«Да хватит, медведь, меня задирать. Иди своей дорогой, а я своей пойду».
«А что, и пойду! – вдруг человеческим голосом говорит медведь. – Ты мне только мундир на память подари».
И стал тянуть мундир на себя, медведь-то. А солдат на себя тянет – жалко ему мундир, всю службу при нем был.
Так тянули, тянули каждый в свою сторону. Медали на мундире блестят, глаза слепят, прямо сил никаких нет.
И вдруг солдат просыпается. А медведя-то никакого и нет. Солнце светит в окошко, а солдат на полу лежит, с мундиром борется. С печки, значит, упал, тут ему сон и приснился.
Поднялся солдат с пола, мундир надел да пошел своей дорогой дальше.
Рома концовку сказки не услышал. И даже не нажал «стоп» в окошке аудиозаписи. Потому что Рома уснул, уронив голову на сложенные на столе руки. А бабушка Акулина не стала будить мальчика – пусть поспит.
Когда Рома разомкнул глаза, солнце играло яркими зайчиками на скатерти. Он поднялся со стула, размял затекшие конечности. Посмотрел время на телефоне: без пятнадцати девять. Рома накинул рюкзак на плечи, убрал телефон в карман и огляделся. В кухне никого не было. Он позвал бабушку Акулину, но та не откликнулась. Тогда Рома заглянул в единственную, кроме кухни, комнату. Комната была словно картинка из книжки: на окнах белые кружевные занавески, у противоположной от входа в комнату стены – металлическая с фигурными ножками кровать, а на ней – подушка треугольником. На подушку накинута большая кружевная салфетка. И по всем стенам – пучки трав, развешенные на тонких веревочках.
Не найдя бабушку Акулину в доме, Рома вышел на улицу, прикрыл за собой дверь. Прислоненный к низенькому забору, стоял его развалюха-велосипед. А до горизонта – поля, поля, поля. И ни души. Не приснилась ли ему бабушка Акулина?
Рома выкатил велосипед за калитку и повел к трассе.
Глава десятая«Я иду, полынь качается, зеленая трава»
Со стороны полей пахло почему-то гречишным медом, а со стороны трассы – выхлопными газами. Запахи смешивались в причудливый, слегка тошнотворный аромат. Рома вел велосипед за руль, не решаясь сесть на него и поехать. Не потому, что боялся снова упасть, а потому, что засомневался: правильно ли поступил, сбежав вот так? Тем более что его паломничество слегка затянулось.
Рома медленно двигался к Магнитогорску – с каждой минутой все медленней. Пока совсем не остановился. Сколько там еще добираться? Двадцать девять часов и три минуты? Рома достал телефон – тот пискнул и показал значок низкого заряда батареи. Этого еще не хватало! У него, конечно, есть зарядное устройство в рюкзаке – но толку-то от него в глухой степи? Сейчас еще и без связи останется.
Воздух-сухостой, предсказывая жаркий день, радостно обдувал полынные поля. Роме хотелось есть. Хотелось пить. Ох уж этот молодой растущий организм, как про него говорила бабушка! Желудок грозно урчал, требуя принесения жертв в виде хотя бы каши. Язык высох, как те веточки травы, развешенные по стенам у бабушки Акулины. Рома готов был распластаться на обочине и ждать кончины. И почему он, покидая избушку, не выпил хотя бы воды? На столе целый самовар стоял. Наполненный вкусной водой.
Рома отогнал мысли о самоваре. Сейчас не до истерик. Надо собрать волю в кулак. Люди даже в пустыне выживают! Если повезет.
Раздался звук велосипедного звонка. Рома машинально посмотрел на руль своего велосипеда. Но его звонок казался неподвижным. Между тем звук продолжался – дзынь-дзынь, дзынь-дзынь. У него начались галлюцинации? Сейчас он обернется и увидит оазис. Те люди, что блуждают в пустыне, они тоже видят всякие оазисы. Бегут к ним, а потом оказывается, что это был мираж.
Вот и Рома обернулся в надежде хотя бы на мираж, а там Пётр Семёнович на велосипеде. Едет, одной рукой руль держит, а другой – кулак ему, Роме, показывает. Может, все же мираж?
– Машин, ты меня в могилу свести хочешь?!
Пётр Семёнович приблизился и рывком соскочил с велосипеда, тот повалился на землю. Рома подумал, что историк сейчас, как в каком-нибудь боевике, ударит его с ноги. Потом, когда Рома согнется пополам от боли, Пётр Семёнович треснет его по шее ребром ладони, чтобы отключить сознание. И когда Рома безвольным тюком бухнется на землю, Пётр Семёнович отряхнет руки и скажет хриплым голосом:
«Считай, что тебе еще повезло, молокосос. В следующий раз так легко не отделаешься».
Пётр Семёнович сплюнет на обочину, рывком застегнет молнию на косухе, сядет на мотоцикл и укатит в закат.
– Эй, Машин, ку-ку! – Пётр Семёнович, в темно-синем пиджаке и без всякого мотоцикла, пощелкал пальцами перед лицом Ромы. – Ты совсем с ума сошел, я спрашиваю? Как ты мог самовольно удрать, Машин? Что у тебя в голове? Солома? А если бы я не нашел тебя? Что ты молчишь? Я же мог поехать не по этой дороге! Ты бы сгинул здесь, а меня посадили бы лет на двадцать! Говори, Машин, что у тебя вместо мозгов?!
Рома разлепил сухие губы и тихо произнес:
– Пить хочу.
