<…> Волошин кончил. Впечатление оказалось превосходное. Лев Борисыч — большой любитель поэзии и знаток литературы. Он хвалит, с аллюром заправского литературного критика, разные детали стиха и выражений. О контрреволюционном содержании — ни слова, как будто его и нет вовсе. И потом идет к письменному столу и пишет в Госиздат записку о том же, всецело поддерживая просьбу Волошина об издании стихов «на правах рукописи». Волошин счастлив и, распростившись, уходит. Я и Коган остаемся: ему необходимо кое-что выяснить с Каменевым относительно своей академии. Тем временем либеральный Лев Борисыч подходит к телефону, вызывает Госиздат и, совершенно не стесняясь нашим присутствием, говорит: — К вам приедет Волошин с моей запиской. Не придавайте этой записке никакого значения. Даже у искушенного в дипломатии П. С. Когана физиономия передернулась. Он мне потом говорил: — Я все время думал, что он это сделает. Но не думал, что так скоро и при нас [САБАНЕЕВ. С. 352–353].
Лишившись верховной власти, Каменев, уже в ранге советского посла в Италии16, поддерживал самые тесные отношения с Горьким, жившим в Соренто. О чем они говорили тогда неизвестно, но, можно полагать, что не только о литературе и культурном строительстве в СССР. Результатом этих контактов, несомненно, является приезд Горького в СССР 28 мая 1928 года и начало его крепкой дружбы со Сталиным, которому Каменев, при всей своей оппозиционности и склонности к теоретическим спорам, долгое время симпатизировал.
К началу 1930-х годов Лев Каменев[114], лишенный Сталиным всех властных полномочий, из Вождя пролетарской Революции, превратился в оппозиционера-уклониста и стал сам нуждаться в поддержке и защите от произвола сильных мира сего. В этом качестве, заступником перед Сталиным, выступил Максим Горький. Он ходатайствовал за него, например,
в октябре 1932-го, <когда> Л. Б. Каменев был снова исключен из ВКП(б) и сослан. 27 ноября 1932 г. Горький из Сорренто писал Ромену Роллану: «Буржуазная пресса сообщила об аресте Каменева и Зиновьева, это — неверно. Они оба исключены из партии, как раньше, в 28 г., были исключены из ее Центр. Комитета. Зиновьев — болен и лежит в Москве, в частной больнице, Каменев — выслан в Тобольск. Он будет продолжать работу в издательстве „Академия“[115], где он — мне кажется, — более на своем месте, чем в политике». В мае 1933 г. Каменев под безусловным нажимом Горького был освобожден из ссылки и возвращен в Москву, где принят Сталиным [ФРЕЗИНСКИЙ (I). С. 13]. <…>
В июне 1933 г. Горький в письме Сталину рекомендовал именно Л. Б. Каменева назначить вместо себя главным докладчиком на готовившемся Первом съезде советских писателей. Сталин этого не одобрил и на трибуну писательского съезда Каменева не выпустил, но Горький все-таки настоял на избрании Каменева в Правление вновь созданного Союза писателей [ФРЕЗИНСКИЙ (I). С. 14]. <…>
В декабре его восстановили в партии и назначили директором издательства «Academia». Поощряемый Горьким, Каменев делал все, что было в его возможностях для издательства «Academia» — в короткий срок оно стало наиболее культурным издательством СССР: по содержанию и ассортименту изданий, по серьезности их литературной подготовки, качеству переводов, наконец, по уровню полиграфии и художественности иллюстраций. «Academia» работала в условиях, до некоторой степени привилегированных; в других издательствах, например, в ГИХЛе, политический режим был более жестким; но и там случалось, что авторитетное «советское» предисловие могло открыть книге дорогу к читателю. Каменев, не ограничивавший себя литературной работой для издательства «Academia», когда к нему обращались с предложением написать предисловие-паровоз, в этом не отказывал. Он написал в предисловии к изданию в ГИХЛе второй книги воспоминаний Андрея Белого, что «автор воспоминаний ничего существенного не видел, не слышал и не понимал в воссоздаваемой им эпохе». <…> сегодня, зная советскую жизнь 1930-х гг., как мы ее знаем, нельзя не согласиться с непредвзятым выводом ученого: «Вторая книга воспоминаний Белого вышла в свет только благодаря тому, что издательское предисловие к ней написал Л. Каменев» — в 1935 г. издание такой книги уже непредставимо [ФРЕЗИНСКИЙ (I). С. 13].
Также по настоянию Горького после смерти Луначарского последовавшей 26 декабря 1933 года, Каменев одновременно
стал директором Пушкинского дома. Ввиду запущенного состояния последнего Каменеву вначале пришлось заняться вопросами мытья окон и полов, а также починки замков. Затем он также возглавил Институт мировой литературы, носивший с 4 мая 1934 года имя Горького. Алексей Максимович лично предложил Каменева на эту должность, и тот использовал свое положение для того, чтобы помогать видным ученым. Например, он материально поддерживал сосланного в Саратов Д. Б. Рязанова, бывшего руководителя Института К. Маркса и Ф. Энгельса [ЮРГ. С. 264].
Последний — уже отчаянный крик о помощи Каменева, по всей видимости, до Горького не дошедший, прозвучал из застенков НКВД.
