…тот, кто ценит в философии прежде всего систему, логическую отделанность, ясность диалектики, одним словом, научность, может без мучительных раздумий оставить русскую философию без внимания [ЛОСЕВ. С. 138].
Как особый тип русской рефлексивной личности Горький вполне подпадает под метафорическое определение — «Человек идеи». В кругах интеллигенции конца ХIХ в. такие люди были не редкость.
Сам Горький не раз описывал в своих произведениях «человека идеи» — см., например, образ Ромася в повести «Мои университеты». И, конечно же, наиболее яркий пример такой личности — с точки зрения максимализма самовидения, это Ленин, чей образ с трогательной искренностью запечатлел Горький в своем очерке-некрологе — см. Горький Максим. Ленин: (Личные воспоминания). М.: 1924.
Характеризуя духовный климат эпохи своего созревания и вхождения в большую жизнь, Горький в статье «Разрушение личности» писал:
В восьмидесятых годах жизнь была наполнена торопливым подбором книжной мысли; читали Михайловского и Плеханова, Толстого и Достоевского, Дюринга и Шопенгауэра, все учения находили прозелитов и с поразительною быстротою раскалывали людей на враждебные кружки. Я особенно подчёркиваю быстроту, с которою воспринимались различные вероучения; в этом ясно сказывается нервная торопливость одинокого и несильного человека, кото-рый в борьбе за жизнь свою хватает первое попавшееся под руку оружие, не соображая, насколько оно ему по силе и по руке. Этой быстротою усвоения теории не по силам и объясняются повальные эпидемии ренегатства, столь типичные для восьмидесятых годов и для наших дней. Не надо забывать, что эти люди учатся не ради наслаждения силою знания, — наслаждения, которое властно зовёт на борьбу за свободу ещё большего, бесконечного расширения знаний, — учатся они ради узко эгоистической пользы, ради всё того же «утверждения личности» [ГОРЬКИЙ (I). Т. 24. С. 46].
Напомним, что одновременно с «торопливым подбором книжной мысли» и «быстротою усвоения» всякого рода «теории», в интеллектуальных кругах не прекращался спор «западников» и «славянофилов» — двух главных идейных течений русской мысли.
Горький, «отстаивая благотворность европейской цивилизации, раскрепощающей душу и ум человека» [КАНТОР (II)], выступает в этом извечном для России дискурсе как «истовый западник». Его западничество было вполне «типичным» и
выражалось не в презрении к России, а в отрицании ее отсталости и патриархальности: оно было во многом утопической и, без всякого сомнения, оптимистической верой в будущее русского народа, которому суждено было, по мнению западников, стать одной из ведущих культурных наций Европы и всего мира [ЩУКИН. С. 122–123].
Можно полагать, что Горький, с начала своей деятельности выступивший как «певец свободы», был знаком с точкой зрения Ивана Тургенева, считавшего «что из Европы пришла идея свободы, без которой не состоялось бы и русское искусство» и что:
Отсутствием подобной свободы объясняется, между прочим, и то, почему ни один из славянофилов, несмотря на их несомненные дарования, не создал никогда ничего живого… Нет! без правдивости, без образования, без свободы в обширнейшем смысле — в отношении к самому себе, к своим предвзятым идеям и системам, даже к своему народу, к своей истории, — немыслим истинный художник; без этого воздуха дышать нельзя [ТУРГЕНЕВ. С. 95].
В свою очередь Горький — см., например в «Несвоевременных мыслях» [ГОРЬКИЙ (VI)], писал:
Известная часть нашей интеллигенции, изучая русское народное творчество по немецкой указке, тоже очень быстро дошла до славянофильства, панславизма, «мессианства», заразив вредной идеей русской самобытности другую часть мыслящих людей, которые, мысля по-европейски, чувствовали по-русски, и это привело их к сентиментальному полуобожанию «народа», воспитанного в рабстве, пьянстве, мрачных суевериях церкви и чуждого мечтам интеллигенции.
В своем манифестировании «западничества» Горький перещеголял Тургенева: из всех значительных писателей ХХ в. он, пожалуй,
самый пылкий и самый грубый наш западник [ПАРАМОНОВ (I). С. 186–187].
Существует понятие люкримакса [ЭТКИНД], которое характеризует
тягу человека элитарной культуры ко всему настоящему, подлинному и первоначальному, а также отрицание им собственной культуры как неподлинной и ненастоящей [ЭТКИНД].
Горький — прямой антипод люкримарксиста, ибо в своей культуре он, как «азиатчину» ненавидел все «подлинное и первоначальное», превознося «элитарное» как цель, к которой должен стремиться русский народ в своем развитии. В его мечтах лапотная Русь и ее «милый и симпатичный» — в глазах западных люкримаксистов типа Зомбарта — русский народ должен будет в идеале превратиться, наконец, в
деловой народ, недоверчивый и равнодушный ко всему, что не имеет прямого отношения к его потребностям.
