В своем антипочвенничестве Горький, не только провокативен, но и, несомненно, оригинален, ибо выказывает точку зрения, которая отлична от всего того, что заявлялось русскими мыслителями как до, так и после него. Вот, например, его определение культуры:
Все, что именуется культурой, возникло из инстинкта самозащиты и создано трудом человека в процессе его борьбы против мачехи-природы; культура — это результат стремления человека создать силами своей воли, своего разума — «вторую природу» [ГОРЬКИЙ (I). Т. 24. С. 197].
Читая обличительные горьковские инвективы в адрес русского народа-Богоносца, не стоит забывать, что идут они из второй[96] — западнической части, души русского националиста-радикала Максима Горького. Поэтому результирующей составляющей этих обличений является вполне оптимистический вывод, по сути своей не отличающийся от пророчества Достоевского об особой исторической миссии России.
Еще в 1906 г. Горький предсказал: «Теперь мы, русские, потащим мир вперед». В его статьях и письмах каприйского периода все чаще мелькает утверждение, что душе русского народа предстоит великий и трагический полет над Европами. 1 июля 1909 г. он сказал в беседе с А. Е. Измайловым: «Вообще только отдалившись от России, видишь, какая великая обновительная роль ей суждена. Мне не кажется невозможным, что будет время, когда умственная гегемония, духовное командование миром перейдет к России».. О том же Горький говорил гостившему у него на Капри С. С. Кондурушкину: «Нам, русским, в ближайшем будущем принадлежит гегемония интеллектуальная». В беседе с сотрудником газеты «Новая Русь» в мае 1909 г. Горький заметил: «От русского народа я жду многого. Дайте ему только вздохнуть свободно — и будущее будет принадлежать ему» [СПИРИДОНОВА (II). С. 51–52].
Встать на путь истинных преобразований Россия, по убеждению Горького, может лишь в результате революциионного преображения энергий всех, без исключения, населяющих ее «языцев» в психическую энергию планетарного масштаба. Такое преображение должно произойти в акте коллективного волеизлияния трудящихся масс под руководством просвещенных носителей нового Знания[97], а главным результатом его станет рождения Нового Человека. На этом пути, учил он,
нужно поставить в иные условия и перевоспитать из рабов земли в хозяев её — крестьянство, порабощённую стихийными силами природы пассивную массу, которая веками эксплуатировалась и, на протяжении веков, непрерывно выделяла из своей среды жесточайших эксплуататоров; иными словами, нужно уничтожить почву, на которой развились все ужасы капитализма («О старичках», 1930 г. [ГОРЬКИЙ(I). Т. 25. С. 87]).
Поэтому
для Горького задача русской революции сводится к европеизации страны, к подавлению и изживанию ее азиатского анархизма. Единственно успешным методом этой европеизации он считает насилие, активизм: «активное», «беспощадное» для него — синоним «истинного». Содержанием же революции, то есть европеизации, должна стать техническая цивилизация, «господство над природой». И естественно, что с провозглашением программы индустриализации страны и наступления на крестьянство (этот бастион азиатчины для Горького) он сразу забыл былые разногласия с большевиками: ведь они принимали его программу [ПАРАМОНОВ (II). С. 148].
На этом пути былой певец «свободной личности» приветствует ее умаление в Стране Советов, сведение всей полноты человеческой индивидуальности исключительно к функции служения социальному целому:
Необходимо написать историю культуры как историю разложения личности, как изображение пути ее к смерти и как историю возникновения новой личности в огне «концентрированной энергии» строителей нового мира [ПАРАМОНОВ (II). С. 149].
С конца 1920-х годов Горький уверовал, что в СССР на базе «Коммунистического интернационала» в его сталинской интерпретации идет гигантская работа по созиданию такого типа людей, что они, в конце концов, сумеют «сказку сделать былью» и тогда:
Россия <…> скажет величайшее слово всему миру, которое тот когда-либо слышал, и что это слово именно будет заветом общечеловеческого единения… [ДОСТОЕВСКИЙ. Т. 25. С. 20],
Одновременно с этим Достоевский приписывал русскому народу исключительную тягу к «страданию», полагая, что этот мазохистский комплекс есть отражение особой глубины его христиаского миросозерцания: мол, Господь терпел, и нам велел. Он заявлял:
Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно. Никогда, даже в самые торжественные минуты его истории, не имеет он гордого и торжествующего вида, а лишь умиленный до страдания вид; он воздыхает и относит славу свою к милости Господа. Страданием своим русский народ как бы наслаждается. Что в целом народе, то и в отдельных типах, говоря, впрочем, лишь вообще [ДОСТОЕВСКИЙ. Т. 23. С. 36].
В этом пункте Горький выступает яростным противником своего великого соотечественника. Для него коренной духовной потребностью как русского, так и для любого другого человека является волевая активность, направленная на преодолении страдания, и как следствие — обретение человеком счастья в юдоли сей.
