Голос, казалось, зазвучал отовсюду вокруг нас из скрытых маленьких динамиков и из моего телефона. Он был неуклюжим и тихим и звучал уставшим, но все же был слишком знаком.
— Фрэнк, — сказал я. Последние несколько лет я так часто противился отцу, но он каждый раз придумывал что-нибудь новое, что плохо заканчивалось. Интересно, что было бы сегодня. Я сглотнул ощущение кислоты во рту и сказал: — Просто оставь нас в покое, ладно?
— Вам не нужна его кровь на ваших руках, — сказал Фрэнк. — Поверьте мне, ребята. Позвольте мне сделать это.
— Ты? Отец, не хочу показаться грубым, но внизу есть компьютер, в центре которого плавающий в банке с проводами мозг, и это ты. Там ты не сможешь справиться с Пенифитером, каким бы, как ты думаешь, крутым ты бы не был.
— Я должен сделать одну вещь, сын, — сказал он. — Я должен умереть. Я в любом случае умру; баки с питательными веществами пусты, и для меня ничего не осталось. Если вы оставите его здесь, я буду удерживать порталы закрытыми, пока не уйду. Он никуда не денется.
Я повернулся и посмотрел на Майкла и Еву, они казались такими же удивленными, как и я. И немного успокоившимися.
— Что ж, — сказала Ева. — Может быть, это лучший…
— Подумайте, о чем вы говорите, — сказал Майкл. — Потому что если я помещу это в его грудь прямо сейчас, ему конец. Если мы уйдем, что если твой отец облажается и выпустит его?
— Хуже того, — сказала Клэр, — что, если он не сможет? Ты не хочешь, чтобы смерть Пенифитера была на твоей совести, но без проблем оставишь его умирать с голоду? Каково это, Майкл? Весело? Легко?
Он отвернулся. Он знал, и я знал, что вампиры не уходят легко от голода; они жили долгое, долгое время. И страдали.
— Может, он этого заслуживает.
— Возможно, — согласился я. — Но если он и в правду чего-то заслуживает, черт возьми, то пускай это будет нож. И я не хочу, просыпаясь по ночам, с криком вспоминать о нем, или я не прав?
Пенифитер принял решение за нас, потому что он открыл глаза, зарычал и бросился вперед, выпустив когти.
И Майкл действовал совершенно рефлекторно, защищая себя и Еву. Быстро, плавно и со смертельной точностью.
Пенифитер тяжело упал на пол, серебро прожигало его кожу. Его глаза оставались открытыми. Я не знаю, был ли он все еще жив, но я надеялся, что нет; в любом случае, это не займет много времени.
Голос Фрэнка вернулся, на этот раз слабее.
— Время уходить, — сказал он. — Вы должны идти, сейчас же.
Майкл оставил нож в груди Пенифитера, взял Еву на руки и понес ее к порталу. Тот зарябил, когда они прошли через него, не замедляясь.
Остались только Клэр и я, смотрящие друг на друга.
— Эй, пап, — сказал я Фрэнку. Мой голос звучал неожиданно хриплым, и я прочистил горло. — Может, это неправда, но я думаю, что ты пытался помочь мне, когда я был в резервуаре с драугами. Они заставляли меня мечтать, пока убивали меня, только кто-то… кто-то пытался заставить меня проснуться. Это был ты?
Ничего. Тишина. Ненадолго я прислушался к далеко капающей воде.
— Ну, если это так, спасибо. Это помогло мне бороться.
Это в совершенстве характеризовало меня и моего отца. Он заставлял меня драться, хотел я этого или нет, и если это было для дела, не важно, во что я верил. Он сделал меня жестоким, сильным, научил выживать, и да, это того стоило, особенно теперь, когда у меня есть то, за что я готов бороться. Не так давно Клэр процитировала мне Хемингуэя: Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Я не думаю, что мой папа когда-нибудь читал Хемингуэя, но он бы ему понравился.
Я подождал еще пару секунд — не знаю чего — и повернулся, чтобы уйти.
И зернистая, призрачная, двумерная фигура образовалась передо мной.
Мой отец выбрал младшую версию себя, чем возраст, в котором он умер, но это был все еще он — он с хороших времен моего детства. Условно говоря. Мгновение мы смотрели друг на друга, а затем его губы задвигались. Я едва мог слышать скрипучее шипение из старого динамика сбоку машины с той стороны комнаты.
— Я знал, что этот день настанет, Шейн. Вот почему я отправил тебя сюда. Чтобы быть здесь, когда все пошло плохо.
— Вампиры, — сказал я. Это всегда было связано с ним и вампирами. Он обвинял их во всем — в вероятно случайной смерти моей сестры, в вероятном самоубийстве моей матери, в его собственном пьянстве и агрессии. И да, может быть, он прав, потому что Морганвилль всегда был токсичным местом. — Они вышли из под контроля.
— Всегда были, — прошептал он. — Всегда будут. Останови это. Чего бы это ни стоило. Сожги город, если понадобится.
Это был мой папа. Всегда убивай-их-всех-а-Бог-пускай-разбирается.(рассортировывает кого в рай, кого в ад). Если несколько невинных попадут в ад, ну, это побочный эффект.
