Несмотря на свое достаточно «условное» еврейство, Каменев, судя по всему, был весьма чувствителен к восприятию «еврейского вопроса» в партии большевиков-интернационалистов. Известно, что после смерти Ленина он отказался от роли «первого лица» в партии именно по причине своего еврейства. Отметим попутно, что так же, по тем же самым причинам поступил сразу же после Октября и его тезка Троцкий:
<Ленин> требовал, чтоб я стал во главе внутренних дел: борьба с контрреволюцией сейчас главная задача. Я возражал и, в числе других доводов, выдвинул национальный момент: стоит ли, мол, давать в руки врагам такое дополнительное оружие, как мое еврейство? Ленин был почти возмущен: «У нас великая международная революция, — какое значение могут иметь такие пустяки?» На эту тему возникло у нас полушутливое препирательство. «Революция-то великая, — отвечал я, — но и дураков осталось еще немало». — «Да разве ж мы по дуракам равняемся?» — «Равняться не равняемся, а маленькую скидку на глупость иной раз приходится делать: к чему нам на первых же порах лишнее осложнение?..»
<…> национальный момент, столь важный в жизни России, не играл в моей личной жизни почти никакой роли. Уже в ранней молодости национальные пристрастия или предубеждения вызывали во мне рационалистическое недоумение, переходившее в известных случаях в брезгливость, даже в нравственную тошноту. Марксистское воспитание углубило эти настроения, превратив их в активный интернационализм. Жизнь в разных странах, знакомство с их языком, политикой и культурой помогли моему интернационализму всосаться в плоть и кровь. Если в 1917 г. и позже я выдвигал иногда свое еврейство как довод против тех или других назначений, то исключительно по соображениям политического расчета.
Я завоевал на свою сторону Свердлова и еще кое-кого из членов ЦК. Ленин остался в меньшинстве. Он пожимал плечами, вздыхал, покачивал укоризненно головой и утешил себя только тем, что бороться с контрреволюцией будем все равно, не считаясь с ведомствами. [ТРОЦКИЙ (VII). С. 62].
Среди всех «Вождей русской Революции» Лев Каменев являлся наиболее интеллигентным и «мягким» большевиком. Имя этого революционера
одного из ближайших соратников Ленина, надолго оказалось опорочено и вычеркнуто из истории, о его воззрениях знали лишь немногие специалисты. Однако некоторые люди все же сохранили память о нем как о человеке, который снискал моральный авторитет, борясь против смертной казни, за легальную многопартийность, за конституционное устройство страны [ЮРГ. С. 295].
Вот, например, короткая характеристика, данная Горьким Каменеву в беседе с экономистом Я. Лещинским, опубликованной в американской газете «Фовертс»:
Каменев, несомненно, светлая личность [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 311].
Она интересна в частности тем, что отражает видение Горьким фигуры Каменева в общей массе большевиков, среди которых, по его словам, казанным в интервью Шолому Ашу для той же газеты, имеется «много провокаторов, старых русских чиновников, бандитов и всяких бродяг» [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 304]. При этом, упоминая Каменева в контексте темы «Евреи в русской Революции и антисемитизм в стране Советов»[113] и обвинений в адрес евреев-большевиков, Горький, таким образом, косвенно подтверждает, что в ленинской партии большевиков-интернационалистов Каменева считали евреем.
В годы Революции и вплоть до отъезда, а по сути своей — высылки из СССР, Горький, как уже отмечалось, постоянно конфликтовал со своим «дружищей» и покровителем Лениным и насмерть рассорился с очень влиятельным тогда Зиновьевым. Однако личные отношения с Каменевым, который, будучи по существу вторым лицом в государстве после Ленина, в целом поддерживал все горьковские инициативы в плане культурного строительства, ничем особо не омрачались. Не один раз Горький обращался к нему с просьбой заступиться за тех или иных арестованных ВЧК лиц и всегда получал действенную поддержку. Вот, например, письмо Горького Каменеву, касающееся ареста его интимного друга и сожительницы М. И. Будберг:
Лев Борисович!
Позвольте просить Вас о следующем: здесь арестована и отправлена в Москву Мария Игнатьевна Бенкендорф, жена графа Бенкендорфа, но порвавшая с ним еще до революции. Ее обвиняют, кажется в сношении с иностранцами, и это в известной степени верно, но отнюдь не преступно, ибо единственный иностранец — англичанин, с которым она сносилась — это ее новый муж или жених. Прошу Вас, однако, не предавать сего широкой гласности, дабы не задеть честь этой дамы. Лично она — человек хороший, ценный, политике чужда. Она сотрудничала во «Всемирной литературе» по переводам. Убедительно прошу Вас похлопотать о ее освобождении, ибо слышал, что Вы охотно и сердечно беретесь за такие дела. Здесь было сделано столько нелепых и бессмысленных арестов, убийств, что — по возможности — необходимо исправлять эти отвратительные тупости. Крепко жму руку
По воспоминаниям Екатерины Желябужской:
Один раз после такого ареста Марии Игнатьевны — это было на страстной неделе великого поста — я подошла к телефону, когда звонил Каменев, и он, узнав меня, весело попросил передать Алексею Максимовичу, что Марию Игнатьевну выпустят «в качестве красного яичка ему на Пасху» [БЕЛОУСОВА].
Вот другой пример уважительного отношения Каменева к заступничеству Горького за представителей интеллигенции, унижаемых революционным «пролетариатом».
