Свет, пробивавшийся из комнаты Эшли, показывал, что тот еще не спит. Родней решительно подошел к двери и постучал.
Эшли сидел в кровати, обложенный подушками, как и в ту ночь, когда Родней пришел к нему, чтобы сообщить о трагической смерти Маркуса. У него был очень усталый вид, но глаза его странно блестели.
— Ты меня балуешь этими ночными посещениями, — сказал он, слабо улыбаясь. — Благодаря тебе, время быстро проходит.
«Он что-то хочет сказать мне, — мелькнуло в мозгу Эшли. — Но не решается. Я уверен, что дело идет о той девушке».
Вслух он сказал:
— Я велел Григсу приготовить все к отъезду, мы завтра уезжаем. Уверен, что теперь ты уже ничего не будешь иметь против. Дело в том, что я чувствую себя очень скверно, и чем скорее мы вернемся в Лондон, тем лучше. Мне так кажется…
— Неужели что-нибудь новое? — тотчас же спросил Родней.
— Нет, вероятно, старое ухудшилось. Мне кажется, единственный врач, который мне хоть немного помогает, — это Калькотт. И, кроме того, я просто хочу домой.
Он провел тонкой, испещренной синими жилками, рукой по седым волосам, которые — Родней хорошо помнил это — до войны были такими блестящими, темно-каштановыми, — и глубоко вздохнул.
— Иногда тоскуешь по дождю, по прохладной зелени и пасмурному небу, по собачьему лаю и по потрескиванию огня в камине. Ах, как я хочу домой!..
Тон Эшли волновал Роднея. Он протянул руку и положил ее рядом с рукой брата.
— Конечно, мы уедем завтра, но… — он поколебался. — Я должен тебе кое-что сказать, Эш! Дело идет о Сильвии Дин. Я сделал ей предложение…
Он несколько мгновений не глядел на Эшли, медленно достал портсигар, вынул папиросу и очень осторожно зажег ее. Когда вновь взглянул на брата, он встретил его спокойный, холодный взгляд.
— Ты сделал предложение дочери того человека, который был убит на днях? — отчеканил он.
— Который спас мне жизнь… — поправил Родней.
— Сколько времени ты знаком с мисс Дин?
— Это к делу не относится! — резко ответил Родней. — Я сделал Сильвии предложение, и она согласилась.
В то время, как он это говорил, ему внезапно пришло в голову, что он на самом деле ни разу не упомянул Сильвии о браке; это казалось таким ненужным и после их взаимного признания в любви само собой подразумевалось.
Он резко добавил:
— Во всяком случае, наш брак уже дело решенное.
Эшли приподнялся, опираясь на подушки; он не сводил с брата пронзительного, грустного взгляда.
— Ты считаешь брак с мисс Дин вполне подходящим для тебя? — внезапно спросил он.
— Безусловно! — ответил Родней.
— Ровно неделю тому назад ты упомянул при мне впервые имя этой девушки. Я тогда же сообщил тебе все, что знаю об этой семье, и все, что я лично испытал по милости отца этой мисс Дин. Оставим, однако, мои личные чувства в стороне. Ты так же хорошо осведомлен, как и я, о положении Маркуса Дина в обществе — его выставили из всех порядочных клубов Лондона. В Париже его постигла та же участь, и ему пришлось бежать оттуда после скандала с молодым Пелеретом. Леди Дин не менее знаменита, чем ее покойный супруг. И ты после всего этого считаешь, что вполне допустимо ввести в нашу семью дочь подобных родителей?
Родней поднялся и остановился около кровати.
— Я ни о чем подобном не думал, — сказал он. — Я люблю Сильвию, и я женюсь на ней. Нельзя допустить, чтобы совершенно невинная девушка расплачивалась за грехи родителей. Это было бы ужасно. Ты осуждаешь Сильвию, не зная ее, я уверен, что когда ты познакомишься с ней, твое мнение изменится. Будь снисходительным, Эш! Я знаю твои взгляды — я знаю твои планы, которые ты строил и на которые я так необдуманно согласился из-за отсутствия опыта или предусмотрительности. Нельзя устраивать брак так же, как готовить стол для обеда. Когда мы говорили о моей женитьбе — я тогда почти не знал Сильвию.
— Значит, тебе понадобилась всего неделя, чтобы убедиться, что она — единственная, подходящая для тебя жена.
Родней вышел из себя.
— Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать твои банальные колкости на наш счет — мой и Сильвии. Твое несогласие на наш брак ничем не оправдано. Я отлично знаю, что ты можешь сделать меня нищим, — это будет очень низким поступком с твоей стороны — и я знаю, что ты пойдешь на это. Так вот мое последнее слово: ты можешь принять или отклонить его, мне все равно; я женюсь на Сильвии, даже если останусь без всяких средств к существованию.
Бледные впалые щеки Эшли покрылись красными пятнами, его руки задрожали.
Он окинул взором высокую фигуру брата и спокойно выдержал взгляд его ясных блестящих глаз. У него внезапно пересохло во рту.
Все надежды его жизни, все упования его сосредоточились в Роднее — надежды, которые со временем превратились в мучительные стремления, вскормленные его беспомощностью. Он страстно желал перед смертью успеть заложить фундамент для осуществления своих планов — женить Роднея, и вдруг…
Родней разрушил все, разбил вдребезги все его надежды, все мечты…
Сдавленным голосом Эшли произнес:
— Я принимаю твой вызов. А теперь послушай, что я скажу: в тот день, когда ты женишься на этой девушке, ты покинешь мой дом, и я прекращу выплачивать тебе твое содержание.
