I
Если бы мановением волшебной палочки какой-нибудь прекрасной феи или безобразного старого колдуна сгинули бы ищейки и чины НКВД с границ самой счастливой сраны в мире, то верные сыны горячо любимого отца и учителя бросились бы компактными массами в страны «догнивающего капитализма». Точно также, если бы только представилась материальная возможность это осуществить, немалая часть населения Франции бросила бы насиженные места и в массовом переселенческом порыве ринулась бы на лазурные берега Средиземного моря. Да ведь и было бы с чего!
С самых древнейших времен, когда еще всё население земного шара состояло всего лишь из одной семьи, уже было обозначено ее стремление возвратиться в только что утерянный рай. Каков был он, этот рай, мы можем только лишь предполагать теряться во всевозможных догадках, но нет сомнения, что прибрежная полоса Лазурного берега на юге Франции безусловно его напоминает. Море Средиземное так сине, что вновь прибывшему кажется, что где-то тут скрыт чудовищный обман природы, и что какой-то красильный трест выпустил в воду сотни тысяч тонн синьки. Разноцветные горы, от серо-коричневых оттенков до ярко-красных, склоняются иногда скалистыми отрогами к самой воде, а между ними простираются прекрасные долины, покрытые почти что тропической растительностью, пальмами, мимозовыми рощами, эвкалиптами, кактусами, и целыми потоками всевозможных цветов. Весь этот «райский» пейзаж почти во все 365 дней года залит золотыми лучами животворящего средиземного Ярилы, создающими совершенно феерические впечатления ярко освещенной театральной сцены в экзотических декорациях.
С такими мыслями, покидая Италию, подъезжал я к французской границе. Только что проехали мы мимо виллы доктора Воронова[272], в садах которой построены клетки для обезьян, долженствующих служить делу омоложения людей уже, казалось бы, заключающих цикл своего бренного пребывания на нашей грешной и суетной планете, и, вопреки всем законам природы, всё еще не желающих ее покинуть…
Сейчас я вновь буду во Франции, где протекла добрая половина моей жизни, времен злополучного нашего эмигрантского рассеяния. Большинство из нас прибыли сюда действительно, что называется, налегке, с немногими франками в кармане и с маленьким чемоданчиком в руках. Стали работать, обжились, обзавелись понемногу семьей и имуществом, зажили по своим квартирам, организовали и свою эмигрантскую жизнь, с русским университетом, с книжными издательствами, с православными церквями, с русскими театрами, с национальными газетами и журналами, пользуясь благами действительно полной свободы слова, печати и собраний, образовывая свои объединения, военные, профессиональные, благотворительные, бытовые и культурные.
Работать и жить было возможно, французское правительство пошло навстречу русским и, в общем, отношение населения было благожелательным к бездомным жертвам всероссийского погрома, сохранившим, не в пример Брест-Литовским предателям, верность своим французским соратникам. Лишь после трехлетней вооруженной борьбы с большевиками покинули они свою родную территорию, спасая честь России и заслужив, казалось бы, этим всеобщее уважение и признание.
В эти уже ныне отдаленные времена международное право еще не было мертвой буквой, и никому не могла прийти тогда в голову мысль о возможности выдачи политических эмигрантов на растерзание их «отечественным» палачам.
Но, к сожалению, имеется и оборотная сторона медали, неприглядная и нелегкая. Чего только не пришлось перенести во Франции беззащитному русскому эмигранту: и черту оседлости (русским запрещалось без разрешения властей менять местожительство), и процентную норму при поступлении на службу или работу, и прикрепление к ремеслу (запрещалось менять профессию); в случае конфликта с «туземцем» нередко приходилось выслушивать обидные клички с намеками на свое русское происхождение. Бывал нередко горек хлеб изгнания.
