Я читаю его книги, потому что все, что он пишет, наполняет меня ощущением крушения. Вначале ты все понимаешь, потом как будто начинаешь ходить по кругу, потом чувствуешь, что тебя захватывает какой-то вялый, совсем не страшный вихрь, ты говоришь себе, что сейчас пойдешь ко дну, и действительно тонешь. Но тонешь не по-настоящему – это было бы слишком хорошо! Ты всплываешь на поверхность, хватаешь глоток воздуха, снова все понимаешь, с удивлением сознаешь, что он и в самом деле о чем-то рассказывает и даже понимает, о чем именно, потом опять идешь по кругу и опять тонешь… Все это претендует на глубину и даже кажется глубоким. Но стоит опомниться, и ты замечаешь, что это вовсе не глубина, а всего лишь сумбур, а различие между подлинной глубиной и глубиной, заранее заданной, не менее важно, чем разница между откровением и мастерством ремесленника.
Тот, кто отдается созиданию, верит – сам того не осознавая, – что плоды его трудов переживут годы, века и само время. Если бы еще в процессе творчества он почувствовал, что его творение обречено на гибель, он бросил бы его на полпути и ни за что не довел бы до конца. Деятельная активность и самообман суть вещи взаимно необходимые.
«Сначала он перестал смеяться, потом улыбаться». Это на первый взгляд наивное наблюдение одного из биографов Александра Блока как нельзя лучше демонстрирует схему любого жизненного крушения.
Трудно рассуждать о Боге, если ты не относишь себя ни к верующим, ни к атеистам. Похоже, это общая наша беда, включая богословов: мы больше не можем быть ни теми, ни другими.
Для писателя приближение к отрешению и свободе есть самое страшное бедствие. Как никто другой, он нуждается в собственных несовершенствах; преодолей он их, и он кончен как писатель. Остерегайся же, писатель, стать лучшим – в случае удачи ты горько об этом пожалеешь.
Не следует доверять озарениям относительно собственной натуры. Чем лучше мы знаем самих себя, тем неуютнее чувствует себя сидящий внутри нас демон, которого это знание парализует. Думаю, именно здесь нужно искать причину, по которой Сократ так ничего и не написал.
Плохих поэтов делает еще хуже то обстоятельство, что они не читают ничего, кроме поэзии (так же как плохие философы не читают ничего, кроме философии). Если бы кто-нибудь из них прочитал книгу по ботанике или геологии, это принесло бы ему огромную пользу. Человек обогащается только тогда, когда знакомится с материями, далекими от его собственной. Разумеется, это справедливо лишь для тех областей, в которых свирепствует «я».
Тертуллиан сообщает, что эпилептики в надежде исцелиться «с жадностью сосали кровь зарезанных на арене преступников».
Если бы я руководствовался инстинктом, то от любой болезни лечился бы только этим методом.
Имеем ли мы право обижаться на человека, который назвал нас чудовищем? Чудовище одиноко по определению, а одиночество, даже позорное, предполагает нечто позитивное, некую исключительность – пусть не совсем однозначную, но все же исключительность.
Два врага суть один человек, разделенный надвое.
«Никогда не осуждай другого, пока не попытаешься поставить себя на его место». Эта старинная пословица делает невозможным осуждение вообще, ведь мы именно потому и осуждаем других, что не можем поставить себя на их место.
Тот, кто дорожит своей независимостью, ради ее сохранения должен быть готов пойти на любой бесчестный и даже, если понадобится, позорный поступок.
Нет ничего гаже сидящего в каждом из нас критикана, а тем паче – философа. Если б я был поэтом, я бы вел себя в точности как Дилан Томас[24], который, слыша, как при нем обсуждают его стихотворения, падал на землю и корчился в судорогах.
Люди, лезущие из кожи вон, совершают несправедливость за несправедливостью и не испытывают при этом ни малейших угрызений совести – только раздражение. Угрызения совести – прерогатива тех, кто ничего не делает и делать не может. Они заменяют им деятельность и служат утешением за бесполезность.
Болыпую часть разочарований нам приносят поступки, совершенные по первому побуждению. За всякий порыв приходится платить дороже, чем за преступление.
Поскольку мы хорошо запоминаем только выпавшие на нашу долю испытания, больше всего выгоды от жизни получают в конечном счете больные, гонимые и всякого рода жертвы. У всех остальных, то есть тех, кому везет, есть жизнь, но нет памяти о жизни.
