Квелый, двигавшийся ему наперерез, убыстрил ход, но не успел – через несколько минут «кум» уже обтопывал сапогами землю около берез, нащупал несколько твердин, как нащупал и несколько бездоней – провалов, которые способны засосать человека целиком. И так засосать, что утопленника не наймут никогда. Даже великий актер Кадочников, недавно сыгравший в кино «Подвиг разведчика» роль специалиста по добыче того, чего нет, не отыщет.
– Давай, давай, парашин друг, шустри быстрее, я тебе тут место приготовил. Комаров хоть своей вонью немного отгонишь, не то заели…
От такого унизительного выпада «кума» Квелый, как пикирующий немецкий бомбардировщик, задергался и чуть не упустил выпавший из руки ломик, успел подхватить его на лету, пролаял часто, угрожающе:
– Через две минуты я тебе глаз на жопу натяну! Понял, козел недоделанный?
Через две минуты он действительно вспрыгнул на хлипкий березовый колок, где продолжал танцевать, брызгаясь грязью, «кум», ловко ухватил его за шею и легко, очень виртуозно, без всяких усилий затолкал в болотный провал, в вонючую черную глубь, – места здешние Квелый знал лучше «кума», и повадки болотных провалов знал лучше, и проворнее его был, да и силенок у него было побольше.
«Кум», поняв, что дело его плохо, совсем плохо, так завопил, что небо задрожало. Квелый, зло сверкнув золотом зубов, поставил острие ломика ему на темя и что было силы нажал.
Ломик не только вдавил «кума» в жидкую болотную плоть, но и проломил ему черепушку. Квелый так и не сумел вытащить железяку, она ушла вместе с «кумом» в болото.
– Хэ-э-э! – победно заорал Квелый, взмахивая руками – его захлестнул восторг. Единственное, чего ему было жалко – удобный ломик, который не раз выручал в пиковых ситуациях, – он был гораздо удобнее ножа.
Китаев увидел около себя старого, обросшего редкими седыми клочьями волос человека с опущенной головой и проваленным ртом, покосился на него и не сразу узнал.
Это был бывший дивизионный начфин Савченко, совсем сдавший, постаревший, выглядел он так, что людей в гроб кладут в лучшем виде. Выходит, что Савченко не убили, он выжил… Тогда где же он скрывался? Как уцелел? Скорее всего, помогли зеки-фронтовики из другого барака.
Из-под косо нависших на лоб нескольких седых клоков волос Китаев увидел красный, едва ли не вывернутый наизнанку глаз Савченко. Бывший начфин упрямо и зло смотрел на березовый колок, потом вцепился пальцами в винтовку, которую Китаев держал в руке.
– Дай, – по-птичьи невнятно проклекотал он, – ну! Дай винтовку! – Сдул со лба волосы.
– Зачем она тебе, дед? – неловким тоном проговорил Китаев, хотя мог бы ничего не говорить, – и без вопросов все было понятно, и вообще Савченко был таким человеком, в таких годах, что ему нужно было помогать.
– Кому дед, а кому подполковник Савченко Григорий Григорьевич, – проклекотал прежним невнятным и сиплым птичьим голосом бывший финансист. – Дай сюда винтовку! – клекот набух грозным звоном.
Понимая, что творится в душе этого человека, Китаев отдал ему винтовку.
Бывший начфин ловко перехватил трехлинейку, вскрыл магазин, увидел, что тот заряжен целиком, стреляных патронов нет, и в ту же секунду загнал заряд в ствол. Патрон был новенький, в заводской смазке, с золотым капсюлем.
– Я, конечно, не видел, сука уголовная, как ты мне выбивал зубы, – прошепелявил Савченко и неожиданно шмыгнул носом – расслабился, – как надругался над боевым офицером, но то, что ты сделал, не забуду никогда… Понял, ублюдок?
Квелый не слышал этих слов, он праздновал победу и не видел беды, нависшей над ним, но в следующий миг почуял неладное. Руки, болтавшиеся у него над головой, неожиданно сделались бескостными, обвисли, он стал ниже ростом, попятился и чуть не угодил в болотный провал, в котором уже находился почетный жилец – «кум», командовавший четвертым бараком. Дернулся в одну сторону, в другую – бесполезно, похоже, ногами он уже зацепился за топь, – хотел совершить что-то еще, но Савченко не дал ему этого сделать – обрубил на этой минуте время и выстрелил.
Савченко был метким стрелком, – фронт вообще научил его многим нужным вещам, – угодил Квелому точно в лоб. Квелый откинулся назад, руки его, вновь ставшие бескостными, привычно взлетели вверх двумя мутузками и опали. Вторую пулю Савченко также всадил в голову пахана. Заряд у патрона был усиленный, из черепа Квелого вылетели розовые, похожие на рыбьи молоки мозги. Бывший начфин хотел убедиться в том, что Квелый точно убит.
«Шестерки», сопровождавшие пахана, завизжали, засуетились, им стало страшно, зашаркали ногами по колку, стремясь как можно быстрее покинуть страшное место, но не знали, куда бежать, – всюду были ямы, из которых выплескивалась черная жирная грязь. И грязь эта была страшнее земли, выкопанной из могилы. Савченко выбил из винтовки пустую, чадящую дымком гильзу, загнал в ствол новый патрон. Произнес тихо и жестко:
– Т-твари! Вы не должны жить на свете, не имеете права! – Покосившись на Китаева, добавил: – Всех, кто шелушил мне рот молотком, я убью. Понятно?