Во время последней войны всех русских бесподанных до 35-летнего возраста мобилизовывали в армию. Эмигрантское общественное мнение сочло это логичной отплатой за французское гостеприимство, хотя законность этой меры многими считалась весьма спорной. Немало было убитых и раненых, а оставшиеся в живых не получили впоследствии ни малейшего расширения своих прав…
Не было предела изумлению прибывших в 1944 году во Францию американцев, когда они обнаружили, что русскому эмигранту, прожившему двадцать лет во Франции, каждые три месяца приходится выхлопатывать себе разрешение на продолжение работы. Права человека и гражданина? — скажете вы. Да, конечно, но всё зависит от того, кого считать человеком и гражданином. Таково современное гостеприимство. В наш практический век при встрече объятия бывают, всё же, как говорится, распростертыми не только в тех случаях, когда между обнимающимися нащупывается туго набитый полноценными кредитными билетами бумажник. Вот с таким всеубеждающим содержимым в карманах и приезжали на французскую Ривьеру до первой «империалистической бойни» русские туристы, обладатели бессрочного заграничного паспорта, получаемого тогда без всяких затруднений любым гражданином. Подолгу живали беспечные наши соотечественники в этих благословенных природой местах… И по сей день сохранили они о себе незабываемую память самых щедрых клиентов, далеко оставивших в этом отношении позади и англичан, и немцев, и американцев…
Уже в Ментоне, этом прелестном городке, расположившемся между морем и горами, в котором улицы обсажены апельсиновыми и лимонными деревьями, имеется небольшая православная церковь, а на местном кладбище встречается немало могил приезжавших сюда русских лечится и умерших от туберкулеза.
Теперь медицина переменила свои методы лечения и чахоточных отправляют в горы. В июне 1940 года здесь разыгрались бои с наступающими итальянцами: пострадал и городок, и русская церковь, и русские могилы… Сейчас производится сбор средств для ремонта церкви.
На соседнем кладбище в Рокебрюн погребен августейший адмирал Великий князь Александр Михайлович[273]. Он завещал похоронить себя в общей могиле, что и было исполнено; но впоследствии, по инициативе русских морских офицеров-эмигрантов его тело было перенесено в отдельную могилу, и над ней был поставлен достойный памятник.
Вот и Монте-Карло с его рулеткой, где до «великой и бескровной» русские немало проставляли денег, и куда вновь ездили, но уже после всероссийского погрома, наши беженцы, вооруженные своими «системами» игры, с целью поправки своих финансовых дел, неизменно оставляя там и последние свои крохи…
Наконец мы в Ницце, этой жемчужине Средиземного моря, где, говорят, до Первой мировой войны бывало столько русских, что даже названия улиц были помечены и русским шрифтом, чтобы самым щедрым туристам мира легче было бы там ориентироваться. Имеется в Ницце и до сей поры русская достопримечательность, неизменно посещаемая туристами всех стран — прекрасный, украшенный двуглавым орлом православный собор, построенный на месте кончины от туберкулеза легких наследника цесаревича Николая Александровича[274], старшего сына Императора Александра II. После убиения Царя-Освободителя предтечами большевиков, которые не без основания узрели в царских реформах преграду их разрушительным мечтам, на престол вступил следующий по старшинству сын покойного императора — Александр III Александрович. В ризнице хранятся богатейшие облачения, вышитые последней императрицей Александрой Федоровной.
Священствуя в этом соборе, архиепископ Владимир[275], ныне митрополит, в течение более двадцати лет возглавлял Ниццкую епархию. Ныне он в Париже, в звании экзарха Патриарха Вселенского объединяет Русскую Западноевропейскую Церковь, мудрым и твердым своим вмешательством избавив от посягательств советских налетчиков.
На старом ниццком кладбище похоронен в 1870 году Александр Иванович Герцен. Этот полурусский Вольтер, проведший большую часть своей жизни за границей в роскоши и благополучии… История повторяется: перед каждой кровавой резолюцией появляются ее предтечи и буревестники.
Мы задержались в Ницце всего лишь на несколько часов. Прохожу я окаймленной пальмами набережной Соединенных Штатов и выглядываю себе подходящий ресторанчик: вижу в окне одного из них висит меню, и я замечаю среди всевозможных блюд «русское» название — «Бефф-строганоф». Захожу. Спрашиваю по-русски, можно ли позавтракать. Владельцы ресторана оказались престарелыми французами, всю свою молодость и зрелость прожившие в Москве, где они имели большое парфюмерное дело, продавая знаменитые французские духи, которые и по сей день выделываются здесь, на Ривьере, на фабриках в городке Грасс, окруженном цветочными плантациями. Старушка-хозяйка, с чертами лица, еще сохранившими отблески былой красоты, очень обрадовалась русскому посетителю, захлопотала, усаживая меня к окну с чудным видом на море, принялась угощать с истинно русским гостеприимством и рассказывать мне о своем житье-бытье в России:
«Когда я приехал с моим муж в Россия, я был совсем молода, и все русски смотрел на меня и говорил: „какая прелесть“. Я сначала не знал, что это такое, но потом научился говорить по-русски, и у нас бил много друзья… Так хорошо бил жизнь в Москву, ми никогда не можем это забивать. Но потом пришел большевики, и ми всё потерял, как многи русски. И вот ми теперь здесь совсем старший этот ресторан… И ми, как и все русски, ждем, чтобы опять ехать в Россия, посмотреть еще раз и потом там умирать».