*kill-’em-all-let-God-sort-’em-out- фраза на эмблеме морских котиков
— Клэр, иди, — сказал я. Я понял, что она тихо плакала, слезы серебристыми каплями катились по ее щекам. Я иногда не мог понять, откуда внутри нее столько доброты к моему отцу, или мозгу в банке, который никогда не был хорошим по отношению к другим людям?
Клэр колебалась. Может быть, она плакала и из-за Пенифитера тоже.
— Иди, — сказал я снова мягко и поцеловал ее в губы. — Я прямо за тобой.
Она взяла лук и стрелы и после колебаний схватила громоздкую машину, которая так сильно повлияла на Майкла. Прежде чем я успел задуматься об этом, она направилась к порталу, но остановилась там, оглянувшись назад.
— Давай, — сказала она. — Идем вместе.
Я направился к выходу, проходя сквозь изображение Фрэнка. Это ощущалось как покалывание, но я привык к боли, особенно там, где дело касалось моего отца.
Он вновь сформировался впереди меня, преграждая путь к Клэр. Я продолжал идти, а он продолжал пятиться, идя плавно, как призрак, которым он и являлся.
— Сынок, — сказал он, — я хочу сказать тебе одну вещь. Только одну.
— Так вперед.
— Я горжусь тобой, — сказал он.
Я внезапно остановился, взглянув на него как на человека, которого я в действительности никогда не знал, потому что он никогда не позволял мне узнать его получше, всю мою жизнь он рассматривал меня как полезный инструмент для борьбы с потенциальным противником.
— Ты не такой, — сказал он. — Ты лучше, чем я когда-либо был. И я горжусь тобой, что ты такой сильный. Вот и все. Мне просто нужно было сказать тебе это перед смертью.
Он растворился в электронном дыме. Ушел.
— Пап? — я повернулся на каблуках, мой голос эхом разнесся по холодной, тихой лаборатории. — Отец?
Ничего. Просто… тишина. Это означало, что у него больше нет энергии, наше время закончилось. Огни замерцали, предупреждая меня о том же.
Клэр вдруг сказала:
— О нет, Боб!
— Боб? — я посмотрел на нее непонимающе, и она указала через лабораторию.
Оу. Паук. Я покачал головой и побежал, чтобы взять резервуар — который, будучи из стекла, был легким — и прежде, чем занести его в портал, убедился, что крышка на нем была плотно закрыта. Клэр с тревогой ждала, свет продолжал мерцать все быстрее и быстрее.
Я остановился у края портала, где стояла она. Я хотел сказать что-то душевное, но я не из таких парней, так что я только неуклюже сказал:
— Хорошо, пап. Увидимся.
— Увидимся, — вздохнул его голос, и было что-то печальное в его электронном голосе.
Я шагнул через портал в прохладный, знакомый воздух Стеклянного Дома и ощутил, как все закрылось — полностью закрылось — позади меня. Появилось почти физическое состояние отключки, будто вся система просто… умерла.
Я положил руку на пустую стену и сосредоточился на мгновение только на дыхании. Ты терял его раньше, сказал я себе. В любом случае он не был реальным.
Но это было реальным для меня, когда он сказал, что гордится. Может быть, я всегда жаждал, нуждался в этом. Может быть, он знал это.
Но, несмотря на волну грусти, на этот раз в его уходе было что-то хорошее — что-то, что чувствовалось окончательным и завершенным.
Может быть, это и было то, что все эти телевизионные докторы-психологи имели в виду, когда говорили о завершении.
Я поставил банку с Бобом на обеденный стол, к Еве, бормочущей о страданиях, а Клэр быстро сбросила тяжелые, громоздкие устройства на кофейный столик вместе с луком и стрелами. Я смутно заметил, что они направлены в мою сторону, но в данный момент это ничего не значило — никто не ощущал колющее чувство, пронзающее меня.
— Ты в порядке? — спросила Клэр и подошла ближе с выражением чистого беспокойства. Она смотрела… я не могу точно объяснить, но вдруг я почувствовал волну тепла, идущую через меня, как огонь с небес, человек, которого я хочу во всех отношениях — правильных и неправильных. Она выросла за последний год — наполненные изгибы просили провести по ним и погладить, определенно на это не было времени, но я бездумно рассматривал, что было соответствующим поведением.
— Прекрасно, — сказал я сквозь пересохшее горло. — Я имею в виду, буду, во всяком случае.
— Мне так жаль, — сказала она. — Я бы хотела, чтобы мы могли что-то сделать.
— Вот почему я люблю тебя, — сказал я и протянул руку, чтобы смахнуть волосы с ее лица. — Потому что ты так сильно беспокоишься. — Ее взгляд поднялся и встретился с моим, и еще больше тепла взорвалось во мне, как бомба. Я видел ударную волну этого в ее глазах. Ох.
Я действительно не мог объяснить, что происходило в моей голове и срикошетило вокруг моего тела, но это было… хорошо. Великолепно, в самом деле. Я прикоснулся к щеке Клэр и наклонился, чтобы поцеловать ее. У ее губ был вкус вишни и соли, сладкий и терпкий одновременно, и я зарычал где-то в глубине и наклонился, прижал ее к себе. Она была моей, моей, и это было все, что имело значение. Мирнин ушел, исчез, и теперь он не был угрозой. Некий подлый маленький шепот сказал мне, что я мог бы спросить Фрэнка о нем, о том, что случилось, но я ничего не хотел знать. Он ушел.