Как вступление к этой заметке, должен пояснить, что, не будучи сам деятелем какой-либо ветви искусства, я близко стоял к нему по своим родственным связям. Мой дядя был известный художник Сведомский, участник росписи знаменитого собора Святого Владимира в Киеве. Моя покойная жена, урожденная Коломийцева, София Сергеевна, была известной оперной певицей. Потому мы были постоянно связаны, уже в эмиграции, с артистическим миром. И я привык не проходить мимо событий художественной жизни, если я оказываюсь, хотя бы невольным ее близким свидетелем.
Награждение моего друга художника С. Н. Байкалова-Латышева[489] Бельгийско-Испанским Обществом культурных связей Орденом Офицерского Креста за его заслуги в живописи, дало мне повод заинтересоваться этим обществом, о котором я услышал впервые. Узнал я следующее.
Глубокий упадок в искусстве и литературе нашего столетия уже давно тревожит умы искусствоведов и критиков, но пока не было никаких заметных признаков и попыток оздоровления, и наоборот, общее расслабление, этический и волевой творческий маразм в рядах деятелей искусства продолжает его разлагать, приближая его ценности в лучшем случае к нулю. А то и просто к полному отрицанию.
Группа лиц культурной элиты в окружении Королевы Бельгийской Фабиолы[490] пришла к мысли что надо спасать европейское искусство. Инициативу взяла на себя сама Бельгийская Королева, родом из испанского королевского дома Арагон. Так родилось Бельгийско-Испанское Общество Культуры, зарегистрированное, как официальная институция со своим уставом в 1962 году.
Этой датой и начался «Крестовый Поход» для спасения традиции высокого европейского искусства. После 16 лет деятельности к сегодняшнему дню насчитывается в обществе около 2500 действительных членов. Их отбор производится специальной процедурой. Сначала нужно получить рекомендацию кого-либо из членов. Кандидат, заполняя анкету о своей деятельности, прилагает к ней подробное «куррикулум витае»[491] для комиссии экспертов, которая, по рассмотрении и соответствующей проверке подает свое заключение Главному Канцлеру, дающему свое резюме. В особых случаях высоких наград (три высших) представляет это на благоусмотрение Почетной Председательнице — Королеве Бельгийской Фабиоле.
Уставом отмечается 8 степеней членства: награжденные 1) Пальмой Бронзовой; 2) Пальмой Серебряной и 3) Пальмой Золотой. Затем идет: 4) Кавалер (шевалье) и 5) Офицер (Офисье), 6) Командор. Дальше идут: 7) Достоинство «Старшего Офицера» и 8) Достоинство «Большого Креста». Последние две степени определяют традицию потомственного рыцарства. Порядок номенклатуры степеней имеет традиционную связь с рыцарскими уставами: Испанскими Арагон и Бельгийскими рыцарями Первого Крестового Похода, во главе которых был бельгийский рыцарь Годфруа де Бульон.
Ежегодно устраивается гала-банкет, на который приглашаются члены Общества, их друзья и родственники, и на котором присутствуют или члены Бельгийского и Испанского Королевских Домов, или лица, близко к ним стоящие. Устройство таких встреч целиком производится администрацией общества, со строго регламентированной церемонией. После выслушанного приветствия происходит оглашение имен новых членов с соответствующей номинацией за текущий год. Также строго соблюдается парадная одежда. Для потомков рыцарства обязательные рыцарские плащи с гербами. Для остальных — парадные мундиры, а для штатских — фрак или смокинг. Для дам — вечерний туалет. При общей торжественной парадности, все члены обязаны украсить себя соответствующим их рангу орденом.
Вся эта подчеркнутая парадность, как бы лишний раз напоминает всем членам и их гостям о принятии на себя должного служения красоте, каковая идея лежит в основе возникновения этого Общества.
Наш соотечественник, С. Н. Байкалов-Латышев, постоянно выставляя свои работы на ежегодных официальных салонах Франции и Испании, а раньше Южной Америки, был неоднократно отмечен похвальной критикой прессы этих стран, как и разными награждениями и не мог не обратить на себя внимания, что и стало причиной предложения ему войти в Бельгийско-Испанское Общество, тем паче, что характер его творчества всегда был и есть утверждение красоты, а не ее отрицание в хаосе абстракционизма. Получив эту оценку экспертизы, указом почетной Председательницы Общества, Королевы Фабиолы, он был пожалован рангом членства «Офисье» и орденом «Офицерского Креста за Заслуги». Подобные награждения Обществом даются за всю протекшую деятельность, артистическую или культурную, а не за отдельные случаи, как это принято на художественных салонах, когда награждаются разной степени медалями и дипломами.
Это заслуженное высокое признание таланта нашего соотечественника иностранцами, лишний раз поднимает в их глазах достоинство русского имени, и я рад, что могу об этом сказать нашей русской общественности именно теперь, когда среди нас появились лица из так называемой «третьей волны», усердно втаптывающими в грязь всё, что носит название «русский» или «Россия».