Родней горько усмехнулся.
— Отлично, — сказал он, и, круто повернувшись, вышел из комнаты.
Вернувшись к себе, он постарался подвести итог всем событиям. Эшли выплачивал ему пять тысяч фунтов в год, и этого ему едва хватало. Пока он был в хороших отношениях с Эшли, это, конечно, не имело значения, но теперь, после разрыва с ним, этот факт становился чрезвычайно важным.
Долги и — никакой работы. Неуменье и неприспособленность ни к чему, кроме военного дела.
Внезапно в его мозгу, где царил хаос беспорядочных, печальных мыслей, промелькнуло воспоминание о голосе Сильвии; он почувствовал на своих губах прикосновение ее свежих губ, услыхал ее шепот: «Я люблю вас, люблю!»
Он присел на край кровати и лениво потянулся. Кто-нибудь поможет ему найти работу… ну, а если они даже будут бедны, то может ли это иметь значение для кого-нибудь из них? Уж не для Сильвии, во всяком случае…
Авось что-нибудь подвернется… У него есть много друзей, которые, конечно, помогут ему устроиться. Он сможет получить должность управляющего имением или службу в каком-нибудь учреждении.
Все это — дело будущего, а в настоящий момент он себя чувствовал полным энергии и готовым к борьбе, и… ему захотелось есть.
Он решил спуститься вниз, чтобы чем-нибудь подкрепиться. Выйдя на площадку лестницы, Родней вспомнил, что, возвращаясь, оставил решетку лифта открытой и не спустил вниз кабинку. Он решил воспользоваться лифтом, чтобы не поднимать шума.
На лестнице было совершенно темно, плотно прикрытые двери не пропускали света. Родней отодвинул решетку и вошел, как он думал, в клетку лифта. На мгновение его охватило томительное, до тошноты противное сознание неизвестности, и он полетел вниз, ударяясь головой о железные перекладины.
Эшли, услыхав шум, испугался и окликнул Роднея, затем нажал кнопку звонка.
В комнату вбежал Григс, на ходу застегивая ливрею.
— Что случилось? — взволнованно спросил Эшли.
Он не успел кончить, когда в комнату ворвался смертельно бледный сторож.
— Это синьор Родди, — задыхаясь от ужаса, пролепетал он. — Лифт… сорвался… вода…
— Мое кресло, Григс! Скорее, скорее! — крикнул Эшли.
Он в мучительной тревоге следил, как Роднея внесли наверх, и молча сидел у постели брата в ожидании доктора.
Доктор пришел через несколько минут; это был молодой и способный, но очень нервный человек.
— Я ничего определенного не могу сказать, — заявил он Эшли. — Здесь необходима серьезная операция. Кассо из Парижа — вот к кому нужно обратиться.
— Вызовите немедленно карету скорой помощи, — отрывисто приказал Эшли. — Вы поедете с нами в Париж. Специальный экспресс довезет нас туда за пятнадцать часов.
Солнце разбрасывало по волнам золотые блики, когда экспресс отошел от станции и полным ходом направился к Парижу, где Роднея ждал предупрежденный телеграммой знаменитый Кассо.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Монти вошел в гостиную Додо.
— Я уладил все, — сказал он, опуская руку в жилетный карман. — Вам не помешает, если я закурю? Я всегда себя чувствую значительно лучше с сигаретой в зубах. Да, так я устроил все ваши дела. Вот здесь все квитанции и расписки, но вы можете не читать их — вас никто не будет больше беспокоить. А теперь давайте поговорим о ваших планах на будущее. Есть у вас что-нибудь в виду?
Додо рассеянно глядела в окно.
— Нет, — проронила она безразличным тоном.
Монти вздохнул. Если бы она истерически рыдала, он мог бы успокоить ее страдания. Но это невероятное равнодушие ко всему, это страшное спокойствие сбивало его с толку и обескураживало.
— Послушайте, Додо, — сказал он. — Как вы насчет возвращения в Англию? Я мог бы проводить туда вас и Бит, я еду во вторник.
— Хорошо, если хотите, — так же равнодушно ответила Додо.
Монти снова вздохнул.
— Значит, решено, мы едем во вторник.
Он подошел к окну.
— Бит ушла куда-нибудь? — спросил он.
— Не знаю.
— Не будете же вы всегда так сторониться ее? — заметил Монти. — Девочка виновата в смерти Маркуса не больше, чем грум или я. Вы должны быть снисходительны к ней.
— Снисходительна… — с невыразимой горечью в голосе повторила Додо. — А жизнь была ко мне снисходительна, когда забрала Маркуса? Можно ли назвать снисходительным со стороны судьбы то, что у меня отняли всю радость, разбили всю жизнь — в течение одной минуты, и без всякой причины. Я не обвиняю Сильвию, она просто не существует для меня. Я не хочу ее видеть, потому что она слишком напоминает мне Маркуса.
— Все это так, Додо, но вам ведь придется жить с ней и быть постоянно вместе, когда мы вернемся в Англию, — резко заявил Монти.
Он глубоко затянулся сигарой; больше всего на свете Монти хотел, чтобы ему предоставили право увезти Бит с собой; но, черт возьми, должна же женщина иметь хоть какие-нибудь материнские чувства. А девочка выглядит такой несчастной.