Если бы это был фильм, а не жизнь, Рома бы именно в этот момент потерял сознание от истощения и упал прямо под ноги Петру Семёновичу. Но это была жизнь. Ветер шумел, солнце палило, Рома стоял на ногах. А Пётр Семёнович покачал головой, достал из чемодана, который был примотан веревкой к узенькому велосипедному багажнику, бутылку воды и протянул Роме.
Рома обессиленно опустился на бледно-зеленую траву на краю дороги и принялся жадно пить. Пётр Семёнович уселся рядом и ждал, когда тот утолит жажду.
Когда Рома завинтил крышку на опустевшей бутылке, Пётр Семёнович сказал:
– Машин, ну ты и…
– Придурок? Вы же нас придурками считаете, – вдруг осмелел Рома.
– Вообще-то я хотел сказать «жадный». Всю воду выдул. А нам еще…
– Вы вот постоянно недовольны. От телефонов мы не отлипаем, ничего своими руками сделать не можем, да и вообще не люди, а мармеладные мишки. А имена-то наши помните? А то Машин, Машин. А у меня, если что, имя есть!
– Да, видел что-то такое в классном журнале.
– А мы вот знаем, как вас зовут – Пётр Семёнович. Да и вообще, вы, весь такой настоящий человек, в отличие от нас, мармеладных мишек, носитесь со своим пиджаком, как с любовью всей жизни. «Бедный пиджак, сгорел. Где теперь такой достать?» – совсем уж смело передразнил Рома. – А я, если что, уехал-то из-за любви! И не к пиджаку, а к девушке. Я вот поехал свадьбу расстраивать, потому что люблю Наташу. Все бросил и поехал.
– Все бросил, да. Мою машину в том числе! – буркнул Пётр Семёнович.
– Вот вы о нас хоть что-нибудь знаете? Мы вот тут от любви умираем. На обочине жизни сидим и умираем.
– Умирает он! Не переживай, Машин, скоро вода всосется в ткани и органы, сразу лучше станет, перестанешь умирать.
– Я умираю, а мне вот в Екатеринбург надо, понятно? У меня там любовь всей моей жизни замуж выходит.
– Но не за тебя же, так что торопиться незачем, Машин.
– Я свадьбу хочу расстроить, – заявил Рома и расстроился сам. Весь запал вдруг сдулся степным ветром. – Вы вот никогда не любили, Пётр Семёнович, а я любил. И вконец запутался кого. Вику Королёву, Наташу или Алину Павлову.
– Алину Павлову? – удивленно вскинул брови Пётр Семёнович.
– Учительницу истории кизильской школы.
– Господи, Машин, когда успел? Я ведь от тебя даже почти не отворачивался.
Рома уперся лбом в колени.
– Я устал.
– Устанешь тут, Машин. И откуда столько любви на один квадратный метр человека?
Рома тяжело вздохнул.
– Да уж, юность – сложная пора, – проговорил Пётр Семёнович.
Рома не видел его лица, но услышал в голосе усмешку.
– А откуда эта фраза – про юность? – уныло проговорил он.
– Не помню, в фильме каком-то была. Хватит стенать, Машин, поднимайся и прими с честью этот бой.
– Какой еще бой? – Машин поднял голову и посмотрел на учителя.
– Надо на велосипедах доехать до ближайшего населенного пункта. Я тебя с шести утра разыскиваю, поесть не успел.
– О, я тоже хочу кушать! – обрадовался Машин. Он встал на ноги и поднял велосипед. – Давайте вернемся в Кизильское, там поедим, машину заберем, велики вернем. Кстати, а ваш велик откуда?
– Добрые люди одолжили. Я не ты, не краду велосипеды.
– Я не крал, я арендовал. Даже деньги оставил, – обиделся Машин.
– А машину мы забрать не можем. Сломалась она после твоего вмешательства.
– Да не вмешивался я особо. Она просто не завелась, – сконфуженно пробормотал Рома.
– «Просто не завелась»! – издевательским тоном передразнил Пётр Семёнович. – Работники ремонтной мастерской сказали, что чинить ее будут три дня. Велосипеды вернем владельцам на обратном пути нашей экспедиции. Так что, Машин, по коням! Вперед и с песней.
– Мы что, на великах поедем дальше собирать всякие сказки-пляски?
– Да, Машин, на этот раз ты прав. Мы на великах поедем дальше собирать всякие сказки-пляски.
– Прям на этих развалюхах?
– Благо до следующего пункта недалеко.
– Ну и какой у нас следующий пункт? – недовольно проворчал Рома.
– Село Обручёвка. Название, по одной из легенд, произведено от имени генерал-лейтенанта Николая Обручева. Через село протекают реки Ильяска и ее приток Кипчак.
Глава одиннадцатая«Сидит дрёма, сидит дрёмушка на стулике»
– Дед-то мой из Магнитной. Вот он рассказывал, как змёя привозили убитого на площадь в Магнитную. Этот змей жрал овечек. Дед тогда был мальчишкой и бегал босиком его смотреть.
А дело было так. На окраине станицы был Каменный овраг, и был Кулужбайкин брод там, на Урале. Под косогором жил этот удав, который жрал овечек. А жил змей в пещоре. Вот вылезет он, ягнят пару задушит, съест – и опять в пещору.
Наняли киргизов на двух лошадях и посулили им пятьдесят рублей, чтобы убили удава. А пятьдесят рублей раньше считались большими деньгами, столько раньше дом стоил. Вот, подкараулили киргизы змея и стали ждать, когда он выйдет из пещоры.