I
Если Киев — мать городов русских и если с днепровских берегов пошла русская земля, то среднее течение Луары и прилегающие к ней долины — колыбель Франции: отсюда пошла прекрасная французская земля и утонченная французская культура, на слияние которых, как мотыльки, издавна слетались представители всех народов и куда еще и в наше время с восхищением устремлены взгляды мировой культурной элиты. Луара — широка и маловодна: лениво, еле заметно на глаз, среди золотистых песчаных отмелей, безжизненно текут ее оскуделые струи, без паруса, без песни гребцов, обрамленные невысокими холмами или ласкающими взгляд долинами с раскиданными по ним там и сям перелесками, отражающимися в ней разнообразием своих ярко зеленых окрасок или белыми стенами взгромоздившихся на пригорке старинных замков и раскинувшихся под ними деревушек. Бесчисленным рядом поколений холмы эти изрыты как сверху, так изнутри. Люди выдалбливали на постройки замков сеньоров и своих хижин легко поддающийся обработке мягкий белый песчаник, постепенно образуя глубокие пещеры, в которых нередко устраивали они свои жилища, где и по сей день проживают потомки этих пионеров-троглодитов, а дым их очагов и поныне поднимается на подобие неких миниатюрных вулканчиков среди виноградников, разбитых ими над своими хижинами, откуда не только по всей Франции, но и в дальние заморские страны текут знаменитые французские вина, собранные и выдержанные в подземных же погребах.
В пятнадцатом и шестнадцатом веке многочисленные парусные и гребные суда резали воды Луары, по берегам которой строились и украшались тогда замки. Короли Франции и их блестящие дворы, рассадники искусств, привлекавших европейских артистов, проживали то в одном, то в другом из этих дворцов, творя свою отечественную историю, достигнувшую своего неоспоримого апогея первейшей европейской нации, при трех последних Людовиках, но уже на берегах Сены. Сюда же устремлялись нашествия алчных врагов и завистливых иноплеменников, вдоль этой французской реки, по долинам, в виду этих замков и холмов проезжала на коне во главе своих ратей Орлеанская Дева, изгоняя из священных пределов коварного неприятеля, ставя на Царство природного короля Франции.
В замке Амбуаз, где жил, творил и почил Леонардо да Винчи, особенно ярко била ключом жизнь тогдашней Франции со всеми ее взлетами, падениями, блеском, преступлением, славой и интригами. В середине XVI века в связи с появлением реформации, а также связанных с ней династических разногласий, прекрасный архитектурный ансамбль замка был «украшен» однажды совершенно необычайным способом: трупами повешенных гугенотов, их отрубленными головами и изуродованными телами… Зрелище было, очевидно, совершенно необычайным и, так сказать, единственным в своем роде, ибо королева-мать Екатерина Медичи, король Франциск II и его молодая супруга Мария Стюарт, с сонмом холеных придворных дам и изысканных кавалеров, вернопреданных королю и папскому престолу, пришли полюбоваться со всей своей непринужденной утонченной светскостью предсмертными гримасами и судорогами осужденных еретиков…
Марии Стюарт такое душеспасительное времяпрепровождение не пошло впрок: по приказанию всемилостивейшей королевы Елизаветы английской впоследствии ей тоже публично и, разумеется, в назидание потомству, отрубили голову. В эти столь отдаленные от нас времена «расцвета» западноевропейской культуры отечество наше уже пребывало в глубоком «варварстве» под водительством Грозного царя («ужасного», как говорят иностранцы), заслужив тем на вечные времена порицание всего прогрессивного человечества… Между прочим, это самое прогрессивное человечество презирает всяческую «реакцию», а в том числе, разумеется, и Евангелие, в котором имеется притча о бревне и сучке в глазах двух «ближних»… Насколько известно, наши дикие (sauvage) царицы на таких «спектаклях» никогда не появлялись: воистину «отсталость» славянской души (amé slave) беспредельна!.. Но когда же, наконец, без предвзятости, без тенденциозности, честно, не передергивая, раз навсегда будет установлено, что каждая эпоха носит свои отличительные черты, общие для всех стран и народов?
Сегодня в Амбуаз оживление, снуют юркие журналисты и впопыхах тащат свои треножники и аппараты фоторепортеры: с разрешения шутов и скоморохов, то есть депутатов парламента, как их с трогательным единодушием именуют сейчас все французские газеты, в виду происходящей безостановочной министерской чехарды, прибыл в замок своих венценосных предков граф Парижский, претендент на французский престол. Шуты и скоморохи сочли, по-видимому, совершенно для себя безопасным возвращение в гущу французского народа, считаемого ими, очевидно, до предела напичканным безгрешной системой своей анонимной и безответственной демократии наследника французских королей, создавших великую Францию. Но, как известно, французский народ пока что безмолвствует, и не ныне существующая избирательная система даст ему возможность свободно высказаться; галдят же лишь шуты и скоморохи, за какие-нибудь 80 лет доведшие некогда великую Францию, обладающую несметными природными богатствами и обширной колониальной империей, до положения изо всех сил пыжащегося сателлита, с оглядкой на прежнее свое королевское или императорское великолепие. И как это французский народ позволил вновь навязать себе этих обанкротившихся в минувшую войну «шутов и скоморохов», когда было бы так просто воспользоваться примерами американской или швейцарской конституции?
