то я опасаюсь: не проникло ли в новые слова очень старое и вредное содержание?» <…> Горький <не> просто повторяет богдановскую идею снятия противоречия между материализмом и идеализмом, <но> делает при этом странную оговорку, которую нельзя найти у Богданова: материализм — «временная истина». Оказывается, для Горького задача исторического процесса — превращение материи в энергию путем освобождения связанной ядерной энергии, как в результате естественного радиоактивного распада материи, так и в результате целенаправленного освобождения энергии самим человеком [АГУРСКИЙ. С. 61–62].
Таким образом, с точки зрения ортодоксального марксизма-ленинизма Горького-мыслителя никак нельзя причислить к «материалистам». Даже в конце жизни, взяв, казалось бы, на вооружение всю большевистскую догматику, писатель по-прежнему не отказывается от идей освальдовского «энергетизма» — см., например статью «О языке» (1934 г.):
Тысячелетия тягчайшего труда привели к тому, что физическая энергия трудовых масс создала условия для роста энергии разума — интеллектуальной энергии. Разум человеческий возгорелся в работе по реорганизации грубо организованной материи и сам по себе является не чем иным, как тонко организованной и всё более тончайше организуемой энергией, извлечённой из этой же энергии путём работы с нею и над ней, путём исследования и освоения её сил и качеств [ГОРЬКИЙ (I). Т. 27. С.].
Представление об «энергии разума» определяло и интерес Горького к различным формам парапсихологии: оккультизму, магии, теософии, передаче мыслей на расстоянии…
По словам <Николая> Рериха, Горький рассказывал, что еще путешествуя по Кавказу (где-то в 1892 <году) он видел живые изображения индийских городов на чистых листах альбома, который показывал ему на ярмарке бродячий индус. Со всем присущим ему реализмом, рассказывает Рерих, Горький был абсолютно уверен в жизненности изображений, показанных ему тогда.
Для Горького оккультные явления были неотъемлемой частью природных явлений, но еще неизученных и непонятных.
<…>
Надо сказать, что в этот период убеждение в непосредственной передаче мысли были очень широко распространено и на Западе, и в России. Горький, например, хорошо знал Гюйо[61], в труде которого «Искусство с социологической точки зрения» прямо говорилось: «Передача нервных колебаний и соотносительных душевных состояний постоянно существует между всеми живыми существами, в особенности между такими, которые сгруппировались в обществе или в семействе и которые составляют таким образом особый организм… Бессознательная и прямая передача на расстоянии движений и психических состояний организма при помощи простых нервных токов, кажется, несомненна при некоторых условиях, например, во время сомнамбулизма и даже при простом возбуждении нервной системы».
<…> В возможности передачи мысли на расстояние были убеждены такие крупные русские психиатры, как Сикорский и Бехтерев. Никто, однако, не мог предложить удовлетворительной гипотезы, каков этот механизм. Горький нашел удовлеворительной гипотезу московского психиатра Наума Котикао механизме передачи мысли на расстояние. Опыты Котика были впервые опубликованы еще в 1904 году <…>. … Котик, который упоминается сейчас во многих трактатах по парапсихологии (он умер в 1920 году), оказал огромное влияние на Горького, который считал его опыты одним из величайших научных достижений. У него он и заимствовал термин «психофизические процессы», который был для него синонимом слова «оккультные». В 1908 году Котик опубликовал работу «Эманация психофизической энергии», переведенную вскоре на немецкий и французский языки, а <затем> был приглашен работать в парижскую лабораторию П. Кюри.
<…> Горький неоднократно упоминает Котика в письмах и записных книжках до 1926 года, но никогда публично. Вероятно, это объясняется тем, что гипотеза Котика так и не получила полного признания. <…><Но> после 1908 года «психофизические» процессы, обусловливающие социальные процессы в мире, занимают центральное место в мышлении Горького. Прогресс человечества начинает им пониматься как процесс накопления мозгового вещества у людей, которые преодолели в себе животную зоологическую индивидуальность. Эти люди, по сущееству, элита человечества, которая с помощью прямой передачи психофизической энергии остальному человечеству включает его в процесс активной трансформации природы.
В письме Горького Кондурушкину (1908 г.) говорится: «Чем дальше — тем более активной становится жизнь его (человечества), ибо растет количественно, развивается качественно пси-хическая энергия человечества»
<…> В 1915 году Горький пишет: «В мире очень мало вещества, способного действенно мыслить, обогащать жизнь новыми идеями в области науки и техники, улучшать и украшать ее осмысленным трудом… Из тела каждой страны, участвующей в катастрофе, война ежедневно вырывает куски лучшего, наиболее здорового мяса, выплескивает на обезображенную землю ценнейшую кровь, разбрызгивает по грязи творческое вещество мозга».
Не случайно, что Горький с энтузиазмом поддержал предложение Оствальда, Рихарда Демеляи Эптона Синклера, сделанное в 1912 году, о создании всемирного мозга, который мыслился как Интернациональная Лига ученых.
