Станция была пуста, на площади около вокзала горели два тусклых печальных фонаря, свет их был темным, дрожащим, горьким, – неровный свет этот словно бы был памятью о тех, кто принял здесь мученическую смерть. В группе фронтовиков – ее назвали группой разведки – старшим поставили Китаева.
– Надеюсь, лагерь не выбил еще из тебя фронтовые навыки, – сказал ему седой, с жестким худым лицом Перевозчиков.
– Кое-что выбил, кое-что нет, – Китаев неожиданно смущенно приподнял одно плечо – а вдруг он действительно все забыл и максимум, чего в нем осталось – какая-нибудь дурная привычка, – например, привычка стремительно работать ложкой или мочиться в неположенных местах.
Площадка около облупленного, давно не ремонтированного вокзала также была пустынна, мрачна; окно в одном из магазинов было напрочь раскурочено и забито толстыми досками. Китаев поднял руку, предупреждая своих, и осторожно, гася на ходу шаг, чтобы ничего не было слышно, даже писка раздавленного башмаком комара, двинулся к магазину с расколотым окном.
Земля под окном была хорошо зачищена, замыта и сверху аккуратно присыпана желтым речным песком. Следов на присыпке не было – значит, либо ее присыпали совсем недавно, либо перепуганный местный люд, видя, что из земли постоянно проступает кровь, совершает эту операцию часто, ждет, когда кровь высохнет совсем.
Китаев оглядел доски, перекрывшие окно, – шляпки гвоздей были крупные, как гайки, – осмотрел замки, висевшие на двери магазина. Замки – их было два – увесистые, прочные, такие только гранатой брать, – прежде служили каким-нибудь очень богатым купцам, сработаны были надежно. Китаев не стал оставлять следы на песке, по своим же отпечаткам отошел назад, к кустам.
В кустах присел, огляделся. Пальцем ковырнул несколько ссохшихся старых листков, увидел среди них свежую яркую блескушку. Это была пяточка патрона. Совсем недавно использованного, от пулемета «Максим». Китаев невольно передернул плечами.
Сколько стоит такой патрон? Муру, не более пустой тары из-под водки, и одновременно так много, что по коже невольно ползет мороз – цена патрона равна цене жизни.
В сотне метров от него прогрохотал, выбивая колесами на стыках оглушающую дробь, пассажирский состав, на станции даже не притормозил, пронесся будто сквозь пустое пространство, в котором совсем нет живых людей…
Китаев вернулся к своей группе.
– Надо идти дальше. Тут ни одного пулеметного ствола и ни одного человека, – сообщил он Перевозчикову.
Тот в ответ молча кивнул.
В то же мгновение перед Перевозчиковым возник вихляющийся, с костлявым лицом, сильно перекошенным после давней, явно неудачной для него драки зек по фамилии Жорин, по прозвищу Жорик. Всякое свое выступление Жорик начинал с заикания – у него дергался рот, тряслась левая щека, за ней правая, лицо выворачивалось едва ли не наизнанку, и только потом изо рта с легким хлопком выпархивало первое слово.
– Я… ты… понимаешь… Я бы все равно… я бы, гражданин начальник, не стал бы так сразу уходить, я бы прошелся с граблями по поселку и кое-что нашел. Тут много чего можно найти. Шмон – великая штука.
– Отставить! – резко проговорил Перевозчиков. – Никаких шмонов! Китаев прав – надо уходить. Где-то впереди находится пулеметная засада. Не нарваться бы нам на нее.
– Молчу, молчу, молчу. – Жорик покорно приподнял ладони и сложил их вместе. Было в этом движении что-то молитвенное, совсем не похожее на Жорика.
– Это хорошо, что молчишь, – оттаивая, сказал Перевозчиков. – Уходим!
– Начальник, а у нас шамовка скоро кончится, – вновь подал голос Жорик. – Без шамовки мы можем подохнуть с голода.
– Не подохнем, – спокойно отозвался на это Перевозчиков. – За мной!
Обошел стороной угрюмое, по-тыловому безмолвное здание вокзала и углубился в подлесок. Китаев, подбрасывая в руке автомат, двинулся следом, за Китаевым – магаданский «кум» – он также попал в южную группу и теперь держался Китаева. Когда с кем-то вместе – уцелеть проще, даже если обложит целый полк уркаганов и все в этом полку будут зло стучать зубами…
– Имей в виду, я всегда готов прикрыть твою спину, – сказал «кум» Китаеву.
– Ну а я – твою. – Китаев не выдержал, засмеялся. – Так и будем всю жизнь ходить друг за другом.
В лесу, перед самой ночевкой, наткнулись на костер. Вокруг невысокого жаркого огня сидели человек пять зырян и, неспешно потягивая свои глиняные трубочки, вели о чем-то разговор. Первыми дым костра учуяли уголовники и немедленно прыгнули к зырянам, весело заклацали зубами.
– Назад! – рявкнул на уголовников Перевозчиков, поднял над собой автомат. – Упаси Господи, если кого-то тронете – задумываться не стану – тут же пулю между рогами всажу.
Уголовники шарахнулись от костра – вид у старшого был такой, что он, не задумываясь, нажал бы на спусковой крючок ППШ. Китаев тоже вскинул свой автомат – на случай, если понадобится прикрыть Перевозчикова.
