большую озабоченность этим вопросом. Верно, что у нас нет официального антисемитизма, но однако у нас очень силён общественный антисемитизм, и если бы не страх перед властями, ваш многострадальный народ давно был бы уничтожен. Даже на заводах русские рабочие притесняют евреев и приносят им множество страданий.
<…>
Не надо забывать, что русский человек всасыва<л> антисемитизм с молоком матери. Мать пугает ребенка «жидом», который оказывается символ всего мирового зла. Затем, когда ребёнок учи<л>ся в школе, его ненависть к евреям только увеличива<лась>, ибо его уч<или>, что евреи убили Бога…. Здесь больше всего старалось духовенство, но и многие русские писатели поработали в этом направлении. Гоголь, Достоевский, Тургенев, Чехов и другие впрыскивали яд антисемитизма в сердца молодых читателей…. <…> Очень трудно одним махом искоренить это зло и эту клевету, проникшие в литературу <…>[368]. Даже праведник Лев Толстой не был свободен, по-видимому, от этого губительного свойства. Свидетельство тому его отношение к погромам в Кишиневе и Гомеле…. Владимир Короленко, Леонид Андреев и я обращались к нему, чтобы он подписался под нашим воззванием против погромов, но он не согласился… Он не хотел протестовать, несмотря на просьбы многочисленных поклонников и преданных учеников <…>[369].
Антисемитизм русских был значительно преувеличен интеллигентскими авторами, писавшими под впечатлением продолжавшихся притеснений и начавшихся погромов, им было не до объективности и всесторонности анализа; позже тезис о сугубом антисемитизме русских был без достаточной критичности воспринят многими западными историками и советологами [ЛОТМАН].
Душа моя скорбит и сердце моё оплакивает горькие судьбы еврейского народа, народа выдающегося, талантливого и духовно богатого, который ведут как скот на убой уже в течение двух тысяч лет, несмотря на тот поразительный факт, что он дал человечеству Книгу Книг и принес в мир возвышенный дух иудаизма.
<…>
Я не говорю, что весь еврейский народ целиком состоит из праведников, но уж, во всяком случае, он не виноват во всех смертных грехах, как обычно утверждают по легкомыслию и из-за племенной вражды. Ведь мы отлично знаем, что среди евреев особенно много идеалистов, отдающих свою жизнь за святые и возвышенные идеалы и стараюсь всё воплотить их в жизнь на благо всего человечества. Он окончил нашу беседу строфой из стихотворения Бялика<…>:
Кто знает, сколько слёз ещё будет нами пролито, Сколько гроз ещё разразится над нашими головами, Пока не задует добрый, сильный и прекрасный ветер
И не развеет тучу, пришедшую из пустыни?[370] [Агурский-Шкловская. С. 494–496].
В контексте упрека Горького в адрес Льва Толстого нельзя не отметить, что сам он точно также не желал участвовать в коллективных протестах. Так, например, по свидетельству Бен-Цион Каца, чьи воспоминания цитировались выше, когда
суворинское «Новое время» опубликовало статью против Михайловского и в этой статье он был назван «хамом», <…> Горький, возража<я> против протеста в печати, <…> объяснил, что он вообще против протестов, так как они не производят должного впечатления [Агурский-Шкловская. С. 439].
Во время дела Бейлиса Горький также уклонился от участия в коллективных акциях протеста, в частности манифестации против антисемитизма в России организованной по инициативе БУНДа российскими и французскими социалистами в Париже. В своем письме по этому поводу от 19 апреля 1912 года, посланному в газету «Юманите», он заявлял:
каждый раз, когда мне нужно принять участие в процессе против клеветников, обвиняющих евреев в фанатизме, я бываю смущен, ибо не уверен, насколько это будет полезно, ибо для распространяющих расовую клевету этот протест ровно не значит ничего, а до народных масс он не дойдет [Агурский-Шкловская. с. 138–139].
Однако же имя Горького стоит в первом ряду подписантов воззвания «К русскому обществу: По поводу кровавого навета на евреев», составленного В. Г. Короленко[371]. В частной переписке Горький также не скрывает своего гнева и возмущения по поводу этого грязного судилища:
Горький М. — Плеханову Г. В.
11 октября 1913 г., Капри
… Дело Бейлиса натянула мне нервы так, как никогда не была со мною, — читая отчеты «Киевской мысли», чуть не реву со стыда и зла. Я уверен, что это грязное лживое «дело» не только утвердит в Европе мнение о нас, как об азиатах и дикарях, но, — что гораздо хуже, — финансовой. Отомстят нам за это «дело» и — будут правы, как бы жестоко не отомстили.
<…> Я уверен также, что в будущей драке мы останемся одни без союзников, и что симпатии культурной Европы будут не на нашей стороне[372] [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 147].
Горький М. — Ладыжникову И. П.