Неприятен человек, не снисходящий до стремления произвести впечатление на окружающих. Тщеславие в людях раздражает, но тщеславец хотя бы усердствует, прикладывает какие-то усилия; он назойлив, но его назойливость бессознательна, и мы благодарны ему за это, так что в конце концов начинаем легко переносить его общество и даже ищем его. Напротив, при виде человека, абсолютно равнодушного к внешним эффектам, мы впадаем в ярость. О чем с ним говорить? Чего от него ждать? Обязательно надо хранить в себе хоть некоторые следы сходства с обезьяной. Или вообще не выходить из дому.
Причиной многих неудач служит не страх перед делом, а страх перед успехом.
Мне бы хотелось, чтобы слова молитвы разили, как кинжал. К сожалению, если начинаешь молиться, вынужден произносить то же, что произносят все. Именно в этом одна из главных трудностей веры.
Мы боимся будущего только потому, что не уверены в своей способности в нужный момент покончить самоубийством.
Противоядием против скуки служит страх. Лекарство и должно быть сильнее болезни.
Если б только я мог подняться до уровня того человека, каким мне хотелось бы быть! Но какая-то сила, растущая год от года, все тянет меня книзу. Даже для того, чтобы вновь подняться к собственной поверхности, мне приходится пускаться на такие хитрости, о которых я не могу думать без стыда.
Было время, когда, сталкиваясь с нанесенным мне оскорблением, я, дабы не поддаться чувству мести, воображал, будто спокойно лежу в могиле. И тотчас же переставал злиться. Не следует с презрением думать о собственном трупе – в некоторых случаях он может сослужить добрую службу.
Всякая мысль есть производное от подавленного чувства.
Единственный способ глубоко соприкоснуться с другим человеком – погрузиться как можно глубже в самого себя. Иными словами, надо идти путем, прямо противоположным тому, что выбирают так называемые «благородные умы».
И почему я не могу воскликнуть вслед за хасидским раввином: «Благословение всей моей жизни в том, что я никогда не нуждался ни в одной вещи, пока она не попадала мне в руки!»
Позволив появиться человеку, природа совершила не просто просчет, но покушение на самоубийство.
Страх действительно делает нас сознательными, но не природный страх, а страх смерти. В противном случае животные достигли бы более высокого, чем мы, уровня сознания.
В своем качестве орангутанга как такового человек стар; в качестве орангутанга исторического – относительно молод. Человек – это выскочка, так и не успевший научиться, как следует вести себя в жизни.
После некоторых событий в жизни следовало бы менять имя, поскольку они и в самом деле делают тебя другим. Все вокруг кажется иным, и в первую очередь – смерть.
Она видится близкой и желанной, ты примиряешься с ней и начинаешь верить, что она, как писал Моцарт в письме к умирающему отцу, и в самом деле «лучший друг человека».
Надо страдать до конца, до того мига, когда перестанешь верить в страдание.
«Истина скрыта от того, кто переполнен желанием и ненавистью» (Будда).
…Это значит, от каждого из живущих.
Он тянется к одиночеству и, тем не менее, остается в миру. Столпник без столпа.
«Напрасно вы сделали ставку на меня».
Кому могли бы принадлежать эти слова? Богу и Неудачнику.
Все, что мы совершаем, все, что исходит от нас, стремится забыть о своем происхождении, но добивается этого, только восстав против нас. Отсюда негативный знак, каким отмечены все наши достижения.
Ни о чем нельзя сказать ничего. Вот почему числу книг никогда не будет конца.
Неудача, даже если она не первая, всегда поражает новизной, тогда как успех, повторяясь, утрачивает всякую притягательность и становится неинтересным. Никакого несчастья в этом нет, напротив, это счастье, правда, счастье нахальное, ведущее к колкости и сарказму.
«Враг так же полезен, как Будда». Это действительно так. Ведь наш враг заботится о нас, он мешает нам делать что попало. Он замечает малейшее проявление наших слабостей и громко говорит о них, заставляя нас двигаться прямиком к спасению; он не жалеет сил, лишь бы мы ни в чем не отступили от того образа, который он создал себе о нас. Мы должны испытывать к нему поистине безграничную благодарность.