В школе не знают, что родители Ромы развелись. Он не рассказывал – незачем. Ведь это никого, кроме него и мамы, не касается… Так что в отсутствие отца подделать его подпись и получить разрешение на поездку – плевое дело. Осталась сущая мелочь – написать заявление от имени отца.
Рома сел за стол, взял лист бумаги и ручку.
Глава четвертая«Как у красных у ворот есть направо поворот»
Первого июня солнце висело в центре неба, как желтый циферблат на голубеньких обоях. Пётр Семёнович отпер дверь старенькой бордовой «девятки», что была припаркована во дворе, и загрузил в багажник чемодан со всем необходимым для фольклорной экспедиции. Необходимое он взял только на себя – надеялся, что Машин увильнет от поездки, как он часто увиливал от выполнения домашнего задания по истории. Пётр Семёнович не без труда захлопнул багажник: замок барахлил, с первого раза не защелкивался.
Прежде чем усесться в водительское кресло, Пётр Семёнович поправил на плечах новый пиджак. Слегка большеват, зато хлопковый. И цвет серьезный, учительский – темно-синий. Пётр Семёнович коротко, но горько вздохнул о родном пиджаке. Да делать нечего – надо уметь без сожалений отпускать старое и с радостью и благодарностью принимать новое. Тем более что на оплату этого нового ушел весь аванс. Поэтому Пётр Семёнович отогнал ностальгические мысли о пиджаке-погорельце. Посмотрел на часы: без одной минуты одиннадцать. Еще чуть-чуть – и можно будет уехать одному, без Машина, если тот не соизволит прийти вовремя.
– Сяду в одиннадцать ноль одну, – проговорил себе под нос Пётр Семёнович. – Тронусь и тихонько поеду. А если Машин все же явится и будет размахивать своими длинными руками, привлекая мое внимание, сделаю вид, что не замечаю.
План ему понравился. Он снова глянул на часы. Можно!
Быстро забрался на переднее сиденье и тут же увидел через лобовое стекло Машина. Тот как раз выбирался из такси, чтобы проследовать к старой «девятке».
– Вот барин, на такси разъезжает.
Машин приветственно махнул рукой. Открыл дверь и сказал:
– Здравствуйте, Пётр Семёнович!
И втолкнул свою долговязую фигуру внутрь автомобиля. Взгромоздился на сиденье рядом с водительским, на колени поставил рюкзак. С третьей попытки захлопнул за собой дверь.
Пётр Семёнович неодобрительно глянул на ученика. Он предпочел бы, чтобы тот расположился на заднем сиденье, а не мешался под боком.
– Собирались уехать без меня?
– Ничуть.
– Я даже не опоздал! – похвалил себя Машин. – Какая у вас раритетная машина. Но она же поедет?
– Какое у тебя неожиданное рвение к народному творчеству! – недовольно заметил Пётр Семёнович.
– Люблю всякие песенки.
Любовь к песенкам была написана на лице Машина в последнюю очередь. Пётр Семёнович вздохнул и повернул ключ в замке зажигания.
– Ты вещи какие-нибудь взял? – поинтересовался Пётр Семёнович. – Нужные, например.
– Всё здесь. – Машин кивнул на рюкзак.
– Скейтборд и селфи-палка?
– Обижаете, Пётр Семёнович. Зубная паста и жестяная кружка. А также коробок спичек. На всякий случай.
– Да уж, без огонька никак, – подытожил Пётр Семёнович и нажал на педаль газа.
Какое-то время ехали молча. Когда проезжали Южный мост через реку Урал, Пётр Семёнович объявил:
– Бывшая станица Магнитная по правому борту. Основана в тысяча семьсот сорок третьем году как крепость пограничной линии Оренбуржья. Первый колышек вбил наместник Оренбургской губернии Иван Неплюев. К слову, им же был основан южноуральский город Троицк.
– То есть, чтобы основать город, можно просто вбить какой-то колышек? – лениво поинтересовался Машин. – Или это особый колышек? А колышек для палатки сойдет?
– Первая палатка – памятник той самой палатке, в которой жили первые строители города. Возведен девятого мая тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. На основании памятника высечены стихи первостроителя Магнитки, рабочего-поэта Бориса Ручьёва.
– «Да жгли у дверей золотые костры», – вставил Машин. – Постоянно вижу эту надпись, когда на трамвае в школу еду.
– Про костры ты все знаешь, – кивнул Пётр Семёнович.
– А куда мы сейчас?
– В Кизильский район, Машин, в Кизильский район. Один час двадцать четыре минуты в пути.
Рома шумно выдохнул.
– Не скучай, Машин, я тебе еще про станицу расскажу.
– Может, музыку включим? У вас тут вроде магнитола даже есть. – Рома поднял брови домиком, разглядывая древнее устройство с десятком маленьких кнопочек. – По блютусу она не подключается?
– Эх, Машин, Машин! Тебя бы да в поля, рожь колосистую косить в льняной рубахе… – мечтательно произнес Пётр Семёнович.
– Зачем так-то? – насупился Рома. – Ладно, ладно, я понял, не надо музыки. Послушаем журчание речки.
– Это не речка, это река. Яи́к называется.
– Как? – Рома усмехнулся. – Яик? Пётр Семёнович, ну вы меня тут не подловите – это ж Урал.
