Из доклада А. М. Горького на Первом Всесоюзном Съезде Советских Писателей. Москва, Колонный зал Дома союзов, 17 августа 1934 года:
.. я считаю необходимым указать, что советская литература не является только литературой русского языка, это — всесоюзная литература. Так как литературы братских нам республик, отличаясь от нас только языком, живут и работают при свете и под благотворным влиянием той же идеи, объединяющей весь раздробленный капитализмом мир трудящихся, ясно, что мы не имеем права игнорировать литературное творчество нацменьшинств только потому, что нас больше. Ценность искусства измеряется не количеством, а качеством. Если у нас в прошлом — гигант Пушкин, отсюда еще не значит, что армяне, грузины, татары, украинцы и прочие племена не способны дать величайших мастеров литературы, музыки, живописи, зодчества. Не следует забывать, что на всем пространстве Союза Социалистических Республик быстро развивается процесс возрождения всей массы трудового народа «к жизни честной — человеческой», к свободному творчеству новой истории, к творчеству социалистической культуры. Мы уже видим, что чем дальше вперед, тем более мощно этот процесс выявляет скрытые в 170-миллионной массе способности и таланты…
Горький был убежден, что представители всех российских языцев являются для русского народа ценнейшими помощниками «на пути в Светлое Будущее». Еврейскому народу он отводил здесь особо важную роль, и хотя «чернуху» советской действительности в целом предпочитал не замечать, о необходимости борьбы с антисемитизмом в семье «братских народов» напоминал до конца своей жизни.
Перефразируя высказывание Аполлона Григорьева в адрес Пушкина, еще раз подчеркнем, что Горький, несомненно:
был совершенным выражением своего времени. Одаренный высоким поэтическим чутьем и удивительною способностию принимать и отражать всевозможные ощущения, он перепробовал все тоны, все лады, все аккорды своего века; он заплатил дань всем великим современным событиям, явлениям и мыслям, всему, что только могла чувствовать тогда Россия, переставшая верить в несомненность вековых правил, самою мудростию извлеченных из писаний великих гениев<…> и с удивлением узнавшая о других мирах мыслей и понятий и новых, неизвестных ей до того взглядах на давно известные ей дела и события [ГРИГОРЬЕВ АП.].
По смерти Горького о нем было написано много: и хвалебного, и критического, и ругательного. Но самый трогательный и искренний во всей своей простоте некролог принадлежит его тезке Алексею Ремизову:
…Горького читали с восторгом, да, восторженно, и пропащие и пропадающие, повторяя — «все в человеке, все для человека».
Горький ученик Толстого.
От Толстого <…> идет отсветом мысль Горького. Горький продолжает миф о человеке со всей ожесточенностью задавленного, воссилившегося подняться во весь рост человека. Горьковский миф — не «сверхчеловек-бестия», давящий и попирающий, а человек со всей скрытой в нем силой творчества, человек, за что-то и почему-то обреченный на погибель, а в лучшем случае на мещанское прозябание. <…>.
Суть очарования Горького именно в том, что в круге бестий, бесчеловечья и подчеловечья заговорил он голосом громким и в новых образах о самом нужном для человеческой жизни — о достоинстве человека.
Горький — мифотворец.
Место его в русской литературе на виду.
Не Гоголь с его сверхволшебством, не Достоевский с его сверх-сознанием, не Толстой с его сверхверой, явление мировое, необычайное; и не Салтыков, не Гончаров, не Тургенев — создатели русского «классического» книжного стиля, Горький по трепетности слова идет в ряду с Чеховым, который своей тихой горечью не менее нужен для человеческой жизни, как и горьковское гордое сознание человека, без чего дышать нечем.
Слово у Горького — от всего бунтующего сердца, слог звучит крепостью слов, стиль: читать Горького можно только громко «во всеуслышанье», но петь Гоголем — Горький не запоется, как и не зазвучит Толстовским отчитом.
<…>
Алексей Максимович, Вы стали судьбой в моей жизни, вы, при всем вашем оттолкновении от моего мира снов, вы разгадали вашим чутьем мою любовь к слову, и я обязан вам моим первым выступлением в литературе. И разве я это могу забыть?
Алексей Максимыч — в последний путь: вспоминаю Вас — Вы знали бедность, унижение и отчаяние… вспоминаю наши редкие встречи и очарование, какое легло мне на сердце. Прощайте! [МГ: PRO ET CONTRA С. 217, 219].
Однако говорить о прощании с Горьким не приходится. Ибо когда официальному советскому мифу о нем пришел конец, и он рухнул вместе с создавшей его системой власти, стало ясно что Максим Горький был ярчайшим выразителем ключевого момента истории XX века. Поэтому интерес к его личности не угасает. Напротив:
Горький — один из тех русский писателей, о которых исследователи в свете событий последних лет начинают писать заново [ХЕЙТСО. С. 5].