Среди всего этого галдежа и разрухи не дремлет и стоит на страже христианской культуры Католическая Церковь, огнем и мечом сохранившая когда-то свою папскую сущность, а по сей день и свою невероятную, неослабевающую напористость. Выйдя вечером пройтись по старому городу, я услышал глухие удары колокола и, направившись в сторону призывных звуков, я увидел вскоре ярко пылающий электрический крест над куполом древнего собора, видавшего когда-то среди своих стен наикатолических королей и королев Франции.
Собор полон. Я усаживаюсь в укромном месте сзади так, чтобы мне всё было видно. Начинаю присматриваться и с удивлением замечаю, что около престола, украшенного гирляндами цветов, сгруппированы для церковного обихода совершенно необычайные предметы: большие картонные ножницы, разрезающие материю, столярная пила и рубанок, серп, лопата пекаря, мотыга земледельца, два бочонка винодела возвышаются на своего рода постаментах, огромный разводной ключ, да молоток механика, сети рыбаков. Я совершенно заинтригован. Но вот появляются один за другим проповедники в кружевных мантиях и начинают с присущей им профессиональной выучкой справлять, как тотчас же было объявлено, праздник труда. Человеческому труду во всех его проявлениях посвящено сегодняшнее богослужение, если только совершающееся на моих глазах можно так назвать. Труд и отдых. И тот, и другой — обязанность, почетный долг человека, завещанные ему от Бога, по Его примеру: в шесть дней Бог создал мир, а седьмой день, воскресение, Он почил от трудов своих.
Проповеди говорятся простым, для всех доступным языком, пестрят житейскими эпизодами из жизни крестьянской и провинциально-городской, иногда даже не чужды здорового, крепкого, деревенского французского юмора, и, если присутствующие, несмотря на свой латинский темперамент, сдерживаются и, уважая храм, не выражают громко своего одобрения, то, во всяком случае, не могут сдерживать своей улыбки. Имя тех, которые сказали не из любви и чувства долга, а из человеконенавистничества и рабовладельчества, что, кто не работает, да не ест, не произносится вовсе, но каждый слушатель, способный мыслить, прекрасно отдает себе отчет, о ком идет речь.
Но вот тушатся в соборе электрические лампочки, включается прожектор, освещающий престол, к которому приближаются девочки-подростки, одетые во всё белое, как Христовы невесты. Духовенство поет «приносите, приносите, Богу плоды ваших трудов, они ему угодные, потому что Христос сам трудился, благословлял честный труд, и Его святые апостолы были простыми трудящимися людьми…». В ритм пения девочки протягивают к престолу плоды трудов своих отцов, матерей, братьев и сестер: свежеиспеченный хлеб, корзинку винограда, тарелку с рыбой, бутылку молока… Все присутствующие, я бы хотел даже сказать молящиеся, встают и обращаясь к Святой Деве поют, прося Ее заступничества: «Мария, Мария, молись за Францию, молись за нас…»
Сегодня вечером я имел счастье видеть настоящую Францию, вечную и великую; Францию французов, а не «шутов и скоморохов».
II. (Путешествие в древность)
Почти две тысячи лет тому назад, как и сегодня, в солнечный июньский день катились спокойные волны Средиземного моря на золотистый песчаный берег невдалеке от древнеримского порта Массилия, нынешний Марсель, вызываемые теплым ветерком начала южного лета. На горизонте показался баркас, медленно приближавшийся к берегу, хотя не было заметно на нем ни паруса, ни весел. Когда он уткнулся носом в песок, из него стали выпрыгивать, кто на берег, а кто и в воду, мужчины и женщины в тех древних одеждах, которые мы видим на рисунках, изображающих сцены времен библейских. Это были еврейские эмигранты из Иудеи в тридцатых годах нашей эры.
Христос, провозгласивший равенство всех народов перед лицом единого Бога, был только что распят в Иерусалиме. Его родственники и последователи испытали на себе первое гонение. В баркас, не оснащенный парусами и не снабженный веслами, а также и продовольствием, были посажены Мария Иаковлева, сестра Богоматери, Мария Саломея, мать апостолов Иакова и Иоанна, Лазарь воскрешенный и его две сестры, Марфа и Мария Магдалина, Максимий и Сидоний, исцеленный слепец. Затем были они отведены в открытое море и брошены на произвол судьбы. При посадке Сара, черная служанка двух Марий, задержалась на берегу и в отчаянии стремилась попасть на баркас, когда он уже отчалил от берега. Тогда Мария Саломея бросает в воду свой плащ, на котором, как на плоту, Сара добирается до баркаса.
Благодаря милости Божьей баркас и прибыл к этим ныне французским берегам, как об этом гласит старинная провансальская легенда. Построив примитивный храм в честь Богоматери на месте высадки, которое теперь называется «Святые Марии на Море» (Saintes-Maries-de-la-Mer), ученики Христа разделились: Мария Иаковлева и Мария Саломея, а также и Сара, остались на месте высадки; Мария Магдалина отправилась сначала проповедовать рыбакам слово Божие в Массилию, а потом удалилась в пещеру в горах; Марфа проповедовала в Тарасконе; Максимий и Сидоний стали просветителями в Секстиевых Водах (Acqual Sextiae), ныне Экс-ан-Прованс (Aix-en-Provence); Лазарь стал апостолом Массилии.
Когда Мария Иаковлева, Мария Саломея и Сара умерли, верующие похоронили их останки в построенном ими храме. Проповедники не знали гонений, которые уже начались в Риме. Проконсулом тогдашней Галлии Трансальпийской, в состав которой входили все места проповеди этих святых, был перемещенный из Иудеи Понтий Пилат: он не преследовал учеников Христа.
