Крутился полночи, лишь утром сон одолел его, задремал на два или три часа, но в восемь уже сидел за столом. Сидел, натянутый как струна, и ждал, когда щелкнет замок в дверях...
В каких?
Неужели пан Сопеляк подведет его?
Ну хороший, добрый, самый лучший пан Виктор, ну разве ты не можешь прийти на несколько минут раньше, всего на несколько минут?
Наверно, пан Сопеляк услышал эти мольбы Максима. Замок щелкнул тихо, даже очень тихо — в дверях справа, из комнаты донеслись скользящие шаги Сопеляка.
Рутковский слышал, как бьется у него сердце. Теперь выждать минуту или две. Только бы не пришли Вырган или Синявский. Смотрел, как бежит на циферблате секундная стрелка. Быстрее, прошу тебя...
Когда обежала два круга, поднялся намеренно медленно, заглянув в комнату Сопеляка. Пан Виктор переворачивал какие-то бумаги и не увидел его. Рутковский проскользнул между письменными столами.
— Мое почтение, пан Виктор! — сказал громко и бодро. — Вы, как обычно, ранняя пташка.
Сопеляк усмехнулся благосклонно. Он всегда улыбался любезно, а особенно угодливо тем, кто шел в гору. Этот Рутковский, смотри, через полгода или год станет заместителем Кочмара, и господину Максиму нужно улыбаться искренне. Сопеляк скомкал в кулаке бороду, чтобы Рутковский лучше видел выражение его лица — приятное и предупредительное.
— А вы, пан Максим, сегодня, вижу, тоже не задержались.
— Эх, пан Сопеляк... — Рутковский сделал таинственное лицо. Знал, что Сопеляк больше всего любит секреты, и решил сыграть на этом. — Расскажу вам, но это ведь тайна...
— Конечно, пан Максим, все останется между нами, честное слово.
— Понимаете, вчера вечером познакомился с девушкой и прогулял всю ночь. У нее... А она здесь недалеко живет, домой уже не было смысла возвращаться.
— А красивая девушка? — узкие глаза Сопеляка блеснули интересом.
Рутковский поцеловал кончики пальцев.
— Очень.
Лицо Сопеляка омрачилось.
— Теперь вам, — сказал вздыхая, — все дается легко. Деньги, девушки...
— Не говорите никому.
— Боже сохрани... А вы в самом деле загуляли. Даже... — запнулся.
Рутковский насторожился.
— Что «даже»?
— А-а, пустое. Всегда аккуратный, приятно смотреть, а сегодня небритый.
— Точно. — Максим с притворным отвращением провел ладонью по щеке. — Откуда у девушки бритва? Знаете, скажите Кетхен, что я в библиотеке — здесь парикмахерская за углом, за двадцать минут можно успеть.
— Если она поверит.
— Вам, пан Виктор, не поверить нельзя. А с меня коньяк.
— Все только обещают всегда...
— По первому требованию.
— Ну скажу, скажу.
Рутковский проскользнул пустым коридором к туалету. Выглянул из неприкрытых дверей и, увидев, что мимо важно прошел Синявский, вздохнул облегченно и побежал в парикмахерскую.
Ну опоздает на несколько минут... Кетхен будет знать, что он в библиотеке, она не донесет на него Кочмару — уже привыкла к мелким подаркам Максима.
Иван Мартинец сидел на открытой веранде маленького ресторанчика «Ручеек», который приткнулся над самой дорогой на Зальцбург. Посетителей было мало: он с Гизелой и еще несколько приезжих, которые поставили свои машины на асфальтированной площадке около ресторана. Все сидели на открытой веранде, только двое мужчин в замшевых шортах пили пиво в зале. Стояла летняя жара, и лишь иногда легкий ветерок покачивал верхушки сосен, со всех сторон обступивших ресторанчик, и хвоя осыпалась на столы.
Один из мужчин, пивших пиво, показал кельнеру два пальца, и тот принес полные кружки.
— И сыра, — потребовал человек, — свежего.
Кельнер пошел за сыром, а человек, пригубив пиво, сказал недовольно:
— Можем до ночи просидеть — и ничего. Девчонка у него хороша, ничего не скажешь, с такой я бы тут не сидел...
Второй захохотал:
— У вас, пан Стефан, губа не дура.
— Губа у меня в самом деле не дура, — согласился мрачно Стефан. — А что из этого? Как были мы с тобой, Богдан, на побегушках, так и остались.
— Ничего себе, скажу вам, побегушки! — Богдан незаметно нащупал в кармане рукоятку пистолета. — Мы с вами, пан Стефан, исполнители, и исполнители не какие-нибудь, с нами считаются, и я уверен, что всегда кому-нибудь понадобимся. Только бы живы были.
— О-о! Только бы живы были — это ты точно сказал, Богдан. Пока сила есть, нами и интересуются. А потом?
— На пенсию, пан Стефан.
Стефан скрутил огромную фигу, сунул Богдану под самый нос:
— Видел, дурак? Ты что, член профсоюза?
— А вы сейчас деньги откладывайте.
— С нашей работой — только откладывать!..
— Я вот что думаю... — Богдан осмотрелся вокруг и, убедившись, что никого нет поблизости, сказал, понизив голос: — Нужно нам с вами, пан Стефан, свою жар-птицу ловить. А то в самом деле, на чужого дядьку работаем, по лезвию ножа ходим, а за что? Несколько сот марок, тьфу, скажу я вам...
— Не плюйся, Богдан, и они на дороге не валяются.
— Не валяются, — согласился Богдан. — Да надоело. Этот Лакута в «люксе» шнапс пьет, а мы в коридорах шатаемся...
