– Подождем немного. Может, устаканится?
– Да что устаканится? На днях мне пришлось самому выгуливать пса.
Да буду я выгуливать Печорина, буду! Могу три раза в день, если надо! Я не успел всего-то один раз. Но у меня была веская причина: превратившись в Супермалину, я спасал Веру Погодину от разбойного нападения злоумышленника. И что, теперь отдавать меня в интернат?
– Там плохие условия, – сказала мама.
Да!
– Он там будет всех бояться, – добавила она.
– Привыкнет, – отрезал отец.
Я отлип от кухонной двери и поплелся в свою комнату. Может, я опять что-то напутал? Но как можно напутать – отец говорил о проблемах с учебой. Сомнений нет: у Печорина с учебой проблем нет, это точно. Они есть только у меня.
Я приземлился на кровать. В этот раз плакать не буду. Хотят от меня избавиться – пусть.
Понял: слишком маленькая квартира. Въехали дедушка и Печорин, а я теперь лишний.
Не выдержал и вернулся к кухонной двери – интересно ведь узнать, что меня ждет.
– Купим ему билет на теплоход по Енисею.
Опять вернулся в комнату. Час от часу не легче. Теплоход по Енисею? Я буду жить на теплоходе? Или они хотят, чтобы я доплыл до Сибири и ушел в тайгу? Ничего. Буду как Аким из книжки. Промыслом займусь. Ягоду собирать буду, жарить грибы на костре и ночевать в избушках. Это лучше, чем интернат. Наверное, маме удалось уговорить отца отправить меня на Енисей вместо интерната.
И все же грустно.
– Ты уроки делал сегодня? У тебя задолженности. Конец учебного года на носу.
Я поднял взгляд. В дверях стоял отец.
– Я… я сделаю! Я вот прям сейчас! – кинулся к рюкзаку и стал торопливо доставать учебники.
– А с собакой гулял?
– Нет, но я погуляю. Я сейчас погуляю, а потом сразу уроки сделаю. Я могу даже не ужинать! Всё, всё сделаю!
– Что с тобой, Костя? – Из-за плеча отца выглянула мама.
– Я погуляю с Печориным! – Схватил поводок. – А потом сразу за уроки!
– Ты что, слышал наш разговор? – спросила мама. – Да не отдадим мы Печорина в приют.
– Да знаю. – Я разом сник и осел на кровать. – Печорин останется. Это меня вы отдадите. Но лучше на Енисей! Я проживу как-нибудь. Буду рыбу ловить, ягоды собирать, грибы всякие. Не надо в интернат! Я изучу тропы, буду по ним только ходить, не сворачивая. А ночевать – в избушке.
– Какая еще избушка, какой Енисей? – громогласно вопросил отец. – О чем ты?
Мама присела рядом со мной на краешек кровати.
– Ну вы же меня в интернат хотели… а потом передумали – и на Енисей… – пробормотал я.
Мама толкнула меня плечом, как обычно делала. И кажется, тихонько рассмеялась. Нашла время. Я тут чуть не плёчу. Из последних сил держусь, между прочим.
– Мы говорили про собаку, – сказал отец. – Я предлагаю сдать Печорина в приют.
– Не надо меня обманывать, – настаивал я. – У собаки нет проблем с учебой. Вы говорили обо мне.
– Проблемы с учебой у тебя определенно есть, – строго сказал отец. – А выгул собаки тебя только отвлекает. Поэтому мы хотим отдать собаку.
– Не хотим, – вставила мама, все еще посмеиваясь.
– Дедушка завтра ложится на операцию – очередь подошла раньше, чем мы ожидали. И пробудет в больнице очень долго, а потом еще дома лежачий режим. Зачем ему собака? Поэтому я и предлагаю отдать Печорина в приют, там будет кому за ним приглядывать.
– Мы не отдадим, – вставила мама.
– Это еще не решено, – вставил отец.
– А Енисей?
– Енисей – для дедушки, – сказала мама. – Он давно мечтал побывать там, где прошло его детство. Постоянно вспоминает, рассказывает, вот мы с папой и решили купить ему билет на теплоход – конечно, когда он сможет сам ходить.
– А меня?
– Что – тебя? – строго спросил отец. Он явно начал терять терпение.
– Меня отдадите куда-нибудь? Или только Печорина в приют и дедушку на Енисей?
– Тебя не отдадим. – Мама вновь толкнула меня в плечо. Ну что за привычка детская? Я улыбнулся. – И тебе пора перестать бояться, что мы от тебя откажемся. Ты у нас – навсегда.
Я хотел еще уточнить у отца – может, он хочет меня отдать? Просто он как раз любитель поотдавать кого-нибудь – Печорина например. Но не стал. А сказал:
– Не надо Печорина в приют. Я буду гулять с ним. И за учебу возьмусь с нечеловеческим усилием, – пообещал я.
– «Нечеловеческим усилием»! – проворчал отец и даже – не поверите – чуть не улыбнулся. Но вовремя посерьезнел. – Смотри у меня. Ты пообещал.
– Да клянусь! – воскликнул я радостно. Но тоже посерьезнел. – Что? Дедушка завтра ляжет в больницу? На операцию? Уже?
Все это время я как-то не задумывался о том, что дедушке предстоит операция. А теперь вот задумался. С вами такое бывало? Ходишь, ходишь по посудной лавке, выбираешь себе тарелочку, кружку там, молочник. А слона не замечаешь.
А потом – вот, хобот. И ухо-лопата. И миниатюрный хвостик с кисточкой. Слона-то в посудной лавке я и не приметил.