На могилы в «Святые Марии на Море» началось паломничество. В IX веке была построена новая церковь. После крушения Римской империи все возводимые постройки носили характер укреплений, крепостей — в феодальный период враг был повсюду, а в «Святые Марии на Море» и с моря: сарацины-пираты, то есть арабы из Северной Африки. А потому и вновь возведенная церковь была одновременно и храмом, и крепостью.
Эти сарацины-пираты были бичом всех народов, проживавших по побережью Средиземного моря. Раздробление Европы не только на ряд мелких государств, но порой просто на независимые почти что деревни, не давало возможности организовать защиту против пиратов, тем более, что все вели между собой постоянную войну. Вдоль всего побережья Средиземного моря были построены укрепления, но, несмотря на них, жизнь и относительная безопасность населения были возможными лишь под защитой городских стен, в домах, нагроможденных один на другой, при такой скученности населения, что, при существовавших тогда санитарных условиях, эпидемии чумы косили периодически чуть ли не половину населения, если не больше. «Святые Марии на Море» не являлись исключением из общего правила, — поселение носило характер укрепленного пункта, что не мешало нападениям пиратов.
В 869 году епископ ближайшего города Арль, а в те времена духовенство наряду с феодалами правило населением, прибыл в «Святые Марии на Море», инспектировал очередные фортификационные работы и был похищен неожиданно высадившимися сарацинами. Произошел торг и было достигнуто соглашение о размере выкупа: 150 ливров серебром, 150 шуб, 150 сабель и 150 рабов. В это время епископ умирает. Сарацины не растерялись: сажают тело, одетое в епископские облачения, на трон.
На расстоянии свита епископа могла наблюдать, как вождь пиратов почтительно беседовал с епископом, а тот с достоинством его выслушивал. Обманутые происходившей сценой христиане вносят выкуп сарацинам, и лишь после их отбытия на кораблях обнаруживают обман…
В XII веке была построена новая базилика, которую можно видеть сегодня. Она имеет церковь на уровне земли и часовню наверху, в возвышенной части здания, в которую можно подняться по винтовой лестнице, заключенной в своего рода башне, прислоненной к базилике. Эта лестница настолько узка, что разойтись в ней двум человекам невозможно, да еще почти в полной темноте. Поэтому установлена ныне система сигнализации: при нажатии кнопки внизу, зажигается зеленая лампочка, и одновременно наверху красная. Протиснувшись вверх почти что ощупью, оказываешься в довольно просторной часовне, где бросается в глаза весьма странное сооружение: колодезный ворот с валом и рукояткой, с канатом, к которому привязаны раки святых Марии Иаковлевой и Марии Саломеи! Оказывается, что ежегодно в мае и октябре происходят здесь крестные ходы и раки святых опускаются в нижнюю церковь!
Нажав кнопку световой электрической сигнализации и обеспечив себе этим беспрепятственный спуск по винтовой лестнице, попадаешь в нижнюю церковь. Стены ее сложены из плоских каменных плит и не имеют никакой отделки. Над алтарем небольшое окно, выходящее из верхней часовни, через которое и опускают раки для очередного крестного хода прямо перед престолом. Налево от входа придел, где находится лодка со статуями Марии Иаковлевой и Марии Саломеи — ее тоже носят во время крестного хода. На стенах придела мраморные доски с надписями, а то и наивные рисунки, описывающие чудеса и исцеления по милости двух Марий…
Под алтарем — вход в склеп, где помещена статуя Сары. Посередине склепа-часовни находится престол, сделанный из крышки римского саркофага, налево — древнеязыческий престол (жертвенник), направо — статуя Святой Сары.
Ежегодно в мае со всех сторон начинают стекаться цыгане, чтобы поклониться своей Святой, Святой Саре. Бесчисленные повозки, старые автомобили с прицепами-жилищами начинают заполнять все ведущие в «Святые Марии на Море» дороги, доставляя к базилике целые таборы цыган и цыганок в живописных многоцветных костюмах, с бесчисленными рваными, грязными и полуголыми ребятишками. Статую одевают в новые цыганские одежды, а избыток их кладут рядом в распоряжение Святой. Затем образуется своеобразная процессия пеших и конных цыган, несущих и сопровождающих статую, причем ее вносят в море, откуда она вновь, как и Сара почти две тысячи лет тому назад, возвращается на сушу и следует на свое обычное место в склепе до следующего празднества.
Деревня «Святые Марии на Море» находится в совершенно оригинальной местности с оригинальным укладом жизни. Всего лишь в нескольких километрах от деревни впадает в море многоводная река Рона, берущая свое начало от глетчера в центре Швейцарии. Эта река выбрасывает в море миллионы кубических метров камней, щебня и ила, расширяя свою дельту, представляющую и без того огромное пространство, где суша еще не отделилась окончательно от соленой воды. Под лучами палящего летнего солнца это огромное болото заросло множеством сорных трав, которыми питаются дикие черные быки. Их разводят здесь для боя быков на аренах древних римских амфитеатров, уцелевших от разрушения на юге Франции. Своего рода ковбои, на лошадях, с пиками в руках и в широких шляпах, пасут этих диких быков, переводя их с места на место. Эти всадники принимают деятельное участие в празднествах, а с ними и местное население в национальных нарядах, танцуя, взявшись за руки, фарандолу, устраивая скачки лошадей, ставя тавро на быков каленым железом, запуская фейерверки и предаваясь другим развлечениям…
Покидая «Святые Марии на Море», машина катится по прекрасной асфальтированной дороге, между кочек и воды по обеим сторонам ее, мимо заповедников, в которых содержатся исчезающие в Европе виды птиц, а также вдоль охраняемых болот, где всевозможные породы птиц приземляются во время весенних и осенних перелетов: розовые фламинго, египетские ибисы, аисты, цапли, не говоря уже о бесчисленных диких утках, лебедях и гусях… Но и этим диким местам, столь уж редким в Европе, цивилизация наносит неотвратимый удар, ведя к уничтожению их оригинальности и дикости: современные машины роют каналы и выравнивают почву, создавая рисовые плантации — по сторонам попадается немало огромных квадратов полей, затопленных водой, где произрастает рис, который за жаркие летние месяцы (а здесь самое жаркое место во Франции) будет готов к осеннему урожаю. Треть потребляемого Францией риса поступает на рынок отсюда.
