Он так и жил – выйдет из пещоры, сожрет овечку, залезет обратно и спит.
Вот удав вылез, они пальнули камнем, он башку поднял, и они петлю набросили, и стали эти два киргизина его гонять в поле. Он то перепрыгнет, то недопрыгнет. Наконец он подох. Они привезли удава на площадь в поселок, и тут им дали деньги.
Рома оставил телефон заряжаться в небольшой комнатушке, что им с Петром Семёновичем выделили в Доме культуры села Обручёвка. И сейчас, пока баба Ульяна рассказывала былички, просто сидел на стуле и слушал. В воображении даже картинки не возникали – так Рома устал от езды на стареньком велосипеде. Мышцы болели: двадцать два километра проехать на такой колымаге – это тебе не шутки. Даже пешком проще было бы. Добрались до Обручёвки к двум часам дня, пообедали в придорожном кафе и сразу сюда, в Дом культуры – работать, работать!
– Колдуны были у нас, урожай воровали. Ходили по чужому полю, искали спорыню[1] и сымали спорыню эту и колдовали с ней, и после этого урожай уходил колдуну. Еще, говорят, приходили колдуны на поле, брали серп и на самой середине полосы крестом выжинали хлеб и чё-то там делали. И этот хлеб весь переходил к ним, а у хозяина пустая полоса оставалась.
Когда люди хлеб молотили, тут колдуны колдовали. У нас дядя сказывал, как одного колдуна поймали.
Раньше молотили лошадьми у нас. Вот сделают ток[2] и поливают и катают его, и он гладкийгладкий станет, как пол. И на его настилают пшеницу или овес и лошадей штук пять выгоняют. И посередине хозяин встанет, и гонят лошадей. Молотили хлеб эдак у нас в Магнитной.
И жил один колдун. Как-то раз он приходит к одному человеку и спрашивает:
«Иван Иваныч, ты завтра чё будешь молотить?»
«Да, наверно, пока хорошая погода, пшеничку молотить буду».
А оне знали, что он колдун, и решили его проверить. Сказали, что пшеницу, а сами овса накидали на ток. А тот старик колдун, который узнавал, начал у себя пшеницу молотить.
Гоняли они, гоняли лошадей, а нет ничего. Пошли проверить, как старик молотит. Пришли и видят: у колдуна полный ток и пополам смесь. Половина пшеницы, половина овса.
«Это чё у тебя, Петрович? Зачем едак – половина овса, половина пшеницы?»
А старик говорит:
«Да ето у меня так посеяно было».
Так они узнали, что старик ворует, колдует. Они его били шибко, старика этого, за то, что он обманул. Овес-то к нему, к колдуну, переходил. Колдовал он, чё-то делал.
Так вот, тот старик ходил по хуторам, спрашивал каждого:
«Ты чё будешь молотить завтра? Пшеницу или овес?»
Чё скажут, то он и настилат. У ево, значит, полный ток, а тот гоняет, гоняет лошадей, а нет ничего.
Рома угрюмо скрючился на своем стуле. Он бы еще поел, если честно. Да побольше. И поспал бы. Да подольше. Но приходилось высиживать положенное время, пока баба Ульяна не расскажет все былички и не споет все песни, какие знает.
А Наташа в Екатеринбурге уже, наверное, подвенечное платье выбирает. Или выбрала и меряет. Или надувает воздушные шарики, чтобы украсить банкетный зал. Или обнимает жениха, будущего мужа…
– Колдуны были у нас, да. Знать не знаю, как они там колдовали, но они были. Бабушка моя рассказывала, что, когда оне в Форштате жили, у однех у соседей бабка была колдунья. Жила она со снохой.
И вот как вечер, молодые все ложатся спать, а она одевается и уходит на улицу. Куда пошла – не говорит никому ничё. Уйдет и ходит, сделается свиньей.
А робята раньше ходили по улицам с гармошкой. И вот ей невтерпеж, когда робята гуляют. Идут оне, и вот свинья пристала к ним и тычет их, и проходу не дает.
А оне не испугались ее:
«Постойте, мы ее щас!»
И там бревна у кого-то были возле чьего-то забора на улице. Строиться кто-то хотел. Загнали эти робята свинью в эти бревна да и взяли ей ухо отрезали. Заметили ее.
Теперича утром наша бабушка пошла к ней, к снохе этой колдуньи. И вот бабушка рассказывала:
«Я, – грит, – утром прихожу, сноха дома.
Я, – грит, – говорю: „Чё это у вас бабушка лежит на печке и стонает?“
А сноха:
„Дак сатана таскает иё! Как спать вечером ложиться надо – ей шляться надо, колдовать идти. Вот она и лежит теперича, хворат“».
Оборотень… Вот бы Роме уметь в зверя превращаться! Лучше – в птицу. Сейчас летел бы уже в Екатеринбург, без всяких велосипедов, автомобилей. Только крылья, только небеса. И ветер, вольный ветер…
– Еще песни знаю. Спеть? – с надеждой в голосе проговорила баба Ульяна.
Пётр Семёнович, конечно, кивнул: спеть. А Рома тихо вздохнул. Не быть ему птицей, понятно же. Придется сидеть здесь до последнего, песни слушать.
Бедный прапорщик армейский
Стал ухаживать за мной.
