться на ногах после проделанного чисто балетного пируэта! Моя «форма одежды» и произведенное антраша произвели на умного и бывалого дипломата наилучшее впечатление, — он искренне смеялся, принял меня отлично и обещал всяческое содействие. А помощь его была как никогда более необходимой. Дело в том, что, собираясь ехать в Италию, я был, собственно говоря, без всяких документов, если не считать желтенькую бумажку, свидетельствующую об окончании моей службы в армии генерала Юденича с разрешением отправляться на все четыре стороны. А ведь итальянскую визу надо было поставить на какой-то паспорт?
Таким образом я впервые наткнулся на апатридно-беспаспортное состояние русского эмигранта. По просьбе итальянского посланника Эстонское правительство выдало мне паспорт на две недели сроком, с оговоркой о моем русском происхождении и о не состоянии в эстонском подданстве, на который и была поставлена постоянная итальянская виза, а затем и транзитные германская и швейцарская, после соответствующих нажимов посланника, так как консулы этих государств визы на мой временный эстонский паспорт ставить не желали. Не меньшие затруднения встретились и в эстонском банке в получении денег по чеку, в котором отказались выплатить подозрительной личности, облаченной в оригинальную форму «северо-западника»!
Нехотя пришлось вновь тащиться в бывший губернаторский дом за помощью. Как раз должен был ехать в центр города на открытом посольском автомобиле военный итальянский агент, который и посадил меня рядом с собой. Эффект получился невероятный. Многие останавливались на улицах Ревеля, чтобы позевать на невероятное зрелище, — «северо-западник» армии, потерпевшей поражение, рядом с итальянским капитаном во внушительной форме, представитель державы-победительницы в только что закончившемся небывалом конфликте! А в банке до того растерялись, что предложили мне расписаться в получении денег… по-итальянски!
После всех этих трагико-комических приключений, которые для многих русских продолжаются в по сей день, несмотря на тотальную победу в Первой мировой войне носителей «нетленных ценностей», очутился я, наконец, на борту немецкого парохода, отплывающего в Штеттин. В первую очередь пришлось удивиться столь «ретроградному» названию парохода: «Кенигин Мария-Луиза», после происшедшей в Германии демократической прогрессивной революции! Но, может быть, это была та самая прусская королева Мария-Луиза, которая столь успешно отстаивала интересы поверженной Пруссии перед Наполеоном и Александром Первым, — за что ее даже и демократы немецкие пощадили.