29 октября 1913 г., Капри
…Длительно переживаю процесс Бейлиса <…>. Но в костре гнева и тоски, стыда и обиды есть уголек надежды: а что, как эти 12 мужичков[373] скажут: нет не виновен!?
Вы представляете, какой это будет праздник на нашей — демократической — улице! Я знаю, конечно, что чудес не бывает, особенно бедна ими область социальной психологии, но всё-таки — в этом случае — хочется чуда!
Ведь лишь оно спасет нас от мирового позора!
По окончанию процесса Бейлиса Горький послал в газету «Русское слово» приветственную телеграмму с выражением своей радости по поводу оправдания подсудимого, а в письме к большевику Е. К. Малиновскому заметил:
…неожиданный конец процесса Бейлиса странно обрадовала меня! Вот вам и «простые, серые люди» [АрГ. Т. 15. С. 358].
Вернувшись в СССР и встав у руля советской писательской жизни, Горький никогда не забывал о еврейской литературе[374].
В 1935 году Горький предлагал тогдашнему секретарю Союза писателей СССР А. Щербакову [которого Сталин приставил к нему в качестве партийного «надзирателя» [ГРОМОВ][375]] включить главы по древней еврейской истории в историческую хрестоматию, а в 1936 году, незадолго до смерти, также безуспешно просил директора Главлитиздата <…> издать архив известного еврейского деятеля, [историка и] редактора журнала «Еврейской летопись»[376] Льва Айзенберга. <…>
Упомянем здесь же, что, что в 1932–33 гг. Горький подготовил издание сборника своих произведений о евреях, которое по неизвестным причинам не была осуществлено. Хотя Горький <…> не <с>мог повлиять на улучшение отношений власти ивриту и вообще к еврейской культуре, к нему долгое время обращались за помощью против преследований. Очень ярким документам такого рода является <…> письмо Горькому участников нелегальной конференции учителей иврита, состоявшейся в конце июня 1928 года в окрестностях Твери <…>. Неизвестно, ответил ли Горький на это обращение, но <…> с середины 1928 года он существенно усиливает свои печатные выступление против антисемитизма в Советском Союзе.
Одним из последних обращений к Горькому преследуемых деятели Еврейской культуры было письмо поэта Хаима Ленского[377], посланное Горькому из Мариинского лагеря. В этом письме Лепский <погиб в ГУЛАГе в 1943 г. — М. У.> рассказывает, что он осужден на пятилетнее заключение только за то, что пишет на иврите, языке Библии, языке, на котором писал Х. Н. Бялик [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 22].
Горький и Зиновий Пешков
Что же касается домашнего окружения Горького, т. е. людей, с которыми писатель подолгу жил, что называется, бок о бок, то здесь евреи не просматриваются, за исключением одной колоритной фигуры — Зиновия Пешкова, крестника и названного приемного сына. Зиновий постоянно обретался в горьковском доме на Капри в 1907–1910 годах, затем в Берлине в 1921 г. Между Зиной — так писатель и все домашние звали Зиновия, и Горький сложились очень тесные отношения настоящий семейный близости — см., например, [АрГ. Т. 7. С. 145, 155, 158, 161, 170]. Однако, как это часто наблюдается в семьях художественно одаренных натур, здесь очень часто возникали конфликты на личной почве. Причинами их становились как внутрисемейные неурядицы, в том числе и затянувшийся у Зиновия поиск своего жизненного пути, так и расхождения в политической ориентации. Однако, несомненно, очень примечательно, что в минуту душевного одиночества в письме к их общему другу — Екатерине Пешковой, Горький говорит такие слова в адрес приемного сына:
Скоро вот стукнет мне сорок лет, людей за это время видел я — несть числа, а ныне чувствую, что всего ближе мне — Зиновий, сей маленький и сурово правдивый человек, за что всюду ненавидим, — да попугай, милейшая птица.
В 1927 году, после коренного разворота Горького в сторону сталинского СССР, отношения между отцом и сыном были разорваны навсегда.
Зиновий Пешков — самая яркая исторической личностью из всего ближайшего окружения писателя, через всю свою бурную жизнь боевого офицера, разведчика и дипломата пронес в своем сердце чувство любви и нежности к Горькому. По свидетельству современников, узнав о его кончине в Москве, Зиновий в сердцах воскликнул: «Мой любимы отец! Они его убили!»
Короткая биографическая справка.
Иешуа-Залман Михайлович Свердлов родился 16 октября 1884 года в традиционной еврейской семье, проживавшей в Нижнем Новгороде. Его отец Михаил Израилевич Свердлов был гравером, а потому семья жила на Большой Покровской улице в комнатах при скоропечатной мастерской. У родителей росло шестеро детей: дочери София и Сара, и сыновья Залман, Яков, Вениамин и Лев.