Мое сердце разгорелось
В этой страсти роковой.
Скоро маменька узнала,
Сыграть свадьбу нам не прочь,
Но в досаде мне сказала:
«Слушай, миленькая дочь,
Он ведь прапорщик армейский,
Тебя может обмануть.
От руки его злодейской
Трудно будет ускользнуть».
Нет ни сахару, ни чаю,
Нету хлеба ни куска.
И теперь я понимаю,
Что я прапора жена.
«Вот именно, Наташа, – подумал Рома. – Лучше бы за меня замуж пошла».
Уж ты, бабка ли, отгадка, отгадай мою болезнь.
Говорят, я простудился на гульянье ввечеру.
На гульянье при собранье мальчик девушку обнял.
Девчоночке стыдно стало – полились слёзы из глаз.
Мальчишечке жалко стало – стал ее он унимать,
Вынул беленький платочек, начал слезы вытирать:
«Не плачь, девка, не плачь, красна, сам я холост,
не женат.
Если вздумаю жениться – возьму замуж за себя».
«Уж ты беден, я богата, мне не быти за тобой».
«Хоть я беден, ты богата, я – красавчик пред тобой.
Я красавчик, я забавчик, возьму замуж за себя».
«Все правильно сказал, красавчик! – мысленно поддержал героя песни Рома. – Так и надо с ними».
Два героя постучались у окна:
«Хозяйка, ты пусти нас ночевать,
В теплом ме́стичке согреться,
Добрых коней напоить».
Что один-то сел на лавку,
А другой против его.
«Печь я сегодня не топила».
«Разлюбезная хозяйка, нам не надо ничего».
«Двадцать лет я мужа не видала,
Десять лет я сына своего».
«Разлюбезная хозяйка, уж я сам твой муж».
«Разлюбезная хозяйка, уж я сам твой сын».
На слове «сын» у Петра Семёновича зазвонил телефон.
– Извините, я сейчас. – Он отошел к окну. – Алло?
Баба Ульяна сложила полные руки на коленях и с улыбкой посмотрела на Рому. Машин успел подумать, что предстоит разговор из серии «ты уже придумал, мальчик, кем станешь?» – именно такие беседы, по опыту Ромы, любили заводить незнакомые бабушки при виде молодежи. Но разговору не суждено было случиться, потому как Пётр Семёнович отнял телефон от уха и рявкнул:
– Машин! Какого?.. – бросив быстрый взгляд на бабу Ульяну – божий одуванчик, Пётр Семёнович осекся. – Что за глупости, Машин, ты творишь?!
Глава двенадцатая«Уж ты Машенька несчастная, уродилася злосчастная»
Пётр Семёнович подхватил под локоть ничего не понимающего Машина и выволок из актового зала. Потом сердито вел по коридору, потом по лестнице, пока они не оказались в той самой комнате, которую сельская администрация выделила им для ночевки.
– Машин, ты в своем уме?
– Да что я опять сделал? Я же просто сидел на стуле. – Рома почти испугался – так грозно выглядел Пётр Семёнович.
– Что ты сделал? Подделал заявление, в котором сам себе разрешил поехать в экспедицию! Подделал подпись отца. Обманул мать, что едешь в Екатеринбург, когда сам отправился вместе с наивным учителем истории собирать народное творчество. А все зачем, Машин?
– Зачем? – автоматически повторил Рома.
– Затем, Машин, чтобы избежать месяца отработки в школе. Какой сознательный мальчик, сам вызвался поехать в экспедицию! Ага, как же! Держи карман шире! Машин просто работать не хочет.
Машин не знал, как ответить, чтобы не разозлить Петра Семёновича еще больше. Ведь это правда: работать он не хочет. И все остальное тоже правда. Но звучит из уст Петра Семёновича как-то обидно.
– А теперь твои родители заметили пропажу и прискакали в школу с обвинениями. И кого, думаешь, сделают виноватым? Каковы твои варианты?
– Меня.
– Нет, Машин! Меня! Потому что учитель несет ответственность за ученика. Даже здесь, в глухом селе. Ты вот, Машин, убежать хотел в свой Екатеринбург, а уволили бы за это меня. Потому что не уследил. И увольнение в такой ситуации – самый хороший исход, уж поверь мне. Теперь ты, Машин, всех вокруг обманул, а расхлебывать опять мне. Потому что твой отец устроил разборки: где мой сын да где мой сын?
– Отец?..
– Да, твой отец, Машин. Тот, чью подпись ты подделал. И он считает, что мы с тобой договорились. То есть, Машин, мы с тобой – сообщники! Как тебе такая правда?
– Это никакая не правда, – хмуро произнес Рома. – Я один во всем виноват, вы ни при чем.
Пётр Семёнович поклонился в пол:
– Спасибо, Машин, за искреннее признание! Вот только мне от него ни тепло, ни холодно. Лидия Леонидовна просит вернуться в Магнитогорск для разбора полетов. Сворачиваем нашу экспедицию, Машин. Приедем – меня в лучшем случае на пенсию отправят, тебя в худшем случае пожурят. И поедешь с легким сердцем в свой Екатеринбург срывать свадьбы, признаваться в любви и так далее. Все получится так, как ты хотел. И даже лучше: не придется отбывать неделю в ненавистной фольклорной экспедиции, уложился в два дня.