В незапамятные времена, еще до римского владычества, здесь проживало галльское племя вокруг источника Немаузус, богу которого оно поклонялось. Пришли римляне и стали строить крепко и надолго большой каменный город. Теперь он называется Ним, в гербе его можно видеть связанного цепями крокодила: Октавиан, победивший Антония и Клеопатру и ставший императором Августом, роздал здесь своим победоносным легионерам, надевшим цепи римского владычества на Нил и Египет, земли в вечное их пользование. Шестьсот лет пребывания римлян оставили здесь величественные архитектурные следы: амфитеатр, прекрасно сохранившийся храм, по своей архитектуре как бы перенесенный из древней Эллады; акведуки, термы и прекрасный сад, среди архитектурных сооружений которого и по сей день продолжает бить и протекать древний источник Немаузус. В Средние века амфитеатр был превращен в укрепленный городок, вмещавший две тысячи жителей. Лишь в начале прошлого века амфитеатр был приведен в полный порядок, а в нашем веке возвращен к первоначальному своему назначению: месту зрелищ.
Правда, теперь уже не происходят кровавые бои гладиаторов, и диким зверям не предоставляется возможность терзать христиан. Но кровавые зрелища вновь вошли здесь в обиход, с той лишь разницей, что не звери ныне терзают людей, а люди замучивают и убивают затем зверя — здесь происходят бои быков: до Испании ведь тут не так и далеко!
При входе в амфитеатр мы увидели огромную афишу в красках, изображающую быков, цыганку Кармен, матадоров и пикадоров в типичных испанских костюмах. Афиша гласила: «Кармен», опера Бизе, с «преданием смерти» быка в сцене Кармен и Эскамильо. И как раз на сегодня вечером — лучше нельзя было попасть! В древние времена все зрелища происходили в солнечный день, и над ареной и зрителями натягивался огромный полотняный тент, чтобы предохранить 22 тысячи зрителей от солнечных ударов. Вечером в наше время солнце заменяется мощными прожекторами, которые дают соответствующее освещение для каждого спектакля. Было совершенно необычно «смотреть» эту оперу не в обыденных условиях оперного театра и при соответствующих декорациях, а, так сказать, в натуральных условиях на арене, где было и караульное здание, в котором дежурил дон Хозе, и стан контрабандистов, и сцены в Севилье.
Апогеем было появление Эскамильо под знаменитый марш тореадоров, сцена его с Кармен, а затем «предание смерти» настоящего быка настоящим испанским матадором, одинаково одетым с Эскамильо, с соблюдением всей инсценировки и подлинного ритуала настоящего испанского боя быков!
Едва был выволочен тройкой лошадей труп быка, взращенного в соседних болотах, и подчищена пролитая им кровь, как на сцену появилась легкомысленная цыганка Кармен, смиренная почитательница Святой Сары, а за ней покинутый ревнивый дон Хозе. После знаменитой бурной вокальной сцены последовало, на этот раз лишь изображаемое «предание смерти» роковой женщины.
III
Багряный солнечный диск медленно опускается за холмы. Бранное поле усеяно трупами римских легионеров и бесчисленных тевтонских воинов, павших при защите своего укрепленного лагеря. Римские легионы под командованием Мария (Мариуса) наголову разбили несметные полчища тевтонов, пришедших с берегов Балтики в Италию со своими семьями и стадами домашнего скота… Этой победой римского военного искусства в 102 году до P. X. был спасен не только всего лишь двадцать лет перед тем основанный римлянами в Провансе город Aquae Sextiae (ныне Aix-en-Provence), но и сам Рим.
Осмотрев равнину, где произошло это судьбоносное для Рима сражение, мы направили машину вверх по извилистым лесным подъемам, среди красавиц — пиний, вдоль пропастей и ущелий, наполненных прозрачно-голубым воздухом Прованса.
Вскоре мы выехали на обширное плоскогорье; дальше обрисовывалась горная цепь Sainte Baume (Святого Утешения), серо-желтоватая, типичная для юга Франции. Добравшись до подножия гор, мы оставили машину и двинулись пешком в гору, сначала через чарующий лес-заповедник, а потом по крутым дорожкам, подчас высеченным прямо в скале.
После полуторачасового марша мы очутились возле небольшого монастыря, как бы прицепившегося к стене горного обрыва в том месте, где некогда образовалась обширная пещера. С небольшой площадки открылся незабываемый вид на многие десятки километров. Отсюда было видно плоскогорье, покрытое сосновым лесом и пастбищем, замыкавшееся на горизонте холмами, подле которых Марий одержал свою знаменитую победу над тевтонами, спасшую великую римскую цивилизацию.