В письме к Константину Федину от 3 марта 1926 года он, вполне в духе Ницше, но без его скептической иронии (sic!), пишет:
Аз есмь старый ненавистник страданий и физических, и моральных. И те и другие, субъективно и объективно взятые, возбуждают у меня негодование, брезгливость и даже злость. Страдание необходимо ненавидеть, лишь этим уничтожишь его. Оно унижает человека, существо великое и трагическое. <…> Гуманизм в той форме как он усвоен нами от Евангелия и священного писания художников наших о русском народе, о жизни, этот гуманизм — плохая вещь <…>… На мой взгляд, с людей страдающих надобно срывать словесные лохмотья, часто под ними объявится здоровое тело лентяя и актера, игрока на сострадание и даже — хуже того… <…>
… я смотрю на сию путаницу не с точки зрения социальной неразберихи, а глазами инстинкта, биологической силы, которая внушает мне вражду ко всякому страданию [ГОРЬКИЙ-ПИСЬМА. Т. 16. С. 6].
Позднее, формулируя кредо пролетарского гуманизма, Горький пишет, что он должен
внушать не подленькую идейку неизбежности страдания, не пассивное чувство сострадания, а воспитывать активное отвращение ко всякому страданию, особенно же к страданию, вызванному социально-экономическими причинами [ГОРЬКИЙ(1). Т. 26. С. 6].
Горький по табели советского славословия был «великий гуманист»[98] или, говоря попросту, он выказывал, уже в самом начале вхождения в большую литературу крайне антропоцентрические взгляды. Например, 23 ноября 1899 года он посылает Илье Репину письмо, в котором детально пишет о своем видении «Человека»:
Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. Он — все. Он создал даже Бога. Искусство же есть только одно из проявлений его высокого творческого духа, и поэтому оно лишь часть человека. Я уверен, что человек способен бесконечно совершенствоваться, и вся его деятельность — вместе с ним тоже будет развиваться, — вместе с ним из века в век. Верю в бесконечность жизни, а жизнь понимаю как движение к совершенствованию духа. <…> Нужно, чтобы интеллект и инстинкт слились в гармонии стройной, и тогда, мне кажется, все мы и все, что окружает нас, будем ярче, светлее, радостнее. <…> Человек во всей деятельности своей <…> должен быть художествен, т. е. красив и силен как Бог [ГОРЬКИЙ-ПИСЬМА. Т.1. С. 377].
Апофеоз горьковского антропоцентрического манифестирова-ния — поэма «Человек» (1903):
..Величественный, гордый и свободный, он мужественно смотрит в очи Правде и говорит сомнениям своим <…> С каждым шагом я все большего хочу, все больше чувствую, все больше, глубже вижу, и этот быстрый рост моих желаний — могучий рост сознанья моего! Теперь оно во мне подобно искре — ну что ж? Ведь искры — это матери пожаров! Я — в будущем — пожар во тьме вселенной! И призван я, чтоб осветить весь мир, расплавить тьму его загадок тайных, найти гармонию между собой и миром, в себе самом гармонию создать и, озарив весь мрачный хаос жизни на этой исстрадавшейся земле, покрытой, как накожною болезнью, корой несчастий, скорби, горя, злобы, — всю злую грязь с нее смести в могилу прошлого! <…> — Я создан Мыслию затем, чтоб опрокинуть, разрушить, растоптать все старое, все тесное и грязное, все злое, — и новое создать на выкованных Мыслью незыблемых устоях свободы, красоты и — уваженья к людям [ГОРЬКИЙ (I). Т.3. С. 420].
В «Разрушение личности» (1909 г.) Горький пишет о своем видении процесса становления Человека:
Во дни своего детства, руководимый инстинктом самосохранения, голыми руками борясь с природой, в страхе, удивлении и восторге перед нею, <человек. — М. У.> творит религию, которая была его поэзией и заключала в себе всю сумму его знаний о силах природы, весь опыт, полученный им в столкновениях с враждебными энергиями вне его. Первые победы над природой вызвали в нем ощущение своей устойчивости, гордости собой, желание новых побед и побудили к созданию героического эпоса, который стал вместилищем знаний народа о себе и требований к себе самому [ГОРЬКИЙ (I). Т. 24. С. 26.].
В истории русской мысли Горький входит в триаду русских писателей-классиков, заявлявших себя в качестве «учителей общества» (два других, напомним, — это Достоевский и Лев Толстой). Если до Революции он, как и его предшественники, обращается к общественности «в целом», то в молодой стране Советов его поучения нацелены на отдельные социальные группы. Горький объясняет, как надо жить, трудиться и воспринимать реальную действительность колхозникам-ударникам, Уралмашстрою, Красной Армии, шахте и бумажной фабрики