И только на третий день совсем еще недавно бывшие абстрактными слова «опасность радиационного заражения» материализовались настолько, что население огромного города, опережая надвигающееся ядерное облако, начал охватывать тихий ползучий ужас. Большая часть местных телепрограмм и радиоканалов прекратила вещание. Оставшиеся, уже не скрывая страха, сообщали о массовом вылете частных самолетов из Борисполя, Жулян и Гостомеля; о перестрелках между правительственными кортежами, не поделившими полосу на трассе или очередь въезда в ворота; о ловушке, в которой оказались пытавшиеся покинуть Киев автомобилисты.
И наконец, этот треклятый вертолет… Фишман выключил телевизор и подошел к окну. Проспект, на который выходила кухонная сторона квартиры, несмотря на утреннее время пик, был пуст — лишь изредка по нему проносились в сторону Святошина одинокие машины. И эта пустота, какой Моисей Фишман не наблюдал здесь даже в маломашинные советские времена, была страшнее всего, что он до этого видел и слышал.
Впервые за много лет Фишман мысленно поблагодарил хозяина газеты за жадность. Зарплаты и гонораров не хватало на дорогой отдых, и потому семья Фишмана отправилась в Ялту в мертвый сезон.
Интернет, к счастью, пока работал. Фишман открыл карту автомобильных пробок. Киев на ней выглядел красным солнышком — таким, как рисуют его дети, — с неровной окружностью кольцевой дороги и расходящимися от него кривульками коротких редких лучей. Это означало, что все автомобильные выезды из города заблокированы. То, что город нужно покинуть, и как можно скорее, было ясно как божий день. При этом путей к спасению имелось немного: точнее, всего один.
Фишман заметался по квартире и наскоро упаковал командировочный чемодан. Перед тем как открыть входную дверь, схватил с тумбочки в прихожей старенькую «Нокию» и попробовал позвонить жене. Тщетно — бесстрастный женский голос несколько раз подряд сообщил о том, что абонент временно недоступен.
До станции метро «Политехнический институт» от дверей подъезда было пять минут быстрым шагом. Еще не завернув за угол ко врезанному в первый этаж обычного дома вестибюлю, Фишман увидел несколько сот человек с чемоданами, а то и с узлами, упорно штурмующих стеклянные двери. Он представил себе, что должно твориться внутри, и скрепя сердце отказался от мысли прорваться в метро. До конечной цели — железнодорожного вокзала — было не так уж и далеко, минут тридцать-сорок ходу, и редактор газеты «Новая правда Украины» решил проделать этот путь пешком.
Проклиная свое еврейское счастье, идиотское правительство и оттягивающий руку чемодан, Фишман, почти выбившись из сил, добрел до универмага «Украина». Машин на улицах больше не стало — видимо, те, кто мог и хотел, сбежали еще вчера, — зато пешего народа, движущегося по направлению к вокзалу, заметно прибавилось. Отягощенные ручной кладью, по большей части плохо одетые люди отчужденно шли вперед, не глядя друг на друга. Глухое отчаяние, владевшее всей этой беспорядочной толпой, ощущалось почти физически, и Фишман поймал себя на мысли, что воспринимает все окружающее так, словно находится в прифронтовом городе, с ужасом ожидающем прихода оккупантов, — точь-в-точь как в рассказах деда, портного с Евбаза, который пережил немецкую оккупацию, чудом избежав Бабьего яра.
От мрачных мыслей его отвлек тарахтящий рокот вертолетов. Несколько хищных пятнистых стрекоз, явно военных, пронеслись над самыми крышами в сторону центра. Люди на улице, провожая их взглядами, одновременно повернули головы на ходу. Толпа густела и, перехлестывая через тротуар, стала понемногу занимать проезжую часть.
Поравнявшись с гостиницей «Лыбидь», Фишман завертел головой. До вокзала отсюда можно было добраться двумя путями — наверх по бульвару Шевченко до улицы Саксаганского, а потом вниз по Коминтерна, или направо, по Жилянской. Первый маршрут проходил по затяжному подъему, второй был длиннее, но не требовал волочить в гору проклятый чемодан, казавшийся уже чугунным.
Что он будет делать, попав на вокзал, Фишман представлял себе смутно. Должны же там быть какие-то поезда, электрички, в конце концов, — им-то не страшны пробки. Да и вообще, главное — вырваться из кольца блокады, а дальше будет видно. Моисей машинально ощупал правый карман, в котором лежала семейная заначка на черный день — пять с половиной тысяч евро. Судя по тому, что с каждой минутой желающих воспользоваться железной дорогой становилось все больше, место в вагоне нужно будет покупать отнюдь не в кассе.
Прикидывая, в какую сумму ему выльется сегодняшняя поездка, Фишман добрался наконец до улицы Пестеля, уходящей вправо под острым углом. Это была даже не улица, а короткий тупиковый переулок, в конце которого возвышался удаленный вестибюль, соединенный надземной галереей с южными платформами и привокзальной площадью. Чемодан давно превратился в многопудовую гирю, а галерея изрядно сокращала оставшийся путь. Не обратив внимания на то, что идущая к вокзалу толпа стала еще гуще и занимала теперь уже всю проезжую часть, Фишман решительно повернул направо.