Глава I. Человек идеи: Горький как русский мыслитель
C начала ХХ столетия Максим Горький становится одним из духовных лидеров российского общества. В этом качестве он выступал добрых 40 лет (sic!), а затем в течение полувека наряду с классиками марксизма-ленинизма входил в СССР в когорту непререкаемых идейных авторитетов. Горький — ключ к пониманию идейного базиса, на котором строилось и зиждилось советское общество. Но только, чтобы воспользоваться им в этом качестве, надо сначала понять его самого, уяснить, в каких духовных измерениях обреталась его мысль.
При беглом взгляде мировоззрение Горького мало чем отличается от взглядов тогдашней радикальной интеллигенции. Но это лишь при беглом взгляде. С юных лет Горький пытался выработать собственное мировоззрение, которое отвечало бы на «детские» вопросы бытия. В рассказе «О вреде философии» Горький рассказывает: «Я давно уже чувствовал необходимость понять — как возник мир, в котором я живу, и каким образом я постигаю его? Это естественное и — в сущности — очень скромное желание незаметно выросло у меня в неодолимую потребность, и со всей энергией юности я стал настойчиво обременять знакомых „детскими“ вопросами» [АГУРСКИЙ. С. 54].
Горький — признанный общепризнанный классик литературы, был столь оригинальным русским мыслителем, что Михаил Агурский добавлял к этому определению слово «религиозный» [АГУРСКИЙ. С. 54], а Павел Басинский так даже объявляет его создателем
новой, постмодернистской «религии Человека» (только в этом революционном смысле надо понимать парадокс «богостроительства» писателя) [БАСИНСКИЙ (I)].
Напомним, что богостроительством называется в истории отечественной мысли этико-философское течение в русском марксизме, развивавшееся рядом видных философов и литераторов социал-демо-кратов в первом десятилетии XX века с целью интеграции идей марксизма и религии и основанное на генетическом родстве и предполагаемом сходстве социалистического и христианского мировоззрения, см. [НФЭ]. Его приверженцы не «искали» Бога как некую существующую надмировую сущность, а стремились «построить» его из мощи коллектива. Течение своей задачей ставило создание пролетарской, псевдо(sic!) — религии, в которой роль Творца-созидателя отводилась Новому Человеку [CIONI]. Позднее, уже в советское время, эти идеи были переосмыслены в сугубо этическом плане и организованы в своего рода катехизис[47], в окончательном виде именованный как «Моральный кодекс строителя коммунизма».
Богостроители абсолютизировали понятия прогресса, коллектива или общества в целом в качестве движущей силы, способной реализовать их идеальный план устроения социума, сделать его живой реальностью. При этом сакральный Богочеловек — Христос, в их теоретических представлениях заменялся рукотворным образом Человека-Творца, т. е. Человекобога, созидателя нового мира. Основные представители «богостроительства» — А. В. Луначарский[48], В. А. Базаров и А. А. Богданов в 1904–1910 годах развернули активную кампанию в печати по ознакомлению русского революционного движения со своими идеями. А. Богданов в 1904 году выпустил книжку «Новый мир» в которой первой статье «Собирание человека» предпослал три эпиграфа: из книги Бытия — «Создал бог человека по образу и подобию своему…», Карла Маркса — «Общественное бытие определяет собою сознание людей…» и Фридриха Ницше — «Человек — мост к сверхчеловеку». А. В. Луначарский издаёт двухтомник «Религия и социализм» (1908 г.) [ЛУНАЧАРСКИЙ (III)]; В. А. Базаров — статьи «Богоискательство и богостроительство» (в кн.: Вершины, кн. 1, 1909 г.) и «Мистицизм и реализм нашего времени» (сб. «Очерки по философии марксизма», 1908 г.), а Максим Горький — статью «Разрушение личности»[49]. Все вместе они также представили свои взгляды по этому мировоззренческому вопросу в сборнике «Очерки философии коллективизма» (1908 г.).
Сборник «Очерки реалистического мировоззрения» (1904 г.) был издан как ответ на книгу молодых русских христианских философов-«богоискателей» «Проблемы идеализма», о которой речь пойдет ниже. В нем материалисты-«богостроители», с марксистских позиций четко и приземлено, в противовес идеалистическому визионерству «богоискателей», попытались ответить буквально на все волновавшие тогда читателя вопросы из области философии, экономики, эстетики, литературы и пр. В отличие от своих товарищей Горький себя к стану профессиональных философов не причислял, да и марксизм его был «был не теоретическим и научным, но скорее эмоциональным и мифопоэтическим» [STRADA]. В статье «Разрушение личности» он выступал исключительно как публицист, осмысляющий актуальные для того времени социальные проблемы на основе учения своих соавторов, оригинального в частностях, но в целом эклектического. На этой стезе он заявлял себя продолжателем традиции, в рамках которой