– Раньше река называлась Яик. Переименована в Урал по указу Екатерины Второй в тысяча семьсот семьдесят пятом году, после подавления крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачёва, в которой активно принимали участие башкиры и яицкие казаки.
Рома взглянул в окно. Река блестела в свете почти полуденного солнца.
– Вдоль Урала проходит разделительная линия Европа – Азия. Магнитогорск – один из нескольких городов, которые находятся одновременно и в Европе, и в Азии. Река Урал делит город пополам; с одной стороны расположены жилые районы, а с другой – металлургический комбинат.
– Очень интересно! – пробормотал Рома не очень-то заинтересованно. Он все глядел в окно на реку. – А что там за куски металла торчат из воды?
– Да, Машин, хорошо, что напомнил. Насчет кусков металла ничего не знаю, зато знаю, что после строительства плотины часть станицы Магнитной была затоплена. Некоторые дома перевезли в безопасное место, но средств на это хватило не у всех жителей. К тысяча девятьсот тридцать седьмому году большинство построек ушло под воду заводского пруда, в том числе станичный храм. Говорят, можно было видеть тусклый блеск куполов под водой, но это вряд ли правда.
– Можно ужастик снять, – впечатлился Рома. – Подводный храм. Из воды мертвецы выходят, ну знаете, как зомби, ободранные такие и мокрые.
Пётр Семёнович вздохнул.
– Займись, Машин. Огненную стихию освоил, переключись на воду.
Постепенно урбанистические пейзажи сменились природными. Безликие однотипные жилые здания и трубы металлургического комбината остались позади, взору открылись приглушенно-зеленые полынные, тысячелистниковые белые и васильково-синие поля.
Рома достал смартфон, чтобы снять красоту на видео. «Вике потом отправлю, она заценит», – решил Машин.
– К двадцатому веку в станице жило уже две с половиной тысячи человек. Работали магазины, школы, был даже свой театр. Но в тысяча девятьсот девятнадцатом началось раскулачивание. Коренные жители пострадали, население сильно сократилось, закрылись магазины, опустели некоторые дома. Поселение стали называть поселком Магнитным.
Рома нажал «стоп». Васильковые поля сменились невзрачными, поросшими блеклой полусухой травой.
– Что, Машин, неинтересно слушать историю, которая была когда-то давно и с кем-то другим?
– Да почему? – смутился Рома, как обычно смущается ученик перед требовательным учителем. – Дома́ опустели, магазины закрылись – я понял.
– А мальчик чуть младше тебя вел коня под уздцы по этим самым полям. Отец сказал: «Беги отсюда как можно скорее!» И мальчик ушел, забрав единственного, старенького уже, коня. И оставив отца наедине с незнакомыми людьми в военной форме, которые заявились в дом на рассвете.
Рома посмотрел на учителя.
– В детстве море по колено, каждый мальчик – рыцарь. Но сейчас этот самый мальчик идет, оглушенный чем-то большим и нестерпимым, но идет. Он еще не видит впереди деревню в несколько домов, в которой ему доведется прожить всю жизнь. Он еще не знает, что вернется в станицу Магнитную только в старости. Вернется, чтобы проведать дом детства. Вернется, чтобы не найти дом детства, а найти достаточно большой уже город – с новыми домами и новыми людьми в них. А пока…
Рома сглотнул, глядя на профиль учителя.
– А пока мальчик идет. И впереди – вольное, широкое, нескончаемое поле.
Рома оторвал взгляд от учителя и вновь посмотрел в окно. Поле, нескончаемое поле. Фантазия нарисовала перед внутренним взором Ромы картину: маленький мальчик пробирается через высокую траву, а следом за ним гнедой конь с седой гривой.
Рома прокашлялся и спросил:
– Это были вы? Тот мальчик – вы?
– Чем ты слушал, Машин? – обычным своим недовольным тоном спросил Пётр Семёнович. – Раскулачивание произошло в девятнадцатом году прошлого века, а мальчик был твоего возраста. Сколько мне, по-твоему, лет? Сто двадцать?
– Тогда о ком вы рассказали?
– Да просто выдумал, – махнул рукой Пётр Семёнович, не отрывая взгляда от дороги. – Но как история заиграла, а?
Глава пятая«Раззалетная вольна пташечка, что сидишь одна?»
Село Кизильское, которое посетили в первую очередь, оказалось не таким, как представлял себе Рома. Он думал, село – это три-четыре дома. В крайнем случае шесть. Но Кизильское больше напоминало маленький город. Здесь были школы, Дом культуры, аптека, магазины, администрация – все, как в Магнитогорске, только компактнее.
Первым делом Пётр Семёнович остановил машину напротив здания администрации сельского поселения. Рома заходить внутрь отказался, остался ждать учителя снаружи. Прошелся по узкой улочке. Увидел симпатичную девушку. Улыбнулся в ответ на ее улыбку. Помахал, когда она обернулась и помахала ему. Проводил девушку взглядом. Приободрился: не такое уж глухое село. Решил, что сегодня сбегать в Екатеринбург не будет. Сбежит завтра. Тем более Машин еще не придумал, как это провернуть.
Брякнул короткий сигнал. Рома достал из кармана телефон.