Не забыть России тому, кто вкусил от нее однажды, в доброе старое время…
II
Знаменитый во всем мире приморский курорт Канн является центром светской международной жизни, где и отелях-дворцах можно встретить все мировые знаменитости политической, аристократической и денежкой элиты, королей почти что коронованных и свиных, боксеров и министров, кинематографических звезд и, главным образом, людей неопределенных занятий, наспециализировавшихся на ловле рыбы в мутной воде европейского безвременья[276].
В первую очередь направился я в нашу православную церковь, куда влекла меня «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». В подземелье под собором находятся мраморные гробницы Верховного Главнокомандующего Российскими Императорскими Армиями в войну 1914–1917 годов Великого князя Николая Николаевича и его супруги Великой княгини Милицы Николаевны, Великого князя Петра Николаевича и его супруги Великой княгини Анастасии Николаевны. Вокруг гробницы великого князя Николая Николаевича стоят знамена русской Армии, возложены венки с лентами полков гвардии, армии и флота, горят неугасимые лампады…[277]
Былое величие Российской Империи захватывает посетителя и благоговейным трепетом наполняется его душа. И кто только не приходил сюда и не расписывался в массивной книге посетителей, и русские и иностранцы, Великие князья, маршалы Франции, сановники империи, шталмейстеры, гофмейстеры, камергеры Высочайшего Двора, Свиты Его Величества генералы и адмиралы, офицеры и солдаты российской Армии и Флота с упоминанием чина и полка, простые русские люди, чины POA во время немецкой оккупации, потом тайком советские солдаты и офицеры, служащие советской делегации на международном фильмовом фестивале… В небольшом склепе стоит отдельно металлический гроб с телом генерала от инфантерии Юденича[278], вероятного фельдмаршала российского, если бы не случился всероссийский обвал 1917 года, победителя турок под Сарыкамышем и Эрзерумом, когда, во исполнение заветов генералиссимуса Суворова, он «бил и умением, а не числом». Исполнил он свой долг перед Отечеством и во время белого движения, командуя Северо-Западной армией на подступах к Петербургу, но Провидению не угодно было ниспослать победу российским знаменам — еще не наступили тогда сроки конца народным испытаниям.
Я поднялся наверх в храм, шла обедня. Я не поверил своим ушам — на ектеньи поминали советского патриарха Алексия… Так перепуталось всё в эмигрантской нашей жизни, смешались все понятия, черное и белое, добро и зло, правда и кривда, царское и советское, божеское и сатанинское… Теперь эта церковь вновь перешла в юрисдикцию митрополита Анастасия…[279]
В шести километрах от Канн-ля-Бокка, уже более двадцати лет тому назад обосновались казаки одного из императорских казачьих полков. Железнодорожная администрация отвела им прекрасное обширное помещение, где они и устроились все по-братски, как это только у казаков бывает, солдаты и офицеры, одной семьей. Ежедневно они чистят и моют железнодорожные составы, прибывающие из Парижа и других городов Франции. Бывшие русские воины, они удостоились великой чести убирать по утрам в Канн выставленные баки с помоями и подметать улицы этого мирового курорта о двух сезонах, летним купальным и зимним, когда в поисках лета сюда съезжаются туристы изо всех стран мира себя показать и на других посмотреть. Наши соотечественники с невозмутимым спокойствием и с достоинством выполняют свою работу, в перчатках, с папиросой в зубах, в типичных российских мундштуках.