А тысячу девятьсот с лишним лет тому назад Мария Магдалина, высадившись на берегу Средиземного моря в маленькой деревушке, невдалеке от Массилии (Марселя), отправилась сюда, в эти дикие горы, в эту сырую пещеру замаливать свои грехи.
Сквозь своды пещеры просачивалась ключевая вода, жители окрестных селений приносили овощи Святой, которая часто спускалась в долину проповедовать Слово Божие. Так десятилетиями продолжалось блаженное ее существование…
Когда же она совсем одряхлела, молитвой, постом и покаянием удостоившись Божьей благодати, то семь раз в сутки ангелы возносили ее, немощную, на вершину скалы, где в божественном экстазе она внимала небесной жизни. Теперь там, на высоте одного километра над уровнем моря, стоит небольшая часовня. Доминиканские монахи вот уже шесть столетий живут в горном гнезде-монастыре, блюдя Святое место…
Все это рассказал нам облаченный в белую доминиканскую рясу отец Карлос на прекраснейшем русском языке. В прошлом, и в миру, он был польским графом Р., воспитанником лицея, воспетого когда-то Пушкиным.
Он повел нас в часовню (в пещере) к мраморной статуе Святой Марии Магдалины Кающейся, к источнику. Мы увидели трогательные подношения многочисленных паломников, а то и просто туристов: вазочки с цветами, таблички с благодарностями за исцеления…
Святая скончалась здесь в семидесятилетнем возрасте. Епископ Aquae Sextiae, Святой Максимий, спутник Марии Магдалины во время странствования ее баркаса из Иудеи к берегам юга Франции, отвез тело усопшей к месту его вечного упокоения и положил в саркофаг, который первоначально приготовил для себя.
…Подъезжая к деревне St. Maximin, мы еще издали увидели большую базилику, возвышающуюся над жилыми домами. Ее начали строить в конце XIII столетия над склепом, в котором была погребена Мария Магдалина. Храм чудом избежал разрушения в эпоху Великой Французской революции, во время которой, сказать к слову, церковное зодчество и искусство пострадали больше, чем за многие столетия войн, пожаров и землетрясений. В 1794 году председателем местного клуба якобинцев был Люсьен Бонапарт, брат будущего императора. Он назывался тогда «Брутом». Революционный комитет деревни решил разрушить базилику. Люсьен устроил в ней склад продовольствия и этим спас здание. Комитет решил переплавить старинные оловянные трубы огромного органа базилики. Но тут революционный граф Баррас посетил деревню. Местный органист по сговору с Люсьеном, встретил Барраса громовой «Марсельезой», исполненной на органе. В результате и орган избежал варварского уничтожения.
Войдя в базилику, мы спустились в склеп. По стенам стояли римские саркофаги IV столетия, т. е. после объявления императором Константином христианской религии господствующей в империи. В глубине склепа за решеткой, находится ларец, в котором хранится череп Святой, заключенный в золотую оправу. Каждый год стекаются сюда многочисленные паломники: 22 июля чтится память Святой, а 23 июля память первого епископа Aix-en-Provence, Святого Максимия.
В начале XIII столетия владения французского короля не доходили еще до берегов Средиземного моря, принадлежавших его вассалам. Между тем, Людовик Святой стремился открыть для Франции «окно на Восток», т. е. пути в Африку, Малую Азию и в Индийский океан. Поэтому король купил неподалеку от нынешнего Марселя у одного из монастырей полосу болотистого и пустынного берега и начал строить город и порт. Рабочих и жителей пришлось либо сгонять силой, либо соблазнять особо выгодными привилегиями, — никто добровольно не желал переселяться в эти гибельные места.
Началась постройка королевского средиземноморского флота. В 1248 году Людовик Святой отправился отсюда морем в крестовый поход для освобождения от неверных Гроба Господня. Совершая прогулку по сохранившимся до наших дней стенам средневекового города Aigues-Mortes и любуясь солнечным закатом, мы могли представить себе посадку крестоносцев на корабли. В те времена огромные парусные корабли могли перевозить от 500 до 800 людей или 100 лошадей.
Как и на теперешних океанских пароходах имелись три класса. Людовик Святой на адмиральском корабле занимал обширные апартаменты: большую опочивальню для себя и другую для королевы, помещение для свиты и часовню.
Пассажиры тех времен должны были являться на корабль с очень длинным сундуком, который должен был одновременно служить кроватью, а также гробом в случае смерти его владельца. Кроме того, каждый пассажир обязательно должен был брать с собой небольшой бочонок пресной воды, необходимое продовольствие, ночной горшок и фонарь.
Флотилия Людовика Святого двадцать три дня плыла до острова Кипра. Но Гроба Господня освободить так и не удалось…
Выехав из города, покидая берега Средиземного моря, мы остановились переночевать в простенькой гостинице, в небольшом городке. Владельцем ее оказался русский, «старый» эмигрант. Куда только не забросила судьба наших соотечественников! Разумеется, мы тотчас же разговорились, и он обещал угостить нас настоящим русским ужином. И, действительно, к местному французскому ужину прибавились холодная русская водка, соленые огурцы с укропом, баклажанная икра и другие русские закуски. Хозяин оказался бывшим русским морским офицером производства 1915 года. Нашлись и общие знакомые, т. е. всё было, как и полагается при неожиданных эмигрантских встречах. Он вдовец — ни детей, ни родственников.