В общем, я хочу сказать, что дедушку надо спасать.
Я спросил его вечером:
– Дедушка, а ты боишься операции?
– Нет, чего бояться? От меня там ничего не зависит, значит, и бояться нечего.
Я переварил эту мысль.
– Но волнуешься?
– Немного. Но это пройдет само, надо только подождать.
«От чего же спасать дедушку?» – задумался я.
Когда утром я встал в школу, дедушкины вещи в двух полиэтиленовых пакетах стояли в прихожей. А сам дедушка уже надевал ботинки. Отец подхватил пакеты и вышел за дверь, предупредив:
– Я к машине.
Дедушка кивнул.
А я не знал, что сказать, как напутствовать. «Удачной операции»? «Буду ждать твоего возвращения»?
– Пока, внучок. Скоро увидимся! Не волнуйся за меня.
Дедушка тихо прикрыл за собой дверь. Щелкнул замок. А я все стоял.
Вернулся в комнату, распахнул окно. Внизу – наша машина с открытыми дверьми, похожа на жука с крыльями наизготовку. Отец помог дедушке усесться на заднее сиденье, мама юркнула на переднее. Я проводил отъезжающую машину взглядом.
Глава четырнадцатая
Операцию назначили на четверг. И в четверг же намечалось открытие школьного музея, над которым мы, я и Ксения Шапошникова, работали не покладая рук целых две недели.
Открытие музея планировалось торжественным. С ленточкой и ножницами, все как положено. Музей, сказала нам завхоз Ульяна Павловна, будет участвовать в городском конкурсе школьных краеведческих музеев. Большая ответственность!
В среду вечером я выгуливал Г. Печорина по Стеклянной улице. И ноги сами привели нас к дому Веры Погодиной.
– Пойдешь со мной в музей, Вера Погодина? – крикнул я в распахнутое окно на втором этаже.
Она выглянула. Улыбнулась. Я был без суперкостюма, без шляпы, а так, в обычной рубашке и джинсах.
– Ты веришь в погоду, Супермалина?
– Верю!
– Я пойду с тобой в музей, но не сейчас! Я пойду с тобой, когда небо выльет весь свой дождь и солнце засияет вечно!
Так изящно меня еще не отфутболивали.
Я глянул на вечную лужу – она жила здесь, в этом дворе, без всякого дождя, самодостаточная лужа. И тогда я сказал:
– Солнце сияет вечно на Енисее. Полярный день!
Мы, я и Г. Печорин, развернулись и зашагали в закат. По дороге из желтого кирпича. И я чувствовал, улыбка Веры Погодиной сопровождала нас, пока мы, два силуэта – человек и собака, – не скрылись в арке дома напротив.
Глава пятнадцатая
Сегодня в четырнадцать ноль-ноль начнется дедушкина операция, и в это же время в школе пройдет открытие краеведческого музея.
Конечно, дедушку этим не спасу, но я кое-что взял с собой в школу. И, пока никто не видел, пробрался в музей и повесил на стену.
Без десяти два в коридор набилась уйма народу – учителя, учащиеся, директор, завхоз, журналисты с огромной видеокамерой и круглым микрофоном. Мы, я и Ксения Шапошникова, как почетные помощники, торжественно стояли рядом с завхозом Ульяной Павловной. Толпа шумно, бурчаще ждала начала мероприятия. Заиграла из динамиков музыка – бур-бур-бур. Старый динамик хрипел.
Завхоз Ульяна Павловна произнесла необходимую, но скучную речь. Школьники переминались с ноги на ногу, кто-то глядел в телефон, опустив его достаточно низко, чтобы учителя не заметили.
Я пытался вслушаться в речь, но мысли улетали к дедушке. У него тоже все началось.
Ульяна Павловна разрёзала ленточку. Распахнулась дверь музея, открыв миру стеклянные витрины с камуфляжными касками, письмами-треугольниками, карандашными зарисовками, газетными вырезками; и стены, увешанные чернобелыми фотографиями с неизвестными нам всем – и школьникам, и учителям – людьми.
Учителя стояли навытяжку, гордо улыбались. Школьники – кто вежливо, а кто скучающе – разглядывали витрины и фотографии. Я блуждал в туманах своих мыслей. Никак не удавалось сосредоточиться. Мелькали картинки из рассказов дедушки – почему-то я представлял эти картинки в виде графики, как в советских детских книжках. Вот избушка – зимовье, как говорят на Севере. Бревенчатый домик, почти что из сказки про Бабу-ягу. А вот Енисей – темная широкая лента – спокойный и могучий. И огненный шар, катящийся по горизонту, но никогда не скрывающийся за ним, – вечное солнце, которого так ждет Вера Погодина, чтобы отправиться со мной на свидание.
– Выпендрился, Грачёв? – вырвал меня из книжных картинок голос Ксении Шапошниковой.
Оказывается, открытие музея завершилось. И мы – я, Ксения Шапошникова и завхоз Ульяна Павловна – остались в музее одни.
– Грачёв, это что такое? – Завхоз Ульяна Павловна показала на одну из фотографий на стене.
– Я думал, никто никогда не заметит. Ведь обычно никто по-настоящему не смотрит на фотографии незнакомых людей.
– Этого здесь быть не должно! – воскликнула завхоз Ульяна Павловна. – Нас, между прочим, новостной канал снимал! А если эта фотография попала в кадр? Она не соответствует военной тематике, Грачёв! Кто на ней изображен, потрудись объяснить?