В конце тупиковой площадки, где к трамвайному кольцу сходились улицы Пестеля и Старовокзальная, за цепочкой брошенных торговых палаток серел двухэтажный вестибюль. Но подходы к нему были наглухо перекрыты черной полосой омоновцев с отблескивающими на солнце пластиковыми щитами — ловить здесь явно было нечего. Фишман завернул за угол, чтобы вернуться по Старовокзальной на прежний маршрут, и тут ему стало по-настоящему страшно: людской поток, выливающийся из двух улиц, прямо на глазах сливался в плотную черную массу, напоминающую какое-то многоглавое и многоногое чудовище. Толпа начала напирать, выдавливая его к трамвайному кольцу.
Пять лет назад, когда он еще был ведущим рубрики катастроф и происшествий и подписывал свои статьи как Михаил Рыбак, Фишман готовил серьезный аналитический материал по минской трагедии на Немиге. Майское гулянье на Троицу с праздником пива было прервано тогда неожиданно налетевшей грозой с крупным градом. Единственным укрытием для нескольких тысяч собравшихся оказался подземный переход станции метро «Немига». Люди внутри этого подземного перехода оказались в ловушке, а те, кто находился снаружи, спасаясь от града, напирали, не зная, что происходит впереди, и не отдавая себя отчета в том, что они делают и чем это может кончиться.
Фишман отлично помнил статистику тех трагических событий. Толпа насчитывала примерно две с половиной тысячи человек, а погибло в давке пятьдесят три — из них сорок две девушки и два милиционера. И еще Моисей вспомнил о том, что не вошло в статью, — данные из секретного аналитического отчета, сделанного психологами КГБ, которые в конце шестидесятых, по личному распоряжению Брежнева, обработали все доступные материалы по всем подобным событиям, начиная с приснопамятной Ходынки. Когда задние напирают, а передние либо останавливаются, либо поворачивают назад, уплотнившаяся толпа входит в резонансные колебания, которые возбуждают в подсознании первобытный страх, напрочь отключая разум и свободу воли. Малейшее препятствие приводит к падениям, и упавшим почти никогда не удается снова встать на ноги.
Он отбросил чемодан с отчаянием ящерицы, отбрасывающей хвост, но было уже поздно. Две узкие улицы закупорили прибывающие люди, а путь к платформам загородил милицейский заслон. Но даже если бы щиты и резиновые дубинки не преграждали путь к спасительным дверям, эти двери все равно не смогли бы впустить внутрь всех желающих.
Из-за высокого бетонного забора, ограждающего железнодорожные пути, донесся длинный протяжный гудок. Через несколько секунд ему начал вторить еще один, тоном пониже.
— Последний отходит!!! — раздался откуда-то справа истошный вопль.
Толпа выдохнула в едином порыве, над площадью взметнулся тысячеголосый рев, и людская масса, сокрушая препятствия, рванулась вперед.
Рядом страшно, до рези в ушах, закричал ребенок, и крик его сменился мяукающим жалобным визгом раздавленного котенка. Фишман шарахнулся в сторону и споткнулся о высокий бордюр. Его сильно толкнули в спину; он упал на колени, с отчаянием утопающего вцепившись в край чьей-то куртки. Затрещала ткань, а затем на голову редактора обрушился жестокий слепящий удар. Фишман распластался на земле и завопил от боли — люди пошли прямо по нему, не разбирая дороги и топча упавших. Он несколько раз ощутил, как в спину впиваются острые женские каблуки, но вскоре многочисленные удары слились в единую, всепоглощающую боль, в которой тонуло и растворялось сознание…
…С высоты птичьего полета — оттуда, откуда смотрел на происходящее Щербицкий-наблюдатель, — все пространство вокруг вокзала напоминало растревоженный муравейник. Когда обезумевшая толпа наконец-то выдохлась, схлынула и рассеялась, все прилегающие улицы были покрыты несколькими слоями упавших и раздавленных людей. Мертвые и еще живые, они лежали вперемешку, и никто не спешил прийти к ним на помощь. И постепенно живых в этой жуткой каше становилось все меньше, а мертвых — все больше…
А вечером похолодавший воздух опустил на город тяжелое облако радиоактивной пыли.
Часть втораяВитязь
Глава 9Волки гибнут в одиночку
— Господин генерал, почему карта заражения Киева напоминает шкуру леопарда?
— В тот день, когда выброс радиоактивного горючего достиг Киева, в городе не было дождя и дул очень слабый ветер, поэтому контуры оседания пылевых облаков выделяются очень четко. Встречаются даже дома, зараженные частично.
— Наши зрители постоянно интересуются, почему до сих пор не предпринимаются активные меры по обеззараживанию города?
— Это невозможно ни технически, ни организационно. По самым приблизительным оценкам, внутри санитарного кордона находятся сотни миллионов тонн зараженной почвы и зданий. Дезактивировать их на месте — нереально. Вывозить? А куда? В другой регион, чтобы создать еще одну, не менее обширную, радиоактивно опасную область? Учитывая это, я могу сказать, что, вероятно, в ближайшие пятьдесят или даже сто лет территория города будет непригодна для жизни.