Зыряне, сидевшие вокруг костра, вскочили. Испуга на их лицах не было. Один из зырян – лицо его было испещрено ровными, словно бы вырезанными ножом морщинами, седой, – поклонился Перевозчикову:
– Спасибо, начальничка! Мы – люди мирные, ничего никому плохого не делаем.
– Ужинайте спокойно, – негромко проговорил Перевозчиков и шагнул за куст лещины, разросшийся неожиданно широко, бросил, не оборачиваясь: – Все за мной? Не останавливаться!
Южная колонна втянулась в лес и сделалась невидимой.
Китаев думал об Ане. Где она сейчас, что с ней, где находится, что делает? И вообще, жива ли она?
Ани не было, пропала, провалилась сквозь землю, обратилась в воздух, в привидение, и кто знает, может быть, душа ее, она сама сейчас парит невесомо над их головами, сочувствует усталым людям, может быть, даже пытается помочь, оградить от какой-нибудь беды, от рока… Китаев не верил, что Аня мертва. Ангелом она может сделаться, только уйдя из жизни…
Тем не менее на ходу он невольно вскидывал голову, скользил глазами по верхушкам елок, чахлых, задавленных своими хвойными собратьями, бородавчатых березок, еще каких-то неведомых, наверное, давно уже выродившихся и пропавших с растительной карты планеты деревьев, и ничего, кроме комаров, к которым уже ничего не испытывал – ни ненависти, ни гадливого чувства, – не засекал. Не было Ани.
Ночной лес был пугающе темным и одновременно дымным, будто в нескольких углах его начали тлеть слежавшиеся пласты старых листьев и сбившиеся в ежиные колобки нагромождения сучьев-паданцев, но несмотря на то, что между стволами скользили, извиваясь по-змеиному, хвосты дыма, дымом не пахло. И огня не было. И все-таки лес казался сотканным из живого, движущегося ума, стволы шевелились, показывали дырки в своем нутре, дупла и бородатые наросты северного мха, от него исходило что-то угрожающее, с чем простой человек справиться был не в силах.
Нету Ани. И этой ее прилипчивой плечистой бригадирши, которую все звали по-мужскому Мишаней, и она охотно откликалась на это имя, не было, как и бригады их слабенькой, бабской, тоже не было. Пропали женщины.
На ночевку остановились поздно, в первом часу ночи. Перед тем, как завалиться под куст, куда были брошены полдесятка жидких еловых лап, – другой лес тут не рос, только такой, снизу стволы подпирало болото, сжирало корни, обращало их в гниль, поэтому чахлые деревья умирали так рано, много раньше отведенного срока – Перевозчиков обошел стихающий лагерь, удрученно покачал головой.
С одной стороны, ряды поредели заметно – от потока откололось много уголовников… Наверное, это хорошо. Во всяком бою, даже в малом, рассчитывать на уголовников нельзя – подведут они, даже хуже – продадут, и, зарабатывая какое-нибудь мелкое благо для себя, в самый тяжелый момент нанесут удар в спину. Так что пусть плывут уголовники куда хотят, по вольному своему выбору, правят носами по течению. Выловят ведь их всех и мало кого оставят в живых – у голубых фуражек расправа с беглыми возведена в ранг закона.
С другой стороны, в потоке – в процентном соотношении – стало больше людей, на которых можно надеяться, которым можно довериться: прикроют обязательно, не дадут слабины.
С третьей стороны, хотя часть уголовников и отсеялась, а шума, галдежа стало больше. Перевозчиков отошел в сторону, к бережку небольшого озера, хорошо видного в ночи, постоял несколько минут неподвижно, слушая пространство, ничего опасного не засек и отправился спать. По дороге отломил у елки лапу подлиннее, накрылся ею, как одеялом и забылся в сторожком, темном и в ту же пору прозрачном сне. Такой сон бывает только у фронтовиков. Уголовники угомонились, тихо сделалось. Даже комары стонать стали меньше – о совести, видимо, вспомнили, решили пожалеть двуногих «венцов природы».
На рассвете на лесную поляну, где заночевала южная колонна, опустился туман – водянистый, какой-то странно охристый, похожий на взболтки костерного чада; туман этот разбудил Китаева. Впрочем, разбудил не только он – внутри сидела тревога. Тяжелая, сосущая, которую никакими лекарствами не одолеть. Неподалеку от Китаева с оружием в обнимку лежал магаданский «кум», посвистывал носом.
Вдруг где-то недалеко с приглушенным влажным звуком лопнула ветка. Нехороший звук, говорит о многом. В лесу, кроме них, находились еще люди. Китаев перекатился по земле к магаданскому «куму» и ткнул его прикладом автомата.
– Слышишь, Брыль?
– Ну?
– В лесу находятся люди.
– Ну и что? – спокойно отозвался на это «кум». – Мало ли кто из наших решил посидеть под кустом и обдумать свою дальнейшую жизнь.
– Это чужие люди. Слышишь, Брыль?
Китаев перекатился к старшому, уютно лежавшему на лапнике, растолкал его.
А тот вроде бы и не спал: и голос его был свежим, и взгляд – ни капли сна в глазах. Проговорил спокойно:
– Я все слышу.
– Что делать будем, старшой?
Перевозчиков думал недолго:
– Те, у кого есть автоматы, выдвигаемся вперед, – подхватил свой ППШ, ловко переместился в сторону, за обросший длинным волосцом ствол дерева, – будем разбираться, кто к нам пожаловал.