Напомним, что Горький — «свирепый книгочей», по его собственному определению, был одним из самых начитанных писателей ХХ в… Однако, — что предствляется очень важным! — в отличие от Достоевского, Тургенева, Толстого, Томаса Манна или же Ромена Роллана, иностранными языками он не владел, и западную литературу знал только в ее русских переводах. Его точка зрения на те, или иные западные идеи формировалась не из контакта с «живым словом» автора, а опосредованно, через призму видения третьего лица — переводчика. В этом то же видится причина для крайне субъективного восприятия и даже искажения основопологающих метафизических идей. Подробно о круге чтения Горького в различные периоды его жизни см. в [СПИРИДОНОВА (I)].
Мировозренческий базис горьковского «западничества» исключительно широк и включает в себя весь философский и истори-ко-познавательный багаж, который Россия заимствовала у латинской культуры. В первую очередь речь идет о немецкой философии. Весь ХIХ век
Россия суммировала немецкий интеллектуальный опыт. Шеллинг и Гегель, Фейербах, Маркс, Ницше — все это этапы русского усвоения европейской культуры [КАНТОР (II)].
Добавим к этому перечню еще имена Артура Шопенгауэра, Эдуарда фон Гартмана, а также французского «интуициониста» и проповедника «философии жизни» Анри Бергсона[56] и американца Уильяма Джеймса (1842–1910), одного из крупнейших представителей прагматизма и функционализма, труды которого были к тому времени почти полностью переведены на русский язык и изданы в России.
Здесь же укажем «энергетизм» — позитивистское учение, базирующееся на представление об энергии как субстанциальной и динамической первооснове мира. Наиболее известным и последовательным теоретиком энергетизма был немецкий и французский ученые-мыслители Вильгельм Оствальд[57] и Густав Лебон[58].
Оба утверждали, что причиной всех природных явлений является не материя, а энергия, рассматривавшаяся ими как неразрушимая субстанция, способная на бесконечные превращения, а не как некий атрибут материи. Оствальд распространил понятие энергии на все психические и социальные явления и измерял прогресс человечества мерой энергии, накопленной в данном обществе [АГУРСКИЙ. С. 60].
Кинетическая энергия, по мысли Оствальда, оказывалась подчиненной пространству, которое при этом рассматривалось как энергия потенциальная. Философская сисстема Оствальда имела выражено сенсуалистский характер, поскольку согласно ей чувственные ощущение оценивались как разница кинетических энергий. Отсутствие ощущений означало равенство этой разницы нулю. В этике регулятором у Оствальда служит «энергетический императив», где «этическое» синонимично «минимальным энергетическим потерям», в т. ч. и потерям ментальной энергии. Таким образом, согласно теории энергетизма, снимались противоречия между материей и духом.
Горький ищет ответы на «детские» вопросы у В. Оствальда, переходя от понятия материи как субстанции к понятию энергии и полагая, что высшее проявление энергии — мысль и воля человека. Энергия объединяет всех индивидов в гигантский коллектив — Человечество. Спасение — в энергетическом коллективизме, в преодолении косной материи. Писатель <…> обдумывает гипотезы Н. Федорова и Леруа[59], Тейяра де Шардена и В. Вернадского[60]. Он разделял гипотезы ряда психологов о непосредственной передаче мысли на расстояние. Из книги московского психиатра Н. Котика «Эманация психофизической энергии» (1908) Горький заимствовал допущение неизвестной энергии, которая имеет физические и психические свойства и с помощью которой элита переделывает остальное человечество. Только человек обладает способностью творить чудеса, которой идеалисты наделяют силу, якобы существующую вне человека. Народ — вот подлинный богостроитель, ибо бог — сын человеческого духа [ЛЮБУТИН].
В своей мировоззренческой схеме марксист Горький, по существу заменяет понятие материи освальдовским концептом «энергетический императив», дезавуируя таким образом материю как фундаментальную категорию марксизма.
Богданов также сделал энергетизм частью своей философской программы и полагал, что снимает само противоречие между материализмом и идеализмом. Для Богданова имело значение лишь различие между физическим и духовным опытом, а понятия материи и духа он считал ошибочными. <…> В 1922 году <Горький> отмечает в записной книжке: «Углубление материализма до идеи: материя = энергия, а высшее качество энергии — мысль и воля человека, к этому — к выработке этой энергии и — сводятся все процессы природы». <…> Наиболее исчерпывающее высказывание на эту тему Горький делает в письме Воронскому: «Материализм не враждебен мне, но, конечно, и по отношению к нему я стою в позиции еретика. Здесь мое разноречие не в том, что, по мнению некоторых крупных ученых, материализм уже во многом не согласуется с теорией атомов и что один знаменитый физик, современный нам, самое понятие материи формулирует так: „Материя есть то место пространства, в котором мы объективируем наши впечатления“. Это меня мало трогает, я не философ. Но я думаю, что материализм тоже „временная истина“, а мне часто кажется, что некоторые толкователи материализма возводят его на степень истины абсолютной, вечной. А так как всякие абсолюты неизбежно напоминают боговы свойства — всемогущество, всеведение и прочие, и так как всякая религия по существу своему нечеловечна,