нно и жестоко грабят и убивают друг друга. <…> Когда читаешь все эти глупые мерзости, подсказанные русским головотяпам бессильной и гаденькой злобой, становится так стыдно и страшно за Русь, страну Льва Толстого, создавшую самую гуманную, самую человечную литературу мира [ГОРЬКИЙ (VI). С. 9].
Интересно в этой связи, что четырьмя годами раньше в статьях «О „карамазовщине“» и «Еще о „карамазовщине“» (1913 г.) Горький дает жесткую, нелицеприятную характеристику другому гению «самой человечной литературы мира» — Федору Достоевскому, личность которого он характеризует как «великий мучитель и человек больной совести»:
Достоевский <…> является одним из основоположников «зоологического национализма», который ныне душит нас; <…> и враг вообще «Запада», трудами и духом которого мы живем по сей день; <…> он — ярый шовинист, антисемит, проповедник терпения и покорности, — но при всем этом его художественный талант так велик, что покрывает все его прегрешения против справедливости, выработанной лучшими вождями человечества с таким мучительным трудом.
По числу персонажей-евреев среди русских писателей классиков лидирует А. П. Чехов. «Образы евреев и евреек у <него, как правило,> носят отрицательный характер, они вызывают смех и жалость, часто они алчны и отталкивающи» [БАРТОВ]. В 1886 г. Чехов публикует рассказ «Тина», написанный в стереотипно-антисемитской тональности.
Итак, претендующая на всечеловечность-всемирность русская литература не нашла для еврея в ХIХ в. ни малейшего доброго слова, ни капли сочувствия[136]. В этой связи ХХ в. еврейские национально ориентированные публицисты
неоднократно констатировали своего рода антисемитскую традицию в русской литературе, от Пушкина до Чехова[137]. Некоторые из них в
Из переписки Т<ургенева> видно, что в жизни он относился с величайшей симпатией к очень многим евреям и с отличавшей его добротой помогал им и хлопотал о них, доставал молодым учащимся евреям стипендии и т. д. (см., например, его письмо к Полякову об одном русском еврее в «Первом Собрании писем И. С. Тургенева», СПб., 1884, стр. 387) [ВОДОВОЗОВ].
недоумении останавливаются перед тем фактом, что гуманная по своим задачам русская литература лишь в евреях не видела людей и изображала их только лишь в смешном или отвратительном виде.
<…>
Вся подлинная жизнь еврейства оставалась для русской интеллигенции книгой за семью печатями. <…> Салтыков мог рекомендовать русской публики для ознакомления с этим миром только рассказ польской писательницы («Могучий Самсон» Элизы Ожешко): «Те, кто хотят знать, сколько симпатии таит в себе замученное еврейство, и какая неистовая трагедия тяготеет над его существованием, — пусть обратятся к этому рассказу, каждое слово которого дышит мучительною правдою».
Впрочем, евреи не представляют в этом отношении исключения. Многое ли сделала русская литература для изучения других «инородцев», населяющих Россию?[ГОРЕВ. С. 5 и 10].
Ответ неутешительный — практически ничего. Классическая русская литература в том состоянии, которое к началу ХХ в. позволило ей именоваться «великой», в целом неизменно выказывала удивительное равнодушие ко всему не русскому, к тому огромному этнокультурному разнообразию, с которым сосуществовал великоросский этнос. Максим Горький — первый и, пожалуй, единственный русский писатель, обративший внимание общественности на этот факт в истории русской литературы[138].
Из ста с лишним народов, проживавших бок о бок с великороссами в Российской империи[139], не один (sic!) не удостоился серьезного внимания со стороны русских писателей. Даже все «украинское», несмотря на Гоголя и Короленко, оказывается на периферии русской литературы, как сугубо орнаментальное, симпатичное, но по сути своей не заслуживающее серьезного вдумчивого внимания явление культуры и духовной жизни. Белорусский этнос в русской литературе и вовсе обойден вниманием. Занятые поисками корней своего национального самосознания, русские писатели лишь краем глаза зацепили тему кавказских горцев, отметив присущие этим народам пылкость и романтизм, да окарикатурили ближайших «соседей по квартире» — поляков, немцев и евреев [БЕРЛИН П.].