– Понятно, товарищ подполковник, – четко, как на фронте, ответил Китаев.
Вскинув винтовку, Савченко выстрелил вновь – бил он, почти не целясь, действовал почти механически, интуитивно… Но стрелял метко.
– И никакой кодекс, никакие уголовные законы для меня не существуют, – прошамкал бывший подполковник зло, стрельнул из-под седой, неряшливо обкусанной челки жгучим цыганским взглядом, – здесь они – не указ. Указ может быть только один: злом ответить на зло, насилием на насилие.
– Не только у тебя он один, подполковник, – произнес Егорунин, недобро морщась, – у нас у всех он тоже только один.
Пуля попала в Мосера, он закричал обреченно, словно бы в груди у него что-то лопнуло, надорвалось сердце; подпрыгнул по-козлиному высоко, прощально, – перед глазами у него все плыло, он почти ничего не видел. В следующую минуту Мосер ухнул в маслянисто-черный провал – тот, в котором уже покоился «кум»: Мосер тоже решил обжить эту вечную квартиру.
Теперь у «кума» будет сосед – коротать время вдвоем веселее, – да совсем недалеко поселился Квелый: в общем, компания подбиралась лихая, если не сказать больше.
Без вечного жилья остался пока один человек из команды Квелого – Дуля. Тонконогий, проворный, по-бабьи говорливый и суетливый – достойный, в общем, человек. На воле таких не воспитывают, они там не рождаются, а в зоне их полным полно, пожалуй, в лагерях их только и производят. С оханьем Дуля метнулся в одну сторону, в другую, – не знал он, куда спрятаться от дула страшного Золотозуба, – в следующую минуту нашел свою схоронку – с тонким протяжным стоном ушел на дно болота.
Только листья на скорбных березках зашевелились сочувственно, шумнули легонько и затихли.
– Все, – сказал Китаев.
– Нет, не все, – возразил шепеляво, с неприятной хрипотой Савченко, возвращая винтовку, – остался еще один – медвежатник по кликухе Пскобской, да пара «шестерок»… Две штуки – это вообще не в счет. Вот когда их не станет, тогда будет все: дело можно сдать в архив и заесть мамалыгой, а пока – не-ет…
Савченко стиснул опустошенные челюсти, губы у него завернулись внутрь как два неопрятных твердых валика, и бывший начфин медленно, словно бы засыпал стоя, покачал головой. Листья на березках зашевелились снова, прошептали ему что-то в ответ. Савченко кивнул им понимающе, и деревья умолкли снова. Тонко, вызывая противный зуд на зубах, ныли комары.
Лавина взбунтовавшихся зеков тем временем понеслась на запад – и откуда только взялись силы у усталых полуискалеченных людей, не мог ответить ни один человек – ни врач, ни философ…
По дороге зеки сшибали конвои у мелких групп, загоняли вертухаев в тундру, к оленям, к волкам, с задыхающимся ревом неслись дальше, пока не исчезли в густом крутящемся мареве местного обозленного комарья.
В восьми километрах от «головки» – передовой точки трассы, устремлявшейся на восток, расположились палатки охранного батальона. Хотиев взмахом руки остановил бегущих за ним зеков, присел на корточки, разглядывая из-за засохшей хилой елки новенькие армейские палатки, установленные за неряшливо спутанными мотками колючей проволоки.
Народа в охранном лагере было немного, двое часовых, заткнув за уши березовые ветки, притопывали сапогами у ворот, отгоняли от себя комаров. Автоматы ППШ с новомодными прямоугольными магазинами были заброшены у них за плечи.
В руках у Хотиева неожиданно появился бинокль, неведомо как попавший к зекам, но что было, то было. Хотиев обвел биноклем палатки, проговорил задумчиво, словно бы для самого себя:
– В лагере человек двенадцать, не больше. Командир батальона находится у себя – отмечает вторник, наверное…
– У мусульман чего, по вторникам праздники? – не сдержался Китаев, задал вопрос.
Уголки рта у Хотиева насмешливо шевельнулись.
– Чтобы знать мусульманские обычаи, надо самому быть мусульманином, – произнес он, – а я – православный.
– Да?
– Да. Такой же православный, как и вы. Я из Осетии.
То, что в Осетии живут православные люди, Китаев знал – слышал раньше. И храмы там православные, не такие, конечно, роскошные, как в Ленинграде, но рождающие в душе святость и тепло, а в голове – благодарные мысли.
– Поэтому командир батальона может с таким же успехом отмечать и четверг, и среду, и полнолуние на ночном небе, и рождение грозы в чистом поле.
– В палатке он один? – спросил Егорунин.
– Один, – Хотиев покачал головой, словно бы жалел этого человека. Проговорил: – Самое плохое для мужчины – это пить в одиночку. Даже хуже, чем для женщины – мужчина сопьется быстрее.
– Пхе-пхе-пхе, – пропыхтел иронично Егорунин и сплюнул на землю. – Похоже, быть этому майору капитаном.
– Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, – сказал Хотиев, поднимаясь с корточек. – Пошли!
Часовые, стоявшие у проволочных ворот, заволновались.
– Вольно, вольно, – Хотиев на ходу словно бы придавил их ладонью, – честь можете не отдавать.