Возвращаясь к якобы русофобским выпадам Горького-публициста, отметим особо, что как ницшеанец с «двоящейся и троящейся личностью» он именно оскорбительного эффекта в своем памфлете и добивался, ибо, как и Ницше, считал себя в праве «глаголом жечь сердца людей», а посему не только «научал», но и «судил» свой народ. Вполне справедливым представляется также мнение, что
Негативные суждения Горького о русском народе в 1916–22 гг. были средством «социальльной педагогики», за ними скрывалось желание подтолкнуть обломовскую Русь к решительным действиям, избавиться от тяжкого груза дурной наследственности [СПИРИДОНОВА (II). С.10].
Критические обличения «темной Руси», вполне «традиционные» для отечественных литераторов западнической ориентации, у Горького лишены «глубины», речь идет не о
«метафизических сущностях» или о «расовых особенностях», которые якобы органически и неискоренимо свойственны монголу, арийцу, семиту и навеки будут враждебно разделять их («Две души» [МаГ: PRO ET CONTRA. С. 94],
— а о «замечаниях на полях жизни», которые по духу мало чем отличаются, например, от высказываний «славянофила» Василия Розанова или же его антагониста-«западника» Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина:
У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!
Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду.
Если на Святой Руси человек начнёт удивляться, то он остолбенеет в удивлении и так до смерти столбом и простоит.
То, что русским интеллектуалам свойственно поносить свое посконно исконное — неважно в данном случае: из куража, из педагогических или каких иных соображений — это общеизвестный факт. Не зазорно и умаление своего национального «я», обычно в ерническом тоне, в сравнение с Европой, европейцем. Здесь опять-таки можно сослаться на одного, по мнению Горького, «из чрезвычайно русских мыслителей» — Василия Розанова, отметившего эту русскую черту в себе как явно «национально-типическую»:
Сам я постоянно ругаю русских. Даже почти только и делаю, что ругаю их. «Пренесносный Щедрин». Но почему я ненавижу всякого, кто тоже их ругает? И даже почти только и ненавижу тех, кто русских ненавидит и особенно презирает. Между тем я, бесспорно, и презираю русских до отвращения. Аномалия («Уединенное» [РОЗАНОВ. С. 512]).
Но вот, чтобы помянуть еврея в своем самоуничижении «теплым добрым словом» — на такое только Горький сподобился. Говоря же о филосемитизме Горького — подробно об этом см. в гл. 4 — можно утверждать, что и в молодости, и на гребне всемирной писательской славы, и в страшные годы Революции и Гражданской войны, и при Советах — всю свою жизнь, он был душой и сердцем с евреями: и как мыслитель, и как народный заступник!
Возвращаясь к оценке мировоззрения Горького в целом, отметим, что оно не было догматически прямолинейным, как у большинства большевиков, а носило сложный синкретический характер. Существуют самые разные мнения касательно его отдельных «силовых линий», которые хоть и корректировались с годами, но в главном направлении оставались неизменными. Полагают, например, что:
Горьковский жестокий активизм, его «борьба с природой», как цель человеческого бытия и путь культуры находят свое обоснование в прагматической установке <Уильяма Джеймса — М. У.>: истина — это не состояние сознания, а состояние бытия, формируемого нами в соответствии с нашими целями. <…>. <Т. о. — М. У.> ….проповедь «классовой» ненависти, которую вел Максим Горький на страницах «Правды», была у него философски мотивирована мыслями одного из благороднейших американских умов[ПАРАМОНОВ (I). С. 192].
Проводится параллель между убеждением Горького, что культура — это в первую очередь «репрессия»,
организованное разумом насилие над зоологическими инстинктами людей [ГОРЬКИЙ. Т. 25. С. 239),
— и концепцией философов неомарксистов из «Франкфуртской школы», утверждающих, что
индустрия культуры — это целый промышленный аппарат по производству единообразных, стандартизированных новинок в сферах искусства, живописи, литературы, кино и др. Она не несет за собой ценностных ориентиров для человека, не направлена на духовное обогащение и просвещение, являясь, по сути, развлекательным бизнесом. Индустрия культуры понимается как разновидность товара, у которого есть производитель и потребитель. В качестве потребителя выступают массы, которые посредством стандартизированного искусства являются объектом манипулирования в капиталистическом обществе. Порождая ложные потребности, индустрия культуры превращает потребителя в пассивного обывателя, равнодушного к собственному экономическому положению, как бы тяжело оно не было [АДОРНО, ХОРКХАЙМЕР. С. 287].
Здесь, впрочем, следует иметь в виду, что Горький
в отличие от них видел в этом насильничестве культуры не минус, а плюс [ПАРАМОНОВ (I). С. 186].