Встречи и разговоры
День приходил к концу, но солнце стояло еще высоко. Было безветренно и тепло. Мы с женой решили поехать в порт на машине; мы всегда любили гулять по набережным, смотреть на стоящие в порту суда, наблюдать жизнь на кораблях под звуки сирен, стук лебедок и разноязычный говор экипажей. Подходя к одному из больших коммерческих пароходов, мы увидели на его корме большой красный флаг с серпом и молотом в углу. Сразу же неприятное чувство с примесью досады дало себя знать: русский пароход, русская команда и этот несовместимый с ними ненавистный флаг Коминтерна. Что же нам было делать? Заговорить ли с ними, но как заговорить и не нарваться ли на грубый отпор?
Помог случай. Местные мальчишки бегали на борт, как-то жестами объяснялись с командой, которая им давала пробовать русский хлеб и раздавала им на память не то брелки, не то значки с изображением серпа и молота, разумеется. По нашим прежним прогулкам в порту мальчишки знали нас, а потому очень обрадовались нашему появлению и стали нас просить помочь им объясниться с русскими. Я обратился по-русски на пароход. Моряки, все в штатском, не удивились услышав соотечественника, — по-видимому им не впервые случалось говорить с эмигрантами, охотно вступили в разговор и даже сошли к нам на берег. Стали расспрашивать, давно ли мы из России, из каких мест, говорили откуда они пришли и куда еще идут разгружать свой груз. Меня сразу же поразила грамматически правильная их речь, весьма корректное произношение и та манера говорить, с которой говорят люди не «от сохи», как у нас в прежнее время это говаривалось, или как «простолюдины», как еще менее удачно у нас тогда было принято. С моей стороны я старался не вставить в мою речь ни одного иностранного слова, то есть слов языка той страны, где произошла описываемая здесь встреча: ведь у нас, эмигрантов, имеется скверная привычка пересыпать нашу речь иностранными словами, порой более или менее русифицированными.
Собеседниками нашими были молодые люди не старше 30 лет. Среди них один отличался своей серьезностью и держался с большой самоуверенностью. Они называли его Миша, и он вел разговор с нами. И вел с системой. Я сразу же почувствовал, что Миша — представитель власти. Именно почувствовал, а не понял, не отдал себе отчета — именно почувствовал. Да и у его коллег по службе замечалось как бы подчиненное к нему состояние. Подчиненное не по службе, он был таким же матросом торгового парохода, как и они, а по какому-то другому признаку, именно по тому самому, о котором я только что сказал выше, по признаку представителя советской власти.
В это время подошла группа моряков, возвращавшихся из города, среди них человек уже лет пятидесяти. Это, как мне сказали при его приближении, и с большим уважением, — инженер-механик корабля, с соответствующим образованием и большой культурой, читавший, как я потом узнал, лекции в каком-то специальном мореходном училище в СССР.
Представился он — Павел Васильевич. А я — Николай Николаевич[492]. А дальше — номина сунт одиоза[493] — фамилий не называли. Он тоже вступил охотно в разговор и вскоре же сказал, что об эмиграции они много вычитали из книги Льва Любимова[494], которая очень ходка в СССР. Я заметил, что у нас ее здесь не достать, хотя и продаются многие советские книги, но что выдержки я читал. Тогда Павел Васильевич стал рассказывать, как Любимову пришла мысль написать эту книгу. Был он однажды в Эрмитаже в Ленинграде, и остановился около известной картины «Заседание Государственного Совета»[495]. Рядом стояли советские офицеры и разговаривали на тему о форме одежды членов Государственного Совета и о орденах, украшающих их мундиры. Тогда Любимов, вступив в разговор, стал им называть чины, придворные звания и ордена изображенных на картине государственных мужей. Выслушав с интересом объяснения Любимова, они поинтересовались узнать, откуда Любимову всё это так хорошо известно?
— Да как же, — сказал этот бывший так хорошо известный в эмиграции «Лёвушка» — Ведь вот этот господин, — указал он на картине, — мой папа.
Советские офицеры очень заинтересовались услышанным, долго расспрашивали и, узнав, что их собеседник был эмигрантом в Париже в течение 25 лет, дали ему мысль написать обо всем им виденном и слышанном за границей. Вот «Лёвушка» и написал… Вспоминается мне мой разговор с его дальним родственником вскоре после вести о переходе Лёвушки на сторону Советов.
— Понимаете, Николай Николаевич, — говорил мне действительно очень милый этот родственник, — Лёвушке нужно было избежать тюрьмы за коллаборацию с немцами: ведь он писал во время оккупации Парижа в немецкой газете. Но Вы же знаете, — Лёвушка — человек нашего общества, он всегда был монархистом и, разумеется, им остался.