…русская философская мысль вплоть до рубежа XIX–XX веков развивалась главным образом в русле литературной критики и публицистики при преимущественном внимании к злободневным социально-политическим и этическим вопросам [Дмитриева. С.138].
Высказывавшиеся Горьким мировоззренческие представления являются по сути своей примерами выражения некоего спекулятивного знания [НФЭ], на подобии псевдорелигии, но отнюдь не какой-либо формы мистического откровения (религия) или мыслительной системы (философия). Отметим еще раз, что и марксизм Горького был в те годы, мягко говоря, не строго выраженным. На прямые рельсы ортодоксального марксизма-ленинизма Горький встал лишь в тридцатые годы, когда свои историософские представления стал излагать исключительно в свете классовой борьбы, причем в самых жестких рамках ее сталинской интерпретации.
Все публикации большевиков-«богостроителей» не вызвали большого общественного резонанса. Однако они сильно разозлили их однопартийца Владимира Ульянова-Ленина, который справедливо усмотрел в них очередную попытку «реанимировать или сочинить религию». В письме к Горькому от ноября 1913 г. он в жесткой форме, с четко определенных позиций атеистического марксизма устраивает писателю по сему поводу настоящую выволочку:
…Вы защищаете идею бога и богостроительства. «Бог есть комплекс тех выработанных племенем, нацией, человечеством идей, которые будят и организуют социальные чувства, имея целью связать личность с обществом, обуздать зоологический[50] индивидуализм». Эта теория явно связана с теорией или теориями Богданова и Луначарского. И она — явно неверна и явно реакционна. Наподобие христианских социалистов (худшего вида «социализма» и худшего извращения его) Вы употребляете прием, который (несмотря на Ваши наилучшие намерения) повторяет фокус-покус поповщины: из идеи бога убирается прочь то, что исторически и житейски в ней есть (нечисть, предрассудки, освящение темноты и забитости, с одной стороны, крепостничества и монархии, с другой), причем вместо исторической и житейской реальности в идею бога вкладывается добренькая мещанская фраза (бог = «идеи будящие и организующие социальные чувства»). Вы хотите этим сказать «доброе и хорошее», указать на «правду-справедливость» и тому подобное. Но это Ваше доброе желание остается Вашим личным достоянием, субъективным «невинным пожеланием». Раз Вы его написали, оно пошло в массу, и его значение определяется не Вашим добрым пожеланием, а соотношением общественных сил, объективным соотношением классов. В силу этого соотношения выходит (вопреки Вашей воле и независимо от Вашего сознания), выходит так, что Вы подкрасили, подсахарили идею клерикалов… <…> Неверно, что бог есть комплекс идей, будящих и организующих социальные чувства. Это — богдановский идеализм, затушевывающий материальное происхождение идей. Бог есть (исторически и житейски) прежде всего комплекс идей, порожденных тупой придавленностью человека и внешней природой и классовым гнетом, — идей, закрепляющих эту придавленность, усыпляющих классовую борьбу. Было время в истории, когда, несмотря на такое происхождение и такое действительное значение идеи бога, борьба демократии и пролетариата шла в форме борьбы одной религиозной идеи против другой. Но и это время давно прошло. Теперь и в Европе и в России всякая, даже самая утонченная, самая благонамеренная защита или оправдание идеи бога есть оправдание реакции. Все Ваше определение насквозь реакционно и буржуазно. Бог = комплекс идей, которые «будят и организуют социальные чувства, имея целью связать личность с обществом, обуздать зоологический индивидуализм». Почему это реакционно? Потому, что подкрашивает поповско-крепостническую идею «обуздания» зоологии. В действительности «зоологический индивидуализм» обуздала не идея бога, обуздало его и первобытное стадо и первобытная коммуна. Идея бога всегда усыпляла и притупляла «социальные чувства», подменяя живое мертвечиной, будучи всегда идеей рабства (худшего, безысходного рабства). Никогда идея бога не «связывала личность с обществом», а всегда связывала угнетенные классы верой в божественность угнетателей. Буржуазно Ваше определение (и не научно, неисторично), ибо оно оперирует огульными, общими, «робинзоновскими» понятиями вообще — а не определенными классами определенной исторической эпохи [ЛЕНИН. Т.48. С. 233–234].
Но Горький в свой Каприйский период бы твердо убежден, как он это излагает в письме А. Богданову в 1906 году, что именно «богостроителям»
суждено историей положить первые камни фундамента <…> философии будущего, той философии, коя не только миропонимание, но именно ощущение связи с миром, той философии, которая должна возвратить человека на его место — в центр процесса жизни, должна гармонировать его — изменить физически [ШЕРЕР].