— Котелок у него варит получше, чем у нас, Богдан.
— Не говорите, просто счастья у него побольше.
— Что-то ты крутишь, Богдан. Не нравится мне это. Я с Лакутой в «Нахтигале» служил, рука у него знаешь какая!
— Была, пан Стефан, была, знаете ли, у него рука, а теперь одно воспоминание.
— Ну скажи, куда целишь?
— Подождите, пан Стефан, обмозговать это дело еще нужно, попьем вот вина, а потом поговорим. Времени у нас сколько хотите.
— Чего-чего, а времени и в самом деле... — согласился Стефан. — Лучше были бы деньги.
Кельнер принес тонко нарезанный сыр. Стефан взял кусочек, бросил в рот, пожевал.
— Разве это сыр? — вздохнул Богдан. — У нас в горах отрежешь полкило овечьего, вот то еда. А тут две сосиски — завтрак...
— На один зуб.
— Мы с вами, пан Стефан, вот что сделаем. Купим завтра мяса, поедем в лес, разведем костер и на шампурах, знаете ли...
— На шампурах вкусно, — проглотил слюну Стефан. Вдруг он вытянул шею в сторону веранды.
— Что там? — заерзал на стуле Богдан.
— Черт бы его побрал! — выругался Стефан. — Все время под ногами крутится...
— Кто?
— Сиди спокойно, не поворачивайся. Тот приехал, с которым мы забавлялись.
— Рутковский?
— Он самый.
— Бежать нужно, может узнать.
— Может.
— Машину оставим на стоянке, а сами за ручей. Там я скамеечку приметил что надо. Скамеечка в кустах, и нас не видно.
Богдан оставил деньги на столе, и они осторожно, чтобы не увидели с веранды, спустились крутыми ступенями к выходу. За ручьем стояла деревянная скамейка — Стефан уселся удобно, вытянув ноги, а Богдан примостился с краю, чтобы наблюдать за стоянкой, где стояли красный «фиат» Рутковского и канареечный «пежо» Мартинца.
...Рутковский сразу заметил Мартинца с Гизелой: они сидели в стороне, с самого краю веранды под соснами. Помахал рукой и увидел, как расплылось в улыбке лицо Мартинца.
— Хелло, Иван! — сказал Рутковский на американский манер. — Привет, Гизела, рад вас видеть. — Сел и осмотрел стол. — Ты опять за водку, Иван? Дорога сложная, зачем?
— А мы с Гизелой заночуем. Здесь у хозяина есть две комнаты, обе свободны. Выпей, можешь тоже заночевать.
Рутковский покачал головой:
— Не выйдет.
— Как знаешь...
— Что ты хотел от меня? — Сегодня на радиостанции был выходной день, Максим собирался поехать в горы порыбачить, да позвонил Мартинец и назначил встречу в «Ручейке».
— Подожди, — покрутил головой Мартинец, — я немного выпью водки, а ты пей кофе или минеральную воду, ты ведь воплощение всех добродетелей, а мы с Гизелой порочны и распутны. Правда, малютка? — Он произнес эту тираду по-украински. Гизела, конечно, ничего не поняла, только догадалась, что речь идет о ней, игриво качнула головой и потрепала Ивана по щеке. — Вот видишь, — выкрикнул Мартинец, — она согласна, что распутница, и точно — она курва, а я...
— Ты пьяный, Иван, и если хочешь со мной разговаривать...
— Я — пьяный! Что ты понимаешь... Я дурак, это точно, — постучал себя кулаком по лбу, — большего дурака быть не может, и я призываю тебя в свидетели.
— Тебе виднее, — не без подтекста согласился Рутковский, и это не понравилось Мартинцу: одно дело, когда ругаешь себя сам, и совсем другое, когда кто-то.
— Вот, и ты уже против меня... — обиделся.
— Если бы я желал тебе плохого, не приехал бы.
— Да, ты — друг, — согласился Мартинец, — и я хотел посоветоваться с тобой.
— Вот и советуйся.
Мартинец на минуту задумался. Отпил воды из фужера и начал рассудительно и трезво, будто и не пил ничего:
— Надо мною сгустились тучи — не чувствуешь?
— По-моему, ты сам дал повод Кочмару.
— А что, молча сидеть?
— Слушай, Иван, для чего нам играть в прятки? Ты сам этого хотел, так ведь? Хотел. Вот и получил: за такую свободную жизнь нужно платить, а плата сам видишь какая. Чего же ты плачешься?
— Потому что я — человек!
— И тебе не смешно?
— Было бы над чем смеяться. Не до смеха.
— Я знаю, чего ты хочешь. — Рутковский разозлился, говорил ожесточенно и с нажимом: — Ты хочешь, чтобы с тобой нянчились. Какой хороший этот Мартинец — не вытерпел притеснений, уехал из того мира, боже, какой он несчастный: смотрите на него, молитесь на него, платите ему самые высокие ставки, задабривайте его!
Лицо Мартинца потемнело.
— Ну-ну, что же дальше? — заскрежетал зубами.
— А дальше все как на ладони. Героем тебя не признали, высоких ставок не платят. Ты начинаешь разочаровываться в этом мире и зовешь меня на помощь, чтобы оправдал тебя.
Мартинец сдвинул брови, схватился за стол, казалось, еще миг — и опрокинет его на Максима. Но удержался, сказал, с ненавистью глядя на Рутковского:
— Нужен ты мне! Чистеньким хочешь оставаться? Давно смотрю на тебя — руки боишься запачкать. А они у тебя такие же грязные, как и мои, понимаешь ты, чистоплюй!