Отметим также, что культурные элиты российских окраин, в первую очередь тех, которые имели древние письменные традиции, например, армянская и грузинская, а также прибалты, не выказывали особой активности в представлении своей национальной культуры, в т. ч. и современной литературы русскоязычному читателю. И лишь евреи — самый многочисленный (более 5 миллионов человек) и в тоже время униженный в правах неславянский этнос Российской империи, начиная с конца ХIХ в., стали очень активно заявлять о себе на русской литературной сцене. Здесь не место глубоко исследовать побудительные причины этого явления. Несомненно, что оно было связано с общей тенденцией пробуждения национального самосознания «малых» европейских народов, проживавших в состав многонациональных империй, а в случае евреев с идейно-просветительскиме общественно-культурным течением «Хаскала»[140]. Возникшее в Европе во второй половине ХVIII в. оно через сто лет докатилось и до России. В относительно либеральную эпоху царствования Императора Александра II (1855–1881) просвещенные и активные в общественном отношении представители российского еврейства, порвав с многовековой религиозно-этнической изоляцией, устремились на авансцену общественно-экономической деятельности страны. Евреи также старались избавиться от навязываемого им веками клише «исторического анахронизма», утвердить себя в российской «семье народов» в качестве полноценного этноса со своей древней религией и интересной самобытной культурой. Подобного рода активность официально дискриминируемого народа, вполне естественно, должна была столкнуться с настороженно-недоброжелательной реакцией русского сообщества, занятого своими собственными сложными и болезненными проблемами. В подобной ситуации еврейским интеллектуалам требовался надежный и авторитетный покровитель, способный поддержать их усилия выйти на русскую культурную сцену. Таким человеком — по самому большому счету! — выступил «кумир наших дней, властитель дум»[141] русского «Серебряного века» — Максим Горький.
В деятельности Горького по популяризации еврейской культуры можно выделить три основных направления: издание переводной еврейской художественной литературы, поддержка русскоязычных писателей еврейского происхождения на российской литературной сцене и привлечение русской интеллектуальной элиты к изучению и публичной репрезентации еврейского культурного наследия (об Горького в организации и работе «Русского общества изучения еврейской жизни» см. в главе IV).
Очевидно, первой публикаций Горького на еврейскую тему была «Легенда о еврее», напечатанная в Самарской газете в 1896 г., несомненно написанная под влиянием небольшой книжки А. Гаркави об Иегуде Галеви. В первом еврейском рассказе Горького отразились в религиозно-сионистские идеи.
<…> …совсем не исключено, что Горький знал кое-что ранним палестинофильском движении. Ведь в том же 1896 г. Горький в качестве корреспондента начал сотрудничать в газете «Одесские новости» <…>, где некоторое время спустя стал работать и Владимир Жаботинский. Одесса была центром раннего палестинофильском движения, и Горький вполне мог познакомиться с его идеями, читая те же «Одесские новости».
<…>
… 23 июля 1896 г. Горький послал в Одессу корреспонденцию с Нижегородской ярмарки, в которой подробно описал экспозицию павильона общества «Для распространения просвещения между евреями в России»[142].
<…>
В начале 1899 г. появляется в печати новый рассказ Горького на еврейскую тему «Каин и Артём» <…>, <который> имел большой успех у еврейского читателя и был быстро переведено идиш и иврит
<…>
В этом же году Горький, тогда еще начинающий литератор, выступив с открытым письмом, схватился с влиятельнейшим журналистом и издателем крупнейшей русской правоконсервативной газеты «Новое время» А. С. Сувориным — см. Гл. I. В письме М. Горького шла речь о статьях А. С. Суворина, в которых он осуждал студентов за забастовки, происшедшие 8 февраля 1899 г., и оправдывал драконовские распоряжения царского правительства по поводу этих «беспорядков», также как и о гнусном отношение «Нового времени» к «делу Дрейфуса» и равнодушии, выказанном газетой в отношении фактов армянской резни, устроенной османскими турками.
Решающий шаг в сторону сближения с еврейским миром Горький сделал в 1901 г. Во-первых, он опубликовал рассказ «Погром» в сборнике «Помощь евреям пострадавшим от неурожая» (С. Петербург, 1901). Во-вторых, став, по существу, хозяином газеты «Нижегородский листок», Горький начал печатать там переводы на русский язык произведений еврейских писателей — ШоломАлейхема, Ицхака Лейбуша Переца, Давида Пинского, Шолома Аша <…>. Трудно сказать, кто был инициатором этих публикаций. У Горького давно были связи с одесскими еврейскими кругами. Но в самом Нижнем Новгороде сформировалась время кружок еврейских студентов, которые <…> собирали для Горького эти произведения и, по-видимому, сами же их переводили. Кроме того, Горький решает писать пьесу «Жид», героем которого должен был быть сионист. Это пьеса, по-видимому, была написана осенью 1901 г. и отправлена в Москву, но точно о ее судьбе ничего не известно. По косвенным свидетельством она была направлена В. И. Немировичу-Данченко в Московский Художественный театр [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 9 и 10].
Горький М. — Пятницкому К. П.