Тема «Богостроительство русских марксистов» привлекает в наше время особое внимание горьковедов — см. статью Л. Спиридоновой к переписке Горький — Богданов в [ГОРЬКИЙНЕИЗДАННАЯ ПЕРЕПИСКА], а также [ШЕРЕР], [ЧОНИ (I) — (III)], [CIONI], [SCHERRER-STEILA], [STRADA]. Большинство исследователей отмечают, что философия марксистов-богостроителей находилась под сильным влиянием идей эмпириокритицизма (эмпиризма), активно заявлявшихся в начале ХХ века австрийским физиком и мыслителем Эрнстом Махом и швейцарским философом Рихардом Авенауриусом. Как известно, именно этот философский уклон вызывал резкое недовольство Ленина — «истинно верующего» апологета диалектического материализма, который, не стесняясь в выражениях, в остро полемической книге «Материализм и эмпириокритицизм» (1908 г., изд. 1909 г.) разнес товарищей по партии в пух и прах[51].
Получив книгу Ленина, изданную в Москве в 1909 году издательством «Зерно», Горький пришёл в ярость! «Получил книгу Ленина, — писал он Богданову, — начал читать и — с тоской бросил ее к чёрту. Что за нахальство! Не говоря о том, что даже мне, профану, его философические экскурсии напоминают, как ни странно — Шарапова и Ярморкина, с их изумительным знанием всего на свете — наиболее тяжкое впечатление производит тон книги — хулиганский тон!» [БАСИНСКИЙ (II). С. 58]
Интересно, что:
В западной литературе A. A. Богданов состыковывается с И. В. Сталиным применительно к 1928–1933 гг. (идеи «впередовцев»[52] о геноциде крестьянства и «старой» интеллигенции в связи с «великим переломом»). Или, например, известный израильский славист М. Вайскопф в монографии «Писатель Сталин» с полным сочувствием цитирует работу М. Agursky «The Third Rome»: «Это не Троцкий и не Григорий Зиновьев впервые выдвинули идею геноцида русского крестьянства <осуществленную> в период коллективизации 1928–1933 гг., а Богданов, Луначарский, Горький и другие, причем <бывший „впередовец“> Менжинский как глава тайной полиции позаботился о ее практическом проведении» [АЛЕКСЕЕВ].
«Впередовцы», в число которых входили не только лекторы, но также и слушатели «Каприйской школы»[53], тактично именовали себя «литературной группой», но даже Горький, который всегда подчеркивал: «я не философ», после публикации повести «Исповедь» (1908 г.)
широко рассматривался в русских религиозных кругах как религиозный мыслитель [АГУРСКИЙ. С. 56].
Один из серьезных упреков, что бросает Горький-мыслитель современному ему капиталистическому обществу — деиндивидуализация личности. Как все полицейские похожи друг на друга и как винтики единого механизма регулируют жизнь общества, так — в его образном представлении, единое капиталистических отношений господствует над множеством людей-индивидуальностей. В такой ситуации человек утрачивает личную свободу, превращается в придаток, «функцию» капитала. Наивысший уровень такого рода дегуманизации личности, включенной в механизм товарно-денежных отношений, Горький видит в типаже «янки». США для него — бездуховная страна «Желтого дьявола», символом которой является каменный муравейник Нью-Йорка, где, как ему представляется, понятие «свободы личности» теряет всякий смысл.
До Революции принцип личной свободы является важной составляющей «самовидения» и гуманистического видения Горького в целом. В письме Репину от 23 ноября [5 декабря] 1899 года, например, он прямого говорит об этом:
…я вижу, что никуда не принадлежу пока, ни к одной из наших «партий». Рад этому, ибо — это свобода. А человеку очень нужна свобода, и с в свободе думать по-своему он нуждается более, чем в свободе передвижения. Никому не подчиняться — это счастье, не правда ли? Быть хозяином своей души и не принимать в нее чужого, нахально сорящего в нее свое… [ГОРЬКИЙ — ПИСЬМА. Т. 1. С. 377–378].
В эти же годы Горький вводит в художественную литературу образ «босяка», как новый, доселе неведомый «идейно-психологический тип» свободной личности, имеющей «свою „философию“».
…социальный облик босячества менее всего интересовал раннего Горького, хотя по опыту своей юности он <хорошо> был знаком с ним <…>. Но его художественное зрение было каким-то особенным. Он искал и находил в среде босяков (или, как их называли, в «золотой роте») не социальный тип, а новое моральное настроение, новую философию, которые интересовали его и были ему духовно близки.
<…>
…он заставил критиков в связи со своими текстами решать не проблемы текущей жизни в ее отражении в художественном зеркале, но непосредственно «вопрос о Горьком» и том идейно-психологическом типе, что, во многом благодаря ему, — врезался в духовную и общественную жизнь России конца XIX — начала XX века [БАСИНСКИЙ (I)],