— Что же думаете делать впоследствии с вашим отелем? — спросил я, может быть, и не очень тактично. Но, впрочем, в нашем возрасте такие вопросы напрашиваются сами собой. Он не удивился вопросу и сказал:
— Видите ли, я всем обязан России, я получил там мое образование, — среднее, высшее и военное. А потому я обращусь к советскому консулу в Париже и всё завещаю советскому правительству.
От неожиданности у меня в зобу дыхание, правда, не сперло, но я чуть не подавился очередной рюмкой водки. Возражать я не стал: по роду моих занятий я психиатром не являюсь.
На другой день утром, распростившись, как ни в чем не бывало, с гостеприимным хозяином, мы направили наш путь в городок Salon-en-Provence. Этот очень хорошо сохранившийся средневековый город знаменит, главным образом, тем, что в нем жил и похоронен Нострадамус. Он родился в 1503 году в еврейской семье и окончил университет в Монпелье по медицинскому факультету. Много путешествовал по Франции и по Италии, изучая способы борьбы с эпидемиями. Эпидемии, при полном отсутствии в те далекие времена каких бы то ни было понятий о бактериях, а также и из-за средневековой скученности, являлись подлинным бичом человечества. Нострадамус нашел новые лекарства для борьбы с эпидемиями, чем вызвал зависть и навлек на себя преследования тогдашних докторов. В те средневековые времена, когда царили всевозможные предрассудки, легко было попасть на костер Святейшей инквизиции по обвинению в черной магии, а то и просто в колдовстве.
Нострадамус оставляет медицину и увлекается астрологией. Вскоре он выпускает «Centuries», сборник предсказаний в четверостишиях, в котором предсказывает судьбы мира до 3000 года. Успех совершенно необычайный! Сама королева Екатерина Медичи посещает его в Салоне. Он составляет гороскоп французского короля Карла IX, будучи в апогее славы и благополучия. Умирает естественной смертью шестидесяти трех лет от роду, чему нельзя не удивляться, если принять во внимание его астрологические исследования. Во всяком случае, он перешел из иудейства в католичество, т. к. похоронен в соборе Святого Лаврентия в родном городе Салоне. Собор этот построен в XIV столетии и отличается своими большими размерами.
Мы отправились разыскивать могилу Нострадамуса. Во втором притворе, слева, тело его было замуровано в стену, на которой сделана соответствующая надпись (разумеется, на латинском языке). В стене теплится лампада, а за ней — небольшой букетик красных гвоздик. От кого это трогательное внимание к человеку, умершему четыреста лет тому назад? От еврейской общины в Салоне, или от поклонников-астрологов наших дней?
В середине нашего двадцатого века, по предсказанию Нострадамуса, с Востока ринется на Запад «великое нашествие». Дойдя до Рейна, завоеватели «напоят своих коней его водой» и… повернут вспять. Что думают об этом современные астрологи?
IV
Страшный дракон-амфибия выходил по временам из вод Роны и пожирал жителей ближайшего города Тараскона, наводя неописуемую панику на население. Провансальская легенда говорит, что происходило это около двух тысяч лет тому назад шестнадцать бесстрашных юношей вступили в бой с этим чудовищем — «Тараском». Дракон пожрал восьмерых и в победоносном настроении отправился на дно реки, чтобы отдохнуть и приготовиться к новому нападению на людей. Объятые ужасом жители Тараскона обратились за защитой к Святой Марте, проживавшей в местности «Святые Марии на Море» и уже прославившейся в округе своими чудесами. Святая, с крестом в руках, тотчас же выступает навстречу чудовищу и кропит его Святой водой. Оно сразу же делается тихим, как ягненок. Святая Марта повязывает его шею своим шарфам и приводит его в город, тарасконцы побивают его камнями.
Ныне ежегодно в память этого чуда в Тарасконе происходят народные празднества. Одно ранней весной, когда по городу возят огромное чучело дракона — «Тараска». В память пожранных когда-то чудовищем восьми сражавшихся с ним юношей внутри его находятся восемь молодых людей, которые приводят в движение хвост чучела, стараясь задеть им и сбить с ног всех неосторожно приближающихся. В день же Святой Марты, 29 июля, чучело Тараска уже следует «укрощенным» за молодой девушкой, изображающей святую Марту и ведущей его на поводу. Сзади следует свита из восьми молодых людей в память уцелевших в битве с драконом.
Главная церковь в Тарасконе — собор Святой Марты. В склепе — усыпальнице рака Святой, заключенная в надгробный памятник, где святая изображена в белом мраморе как бы спящей.
Тарасконцы не могут простить Альфонсу Доде, что родиной Тартарена он сделал их город. Как и все туристы, мы поехали в сторону невысокого горного хребта Alpilles, «маленьких Альп», где некогда добродушный толстяк Тартарен, бахвал и трус, одетый заправским альпинистом, в штиблетах с гвоздями, с веревкой и палкой с железным наконечником, лазил по вершинам этих «неприступных» гор. Не было конца его фантастическим «охотничьим» рассказам… По некоторым сведениям, именно Тартарен укротил также и дракона-Тараска!
Но шутки в сторону, дорога шла между отвесных скал, где любителю-альпинисту действительно нетрудно было бы убиться насмерть.