В письме к Ольге Скороходовой от 3 января 1933 г. он говорит на сей счет:
Я никогда не восхищался «разумом природы», не верил в него и не верю, ибо в природе слишком много бессмысленного и вредного для человека… Верю я в разум человека, — он, человек, кажется мне органом самопознания природы, исследователем и организатором ее хаотических сил [ГОРЬКИЙ (I). Т. 30. С. 273].
Между ревизионистским марксизмом «франфурктской школы» и диалектическим материализмом сталинского закала, — а Горький-публицист в 1930-е годы стал его горячим провозвестником — дистанция, конечно, «огромного размера». Поэтому все то,
что у Адорно и Хоркхаймера есть знак полной несостоятельности современного общества, то для Горького — светлый идеал. Фашизм и все эксцессы общества потребления для авторов «Диалектики Просвещения»[92] коренятся в самом строе западной ментальности с ее установкой на господство, на доминацию.
Сначала Запад таким манером покорил природу, а потом перенес методы технологической доминации на общество — это фашизм. Про коммунизм левые Адорно и Хоркхаймер не говорили, но тут их великолепно дополняет Горький, при том различии, что <…> кризис и крах у франкфуртцев — идеальная цель и конкретная программа для Горького [ПАРАМОНОВ (III)].
В статье программной статье Горького «О культуре» (1928 г.) читаем:
Все, что именуется культурой, возникло из инстинкта самозащиты и создано трудом человека в процессе его борьбы против мачехи-природы; культура — это результат стремления человека создать силами своей воли, своего разума — «вторую природу». Первая природа — хаос неорганизованных, стихийных сил, которые награждают людей землетрясениями, нововведениями, ураганами, засухами, нестерпимым зноем и таким же холодом. Первая природа бессмысленно тратит силы свои на создание болезнетворных микроорганизмов — бацилл, на создание вреднейших насекомых — комаров, мух, вшей, которые переносят в кровь человека яды тифа, лихорадок и так далее; она создает бесчисленное количество вредных и бесполезных растений и трав, истощая на размножение паразитов здоровые соки, потребные для произрастания питающих человека злаков и плодов. Можно подумать, что природа вообще не создавала полезных организму человеку злаков, а к тем, которыми теперь питаемся мы, первобытные люди приучили свой организм постепенно, путем длительных страданий и гибели множества людей. [ГОРЬКИЙ (I). Т. 24. С. 405].
Из крайнего антропоцентризма Горького также проистекают его яростное неприятие природного начала в человеке, нивелировка классических образцов «святой простоты», типа «Дафниса и Хлои», из которой искусственно были удалено все «животное», естественно-первородное — тяга к насилию, злоба, ярость, кровожадность, и т. п., не смягченное культурой. Горький — ярый анти-руссоист. В отличие от великого французского мыслителя эпохи Просвещения[93], который, признавая совершённым все, что выходит из рук природы, считал зло порождением цивилизованного человека, умилялся над поэзией бедности и выступал «печальником» о народе, Горький считал культуру — наиважнейшим достижением человеческого разума, а зло относил на счет стихийных и «зоологических» проявлений природного начала. Человека, в свете горьковского мировоззрения, не жалеть надо, не сюсюкать над ним, печалясь о его бедности, а насталять на активный путь преодоления тягот бытия, обуздание стихийных сил природы и хищнических инстинктов капиталистического общества. При всем этом собственно культура, понимается им в первую очередь как:
… организованное разумом насилие над зоологическими <т. е. природными — М. У.> инстинктами людей [ГОРЬКИЙ (I). Т. 25. С. 239].
В этом отношении вполне логичным представляется утверждение, что:
Начав творческий путь как замечательный певец природы, Горький к концу жизни приходит к ее полному отрицанию. <…> …неприятие Горьким природы глубоко коренится в одной из русских духовных традиций. Оно есть, в частности, и у Достоевского. <…> Горькому <однако> оправданием его позднего отрицания природы как слепого и враждебного хаоса, <вероятно, послужил Шопенгауэр>. <…> Отрицание природы и призыв к борьбе с ней становятся важнейшей частью позднего горьковского мировоззрения.
<…> Горький, по <словам Воронского>, воспринимает природу как ненадежный и коварный хаос: «…Вселенная лишена гармонии и упорядоченности. Господствует неосмысленная стихия, неожиданное и непредвиденное».
<…> В <…> личном письме Воронскому Горький <пишет>: «Что же касается природы, на мой взгляд, она — сырой материал, который обрабатывается и должен обрабатываться все более активно, более умело нашей волей, интуицией, воображением, разумом в интересах нашего обогащения ее „дарами“, — ее энергиями…» [АГУРСКИЙ. С. 55–56].