Анна Васильевна Ганзен — сотрудница «Всемирной литературы», переводчица с немецкого, датского, шведского и норвежского языков; в ее переводах, в частности, вышло собрание сочинений г. Ибсена в издании А. Ф. Маркса. В знаменитом альманахе К. И. Чуковского «Чукоккала» в 1919 г. появились стихи А. В. Ганзен, которые Корней Иванович предварил такими словами: «Много трудилась во „Всемирной литературе“ Анна Васильевна Ганзен, одна из лучших переводчиц той эпохи. Русские читатели моего поколения знали Андерсена, Ибсена, Гамсуна главным образом по ее переводам. Это была пожилая и добрая, всеми любимая женщина. Вечно хлопотала о каких-нибудь неимущих и страждущих, о голодных писателях, об инвалидах войны. По какому-то недоразумению она была арестована и вместе с дочерью очутилась в тюрьме на Шпалерной улице».
А. В. Ганзен — Л. Б. Каменеву.
25/IX 19 г.
Не знаю, как и благодарить Вас, глубокоуважаемый Лев Борисович, за мое и дочери освобождение. Огромное душевное Вам спасибо!.. Будь я бардом, я бы поспешила воспеть Вашу отзывчивость и свою радость звучными стихами, но, увы!! моя мечта умеет только забавляться моими драматическими переживаниями, реагирует на них юмористически. Краткое пребывание в Питере прибавило еще листок к трагикомическому альбому, начатому в первый день нашего ареста 14 VI. Дело в том, что из Питера, — куда я под впечатлением Вашего дружеского напутствия, выехала с таким легким сердцем, — мы вылетели весьма скоропалительно — после «дружественного» предупреждения <…>, что он меня арестует, если я не уберусь до 20-го. Как же было не убраться?!. <…> Сидя же на вокзале, я получила по телефону из дому новое приятное известие о полученной уже после нас телеграмме от Отдела принудительных работ с требованием немедленно вернуться из отпуска. Теперь «отдел» нам больше не страшен. Благодаря Вам, мы — свободные гражданки… В Москве, а в Питере все-таки не смеем показаться. Алексей Максимович Горький, пока я была в Питере, подписал 2 ходатайства о моем освобождении: одно по адресу В. Ч. К, другое — П. Ч. К. Первое я прилагаю к этому письму, а второе мои товарищи подали в П. Ч. К. <…> Без <их> индульгенции я возвращаться в Питер побаиваюсь. Как ни нужна я Горькому, он предпочтет, чтобы я гуляла на свободе в Москве, нежели «сидела» в Питере! <…> С искренним большим уважением и с маленькой надеждой на то, что Вы вызволите меня окончательно
По-видимому, возвращение А. В. Ганзен в Петроград наталкивалось на трудно преодолимые препятствия, потому как оно потребовало нового обращения к Каменеву — на сей раз со стороны Горького:
М. Горький — Л. Б. Каменеву.
Уважаемый Лев Борисович!
Очень прошу Вас похлопотать о возвращении Анны Ганзен в Петербург. Ганзен — известнейшая переводчица Андерсена, Ибсена и др. норвежцев, шведов; она ныне работает во «Всемирной литературе» и крайне необходима здесь. Очень, очень прошу Вас — возвратите ее сюда!
3. X. 19. Приветствую. М. Горький.
Просьба Горького была уважена…[ФРЕЗИНСКИЙ (I). С. 3].
Обращался Горький к Каменеву и по сугубо личным просьбам, в частности — квартирному вопросу сына его тогдашней гражданской жены М. Ф. Андреевой [ФРЕЗИНСКИЙ (I). С. 9].
Андреева являлась старым и заслуженным членом партии большевиков, но, из-за ссоры с О. Д. Каменевой, ей просить помощи у ее мужа, видимо, было неудобно. Лев Каменев, занимавший тогда по совместительству должность Председателя Моссовета, просьбу Горького уважил, хотя, как считают историки, под влиянием жены также относился к Андреевой весьма прохладно. Нельзя, однако, не отметить при этом, что за Андрееву, как и за Горького, всегда горой стоял Ленин!
А вот еще один мемуарный эпизод, ярко характеризующий «либерализм» просвещенного большевика Каменева.
Я <Леонид Сабанеев>, Петр Семенович Коган и бородатый, огромный Максимилиан Волошин — уже известный поэт, проживающий в Крыму, в Коктебеле, — шествуем втроем в Кремль на свидание с Каменевым. Волошин хочет прочесть Каменеву свои «контрреволюционные» стихи и получить от него разрешение на их опубликование «на правах рукописи». Я и Коган изображали в этом шествии Госуд. академию худож. наук, поддерживающую ходатайство. <…> Хозяева, которые были предупреждены, встречают нас очень радушно. Каменева подходит ко мне с номером парижских «Последних новостей» и говорит: — Послушайте, что «они» о нас пишут! И действительно, выясняется из статьи, что Россией управляет Каменев, а Каменевым… его жена. Она страшно довольна и потому в отличном расположении духа. Волошин мешковато представляется Каменеву и сразу приступает к чтению «контрреволюционных» стихов. Это было в высшей степени забавно созерцать со стороны. «Рекомый» глава государства (он был тогда председателем Политбюро) внимательно слушал стихотворные поношения своего режима, которые громовым пророческим голосом, со всеми проклятиями, в них заключенными, читает Волошин, напоминая пророка Илию, обличающего жрецов. Ольга Давыдовна нервно играет лорнеткой, сидя на маленьком диванчике. Коган и я с нетерпением ждем, чем кончится эта контрреволюция в самых недрах Кремля.