1 декабря 1934 г. был убит Киров. В начале декабря того же года Горький из Тессели отправил Каменеву два деловых письма (первое из них кончалось строчкой «Совершенно ошеломлен убийством Кирова»). Но 16 декабря Каменев был арестован по обвинению в руководстве контрреволюционной группой «Московский центр», подготовившей убийство Кирова. Похоже, что свое последнее письмо Горькому Каменев отправил уже из тюрьмы 17 января 1935 г., на следующий день после вынесения ему приговора: к пяти годам заключения (суд прошел в Ленинграде, Каменеву было вынесено самое легкое наказание, — Зиновьев получил десять — как «менее активному участнику указанной выше группы»; отбывать наказание заключенных отправили в Верхнеуральский полити-золятор). Из последнего письма Каменева Горькому опубликовано три фразы. Первая: «К тяжести переживаемого мне было бы бесконечно горько добавить мысль, что Вы имеете право усомниться в правдивости и искренности моего поведения с Вами, в правдивости того, что я говорил Вам при наших встречах». В коротких второй и третьей <фразе> речь идет о второй жене Каменева Т. И. Глебовой, которую Горький хорошо знал: «Ей будет тяжело. При нужде поддержите ее духовно, подкрепите ее бодрость». Неизвестно, разрешили Горькому прочесть это письмо или нет. 18 января «Литературная газета» продолжила публикацию его статьи «Литературные забавы», в которой сказано: «Вот — мерзавцы убили Кирова, одного из лучших вождей партии <…> Убили Кирова — и обнаружилось, что в рядах партии большевиков прячутся гнилые люди, что среди коммунистов возможны „революционеры“, которые полагают, что если революция не оканчивается термидором, так эта — плохая революция <…> Не удалось убить Димитрова — убили Кирова, собираются убить Тельмана…» Это неопределенная фраза, странная. Никаких фамилий и конкретных обвинений Горький не называет, а цепочка Димитров — Киров — Тельман лишь путает планы Сталина. В любом случае, расстрелять Каменева при жизни Горького вождь не решился; он сделал это сразу после смерти писателя[116] [ФРЕЗИНСКИЙ (I). С. 14].
Совсем иные отношения складывались у Горького с двумя другими большевистскими вождями еврейского происхождения, членами знаменитой в будущем «левой» или «троцкистско-зиновьев-ской оппозицией» Григорием Зиновьевым и Львом Троцким. До Революции их личные контакты носили случайный и достаточно поверхностный характер. Зиновьев играл роль «оруженосца» Ленина и его представителя в различных социалистических организациях. Когда «богостроители» создали партийную школу в доме Горького на острове Капри, Ленин в противовес им открыл такую же школу в парижском пригороде Лонжюмо. Зиновьев по поручению Ленинв стал её руководителем. Социалист М. П. Якубович пишет о Зиновьеве в своих воспоминаниях:
Многие удивлялись тому, что Ленин его выдвигает, меньшевики относились к нему с большим раздражением, потому что Зиновьев был истинным учеником Ленина. Ленин резко полемизировал со своими идейными противниками, никогда не любил говорить примирительно, не любил сглаживать противоречия, категорически выделяя те разногласия, которые у него были с другими партийными деятелями <…>. Но Зиновьев, усвоив эту резко категорическую манеру Ленина, шел еще дальше. И в его полемике было еще больше таких обостренных формулировок. И меньшевики, можно сказать, ненавидели Зиновьева, относились к нему как к «цепному псу», которого Ленин натравливал на меньшевиков. Вот какое отношение было к Зиновьеву перед Первой Мировой войной. Все рассматривали его как воспитанника Ленина, как его ученика, которого Ленин вывел на политическую арену. Да так оно и было…[РусИБ (I)].
Статьи Зиновьева в «Правде» и других большевицких изданиях отличались резкостью и грубостью. Оригинальности и теоретической самостоятельности он, однако, не проявлял. Тем не менее, именно он был соавтором Ленина в важном теоретико-публицисти-ческом сборнике «Против течения»[117]. Вот как характеризовали личность Зиновьева современники:
Лазарев Е. Е.: Ленин <…> стал разливать свой яд через обычный канал — через своего послушного и верного лакея — энергичного, циничного, деревянного и бессердечного опричника — «товарища Зиновьева» [ФРОЛОВА].
Троцкий Л. Д.: В агитационном вихре того периода, большое место занимал Зиновьев, оратор исключительной силы. Его высокий теноровый голос в первый момент удивлял, а затем подкупал своеобразной музыкальностью. Зиновьев был прирождённый агитатор <…>. Противники называли Зиновьева наибольшим демагогом среди большевиков <…>. На собраниях партии он умел убеждать, завоёвывать, завораживать, когда являлся с готовой политической идеей, проверенной на массовых митингах и как бы насыщенной надеждами и ненавистью рабочих и солдат. Зиновьев способен был, с другой стороны, во враждебном собрании, даже в тогдашнем Исполнительном комитете, придавать самым крайним и взрывчатым мыслям обволакивающую, вкрадчивую форму, забираясь в головы тех, которые относились к нему с заранее готовым недоверием. Чтобы достигать таких неоценимых результатов, ему мало было одного лишь сознания своей правоты; ему необходима была успокоительная уверенность в том, что политическая ответственность снята с него надёжной и крепкой рукою. Такую уверенность давал ему Ленин [ТРОЦКИЙ Л. (III)].