<…> Горький пытался распространить психофизическую концепцию на классовое сознание. В феврале 1933 года в статье «О пьесах» он говорит о классовых признаках как о чем-то «очень внутреннем, нервно-мозговом, биологическом». Нетрудно видеть, как можно применить биологическую интерпретацию классовой борьбы, кстати, совершенно чуждую марксизму [АГУРСКИЙ. С. 64, 65–68].
Среди западных мыслителей, чьи идеи находили живой отклик у Горького, следует назвать также Джона Дьюи[62], с которым он лично познакомился в США (см. гл. IV), Огюста Конта и, конечно же, Людвига Фейербаха[63] — одного из столпов классической марксистской философии.
В «Беседах о ремесле», которые печатались в 1930–1931 годах, Горький вспоминает, что он довольно рано понял решающее культурно-историческое значение труда, его организующую силу. Он называет книги <…> социальных философов, в том числе «Азбуку социальных наук» В. В. Берви-Флеровского, книги, богатые фактическим материалом, внушившие твердую уверенность, что значение труда как основы культурного роста человечества должно быть очевидно и понятно для всякого рабочего человека, если он не идиот.
…уже <…> в 90-е годы, он был «несколько знаком с учением Маркса», под влиянием которого у него слагалась «третья мораль»: не ницшеанский принцип «падающего толкни» и не христианский — «падающего поддержи», а — «восстающего поддержи». Подводя известный итог своему общему пониманию философской ориентации, в речи «Борьба с неграмотностью» <1920 г.> Горький выделяет «основные вопросы, которые интересуют все человечество и которые впервые еще у дикарей толкнули мысль на тот путь, который привел к великим завоеваниям, которые сейчас в ваших руках:… откуда человек? Что такое жизнь? Как она началась на земле? Есть ли у нас душа? Что такое душа?» Писатель фиксирует «антропологическое» ядро философии, ее суть, восходящую к парадигме мифологического мышления, к началу становления человеческой культуры. То умонастроение, которое несла философская антропология, было близко Горькому и как писателю, и как самобытному философу.
<…>
Горький фактически воспроизводит тот антропологический круг, который был вычленен в философии со времен Людвига Фейербаха: человек — исходный пункт размышлений философа (и художника, по Горькому), и он же — конечная цель [ЛЮБУТИН].
Согласно Людвигу Фейербаху, чье учение Энгельс назвал «концом немецкой классической философии»
тайной теологии является антропология. Религия есть ни что иное как выражение, «опредмечивание» основных потребностей человека, форма его самосознания. Отсюда Фейербах приветствует позитивное развитие, состоящее в том, что человечество отрицает Бога и утверждает самого себя. Таким образом, исторический распад христианства казался Фейербаху неизбежным: как на место молитвы пришел труд, место Христа должен занять человек. Вместе с тем, устраняя или, точнее, меняя субъекта религиозных предикатов мудрости, гуманности, совершенства, доброты, моральности и т. п., Фейербах ни в коем случае не хотел их устранить. Отсюда он получил прозвище «набожного атеиста» [МАРКОВ].
Историки философии иногда называют Фейербаха «оптимистичным аналогом Ницше». Как будет показано ниже Горький в своем «богостроительстве» по существу воплощал идеи Фейербаха, которые интерпретировал в терминах Ницше. Следует, однако, подчеркнуть, что, интересуясь самыми разными идеями европейских и американских мыслителей, Горький никогда
не отождествлял себя ни с одним из этих философов целиком [АГУРСКИЙ. С. 54].
Судя по переписке Горького, где, естественным образом, можно выискать много интимного и даже сокровенного, на него Шопенгауэра «было, однако, одним из самых ранних и самых сильных».
В конце восьмидесятых годов Горький приобрел в Казани «Афоризмы и максимы» Шопенгауэра, а к середине девяностых годов уже перечитал всего Шопенгауэра из того, что было переведено на русский. Тогда же он познакомился фон Гартманом и Ницше. В 1927 году в письме к Лутохину Горький признавался, что Шопенгауэр остается его любимым чтением, а в 1931 году в «Беседах о ремесле» заметил со свойственной ему двусмысленностью, что прочел в молодости Шопенгауэра без какого-либо для себя вреда [АГУРСКИЙ. С. 54][64].
Здесь налицо своего рода мировоззренческий нонсенс: произведения самого знаменитого философа-пессимиста и мизантропа ХIХ в. оказываются любимым чтивом великого оптимиста и человеколюбца ХХ столетия! Другим такого же рода нонсенсом является негативное отношение Горького к теории эволюции Дарвина и одновременно увлечение идеями таких ревностных эволюционистов, как упоминавшиеся ваше Эдуард Леруа и Пьер Терьяр де Шарден. Все это, однако, лишь подтверждает тезис о синкретичности и в определенной степени противоречивости мировоззрения Горького. Заявляемый им с конца 1920-х годов мировоззренческий марксизм-ленинизм, таким образом, покоился на очень хлипком, с точки зрения партийной догматики, идеологическом фундаменте.