Внезапно ущелье кончилось, сразу посветлело, и мы выехали на открытое место. Пред нами предстал одиноко торчащий голый утес, увенчанный развалинами. Далее — каменный хаос, как бы нагроможденных друг на друга крупных и мелких глыб, затем как море синеющая на горизонте безбрежная долина…
Имеется предание, что Данте, путешествуя по Провансу, был настолько поражен грандиозностью и дикостью этого вида, что он послужил ему «моделью» для изображения ада.
На утесе, среди развалин, в немногих жилых домах ютятся ныне всего лишь человек 50 бедняков. Местечко называется Baux (Бо). А когда-то, в Средние века, на утесе стоял могущественный феодальный замок, окруженный крупным, по тогдашним масштабам, городом, население которого доходило порой до семи тысяч душ.
Феодалы, владельцы замка и города, воли свой род от библейского волхва Вальтасара, ив своем гербе поместили Вифлеемскую звезду. Свыше семидесяти городов, сел и деревень принадлежало им в Провансе. В промежутках между бесконечными войнами в замке происходили рыцарские турниры, а трубадуры, зачастую владельцы соседних замков, воспевали прекрасных дам. На голову победителя возлагали венок из павлиньих перьев, и он удостаивался целомудренного поцелуя самой прекрасной из дам.
Но далеко не всегда жизнь в замке носила столь поэтический, мирный характер. Так, например, однажды прекрасная и столь же предприимчивая владелица замка велела напоить равнодушного к ней трубадура любовным напитком. Едва выжив после употребления этого снадобья, трубадур стремительно бежал от любвеобильной дамы в один из соседних замков, где, однако, столь же легкомысленно продолжал петь свои баллады. Пел он их с таким успехом, что, в конце концов, и вторая прекрасная дама, владелица этого второго замка, не устояла перед очарованием его голоса… Конечно, это вскоре стало известным ее мужу-феодалу. В те далекие рыцарские времена любовные драмы носили несколько иной характер, чем нынешние. Обманутый муж приказал убить своего счастливого соперника, вынуть сердце из его груди и отправить на кухню, с тем, чтобы повар приготовил из него блюдо к обеду для неверной жены.
Бывали и другие такого же рода развлечения у скучающих феодалов. Один из владельцев Бо, из знаменитой семьи Тюрэнн, давшей двух пап в Авиньон, любил, например, шутить со своими пленными. Он убедительно уговаривал их броситься в пропасть с террасы его замка, построенного на отвесной скале. И он смеялся до слез, видя их «нерешительность». Но не всегда приходилось развлекаться владельцам замка, — бывало и наоборот. Князь Вильгельм из Бо попал неосторожно в плен к тарасконцам, которые не разделяли его религиозных взглядов и, недолго думая, содрали с него живьем кожу.
По мере собирания французскими королями земли французской (а также и нефранцузской), померкли могущество и слова Бо. Отзвучали песни трубадуров, потускнели латы, затих звон оружия благородных рыцарей. И вдруг, совсем неожиданно, имя древнего города Бо стало всемирно известным. В начале прошлого столетия в двух километрах от развалин был обнаружен новый красно-коричневый минерал боксит, получивший свое имя от города Во (Baux). Как известно, наш двадцатый век стал не только веком железа и стали, но и веком алюминия. И вот повсюду виднеются здесь конусообразные горки руды, а по прилежащим дорогам снуют грузовики с этим ценным минералом.
Теперь мы направили нашу машину на север, в глубь Прованса. Окружающая нас природа постепенно становилась менее дикой, на горизонте встали холмы желто-зеленого цвета с серебряным отливом от растущих на них оливковых рощ, среди которых были видны большие виллы, почти дворцы, обрамленные пиниями и стройными кипарисами.
Когда отзвучали религиозные войны между католиками и протестантами и наступили более мирные времена (после того, как французские короли в процессе объединения французской земли срыли большинство укрепленных замков крамольных феодалов), многочисленные провансальские виконты, графы и маркизы начали строить для себя эти виллы-дворцы, украшая их, по мере сил, предметами искусства. Окружающая природа способствовала развитию вкуса и увлечению всем прекрасным. Порой земные недра, правда, очень неглубокие, благосклонно раскрывались и преподносили то древнеримскую статую бога, императора или поэта, то остатки амфитеатра, то мозаику, то маленькие драгоценности и безделушки. И чем больше любовались мы пейзажем, тем более приходили нам на память другие, давно знакомые и любимые виды окрестностей Флоренции: те же оливковые холмы, те же рыжеватые палаццо, окруженные пиниями, кипарисами и виноградниками под знойным голубым вебом.