Еще немного дальше и тоже на берегу моря в Ля-Напуль в прекрасной вилле жил до этой войны генерал генерального штаба Гудим-Левкович[280]. Все свои досуги он посвятил собиранию военного музея Императорской Русской Армии. Я посетил его как-то тогда проездом. Любезный хозяин показал мне свой музей. Чего только в нем не было! Портреты Государей Императоров, фельдмаршалов российских, генералов, офицеров. Интересные военные гравюры, изображающие исторические эпизоды из боевой и мирной жизни русской армии, формы полков в красках и группы офицеров, солдат и юнкеров военных училищ. Вдоль стен расставлены стеклянные шкафы, в которых развешено настоящее обмундирование пехотных и кавалерийских полкой, батарей и батальонов. Особенно богата представлена Кирасирская Гвардейская дивизия, со знаменитыми касками с двуглавыми орлами и блестящими кирасами. Имеется полное обмундирование Павлоградского Гусарского полка, в котором служил Николай Ростов в героическую эпопею наполеоновских войн. Кроме того, собрана масса различных предметов военного обихода, вплоть до солдатских жестяных стаканов с изображением надписей или полковых знаков соответствующих полков.
Раз в году генерал, сам коренной офицер Лейб-Гвардии Конной Артиллерии, давал банкет всем проживающим на Лазурном берегу бывшим офицерам Императорской Российской Гвардии, независимо от их нового социального положения, которым подносилась традиционная чарочка в солдатском стаканчике его полка, причем чествуемый офицер надевал фуражку своих полковых цветов. Но самой главной достопримечательностью музея безусловно является коллекция оловянных солдатиков в формах гвардейских полков. Посреди большого зала была поставлена огромная четырехугольная витрина, в которой в строго иерархическом порядке, как это происходило во время парада на Марсовом Поле в Петербурге, выстроены оловянные фигурки, по одному взводу или эскадрону от полка, со знаменами или штандартом, начиная с Преображенского полка, маршируя под воображаемые звуки оловянного же оркестрика. Генерал покупал английских оловянных солдатиков, размером приблизительно в шесть сантиметров, и «переодевал» их затем в русскую форму, исполненную во всех самых мелких деталях и с абсолютной исторической точностью. Когда я осмотрел музей, взволнованный и растроганный, генерал вызвал своего денщика (который служит у него камердинером вот уже много лет) и приказал ему подать зубровки и закуски. Генерал сам наполнил рюмки, мы подошли с ним к тому месту витрины, где «марширует» оловянный взводик моего полка при знамени. Он чокнулся своей рюмкой о стекло витрины, а потом и со мной, провозгласив тост в память славного моего полка: «За веру и верность!» — сказал мне генерал и мы расцеловались.
Да, нам последним могиканам двухсотлетнего петербургского периода русской истории, есть что вспомнить и чем гордиться. Одно перечисление имен русских гениев само за себя говорит: Петр Великий, Ломоносов, Великая Екатерина, Державин, Суворов, Кутузов, Грибоедов, Пушкин, Менделеев, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой, Чайковский, Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков, Глазунов, Рахманинов… Легко составилась бы целая книга имен и, прочитав ее, стало бы совершенно очевидным, что
Большевики, устроившие в 1917 году кровавую пугачевщину русской интеллигенции, наследнице и носительнице заветов отечественных «Платонов» и «Невтонов», в конце концов сами вынуждены были вновь признать всех этих наших предков, и даже современников, и вознести их на пьедестал. И делая это, они… вольно или невольно признают и превозносят нас, российских эмигрантов, прямых наследников и держателей традиций блистательного петербургского периода, во время которого российская земля действительно, можно сказать, не только «догнала», но и «перегнала» западноевропейскую культуру.
Но российская пугачевщина еще продолжается, и интернациональные бесы всё еще сидят на шее русского народа, и по-прежнему идет охота за черепами лучших русских людей, как в России, так и за ее рубежом.
Все эти мысли навеяла мне… американская эскадра, стоящая на якоре в восьми километрах от Канн в Гольф-Жуан. С какой гордостью смотрели мои спутники-американцы на свой звездный флаг, развевающийся на плавучих стальных чудовищах. С каким восторгом пошли они на катере посетить свои корабли. С какой задушевностью беседовали они со своими отечественными моряками, матросами и офицерами…
А я стоял, слушал и… завидовал. Да, именно, завидовал и огорчался за себя и за всех себе подобных эмигрантов. Но одновременно я сам подбодрял себя, выражая самому себе твердую уверенность, что и для России вскоре наступят нормальные времена, когда все ее сыны, без единого исключения, с гордостью, восторгом и умилением будут любоваться своим национальным трехцветным флагом, где бы он ни развевался на земном шаре.