Но вот вдали начала вырисовываться громада большого горного хребта с отвесными склонами. Мы ехали вдоль довольно полноводной реки. По мере продвижения вперед всё приближались к нам отвесные скалы, начинавшие порой «зажимать» нашу дорогу и заставлявшие бурлить извивающуюся между ними реку. Наконец мы выехали на просторную площадь уютного селения, примостившегося на берегу реки под сенью вековых кленов. Посередине площади — мемориальная колонна: мы находимся на земле, шестьсот лет тому назад принадлежавшей Франческо Петрарке. И по сей день витают здесь тени великого итальянского поэта и его божественной Лауры…
Селение называется Воклюзский фонтан. Заказав себе комнаты в гостинице «Петрарка и Лаура» (такова уже пошлая дань коммерческому туризму), мы отправились вдоль реки к ее истокам. Вскоре дорога прервалась, и мы стали продвигаться по тропинке, вьющейся между огромными камнями, из-под которых со всех сторон били вспененные водные струи, пополнявшие горный поток. Скалы всё больше нависали над нами, создавая почти полумрак. Наконец мы добрались до тупика. Перед нами — неприступная отвесная скала в несколько сот метров, а под ней — гладкая водная поверхность, откуда вытекает подземная река. В этой каменной воронке высотой в несколько сот метров наше внимание привлекли также и удваиваемые эхом крики галок, имеющих жительство в щелях утеса. Редко теперь приходится слышать крики галок… Когда же случается, то мне непременно вспоминаются соборы и звонницы Ростова Великого, где в юности я любил слушать художественный перезвон колоколов и… крики галок. Галки там остались, а неповторимое искусство русских звонарей, по-видимому, умерло навсегда. И лишь благодаря гению Мусоргского можем мы услышать ныне в сцене коронования Бориса Годунова отзвуки отзвучавших в России колоколов…
Из-за политических неприятностей во Флоренции отец Петрарки вынужден был сначала поселиться на севере Италии, а потом вся семья перебралась в Прованс, в окрестности Авиньона. В те времена этот город был папской резиденцией и являлся культурным и церковным центром католического мира. Петрарка учился в университете в Монпелье, а позже в Болонском в Италии. Вся его жизнь протекала то в Италии, то в Провансе, который еще не входил в состав Франции, а был самостоятельным королевством. Французский язык в XIV столетии еще не был распространен в Провансе, где говорили на провансальском языке, приближавшемся скорей к итальянскому. Сохранился он и по сей день в качестве диалекта, однако, со своей письменностью и литературой.
Однажды в церкви в Авиньоне Петрарка увидел Лауру, замужнюю, добродетельную женщину, к которой он воспылал платонической любовью, продолжавшейся сорок четыре года, причем двадцать шесть лет это поклонение продолжалось уже после смерти Лауры, умершей от чумы в Авиньоне. Ей были посвящены знаменитые сонеты.
Разумеется, в селении Воклюзский фонтан имеется дом, в котором проживал Петрарка, и где он писал некоторые из своих бессмертных произведений. Теперь там музей, который мы решили посетить. На стенах тесных комнат висят гравюры и портреты, изображающие поэта и Лауру. К объяснениям хранительницы музея пришлось отнестись с большой осторожностью. Так, показывая полотно с изображением двух флорентинцев в одеяниях XIV столетия, Петрарку и Боккаччо, она утверждала, что это оригиналы Симоне Мартини[282], а что в церкви Санта Мария Новелла во Флоренции находятся, якобы, всего лишь копии! С не меньшим скептицизмом я выслушал ее заявление, что висящий на стене серебряный лавровый венок с посвящением Петрарке был водружен здесь лично Муссолини 27 июля 1929 года. Вряд ли французское левое правительство могло бы это допустить, не говоря уже об итальянцах-коммунистах, бежавших от фашизма и проживавших тогда в Провансе.
С сожалением покидали мы Воклюзский фонтан, питая тайное намерение туда еще раз возвратиться, чтобы подольше пожить среди удивительной природы, в атмосфере сентиментальной поэзии сонетов Петрарки. Иногда поэта разбирала тоска из-за одиночества, несчастной любви к Лауре и ее преждевременной кончины. Размышляя о бренности всего земного, он писал:
O ciechi, el tanto afaticar che giova?
Tutti tornate a la gran madre antica,
E’l vostro nome a pena si ritrova…
(Увы, слепцы! К чему земные ваши устремления?
Всех мать земля к себе нас позовет,
И наши имена подвергнутся забвенью)[283].
Но имя великого поэта не подверглось забвенью.
Перед нашими глазами — снова чудесный пейзаж Прованса, так похожий на Тоскану, родину Петрарки. Было уже около четырех часов дня. Я поспешно остановил машину, и мы включили радио. Полились звуки второго концерта Рахманинова для рояля и оркестра. Мы слушали, как завороженные, гениальное произведение нашего знаменитого соотечественника. Когда закончилась передача, мы долго молчали…
…Вдали вновь засинело Средиземное море, — мы подъезжали к отрогам Альп в направлении Ниццы.
Тысяча семьсот пятьдесят лет тому назад на этом самом месте император Константин Великий расположился бивуаком со своими легионами, снятыми им с германской границы. Он думал великую думу, — начинать ли переход через Альпы, чтобы вторгнуться в Италию и захватить Рим? Понимая весь риск задуманного похода, он опрашивал не только себя, но и обращался за советом и поддержкой ко Христу, в которого он уверовал и которому молился. И вдруг в виду всей армии на небе появился огромный огненный крест и надпись: «In hoc signo vinces» — «Сим победиши»[284]. Император, полный решимости, приказал прикрепить горизонтальные перекладины к древкам знамен, превратить их таким образом в кресты, и бросил свои войска в горные ущелья Приморских Альп. Перейдя их, он на равнинах Цизальпийской Галлии разбил передовые части императора Максенция, прошел по территории где впоследствии возникла Флоренция, и подошел к Вечному Городу.
С холма он увидел Рим во всем его великолепии. Уверенный в успехе Максенций вывел свои легионы из стен города, чтобы дать сражение Константину в открытом поле. Константин бросил в атаку свою галльскую конницу, блондинов-великанов, помнящих нанесенные когда-то Юлием Цезарем поражения их предкам. На плечах разбитых легионеров Максенция врываются они в Рим. Христианин Константин прекращает резню и грабеж и триумфально входит в Вечный Город.
Христианская религия провозглашается господствующей в Римской империи.