<При этом> большую роль в канонизации Шолом‐ Алейхема сыграла оценка Максима Горького [ЭДЕЛЬШТЕЙН].
Горький не написал ни статьи о Шолом-Алейхеме, ни некролога, но в своем заключительном слове на 1-ом Всесоюзном съезде советских писателей 1 сентября 1934 года он, провозгласив: «нет такой маленькой страны, которая не давала бы великих художников слова» и, упомянув для примера несколько «крупнейших» имен, — «огромные фигуры Гамсуна, Ибсена» у норвежцев, «мощного поэта Райниса» у латышей, Эйно Лейно у финнов, сказал также:
У евреев <…> был исключительно талантливый сатирик и юморист Шолом Алейхем [ГОРЬКИЙ (I). Т. 27. С. 352].
Другим «крупнейшим» еврейским именем, по его словам, был «недавно умер<ший> почти гениальный поэт Бялик». Особо отметим, что эти слова прозвучали на фоне резких оскорбительных высказываний советских писателей в адрес сионизма и лично Бялика. Так:
Официальная Советская газета на идише «Дер Эмес» опубликовала по поводу <сообщения о смерти Бялика — М. У.> клеветническое статью, написанную редактором Моисеем Литваковым[153], в которой, в частности, говорилось:
«После Октябрьской революции, в тот час, когда сионизм стал одним из самых главных столпов гибнущего империализма-фашизма, Бялик превратился в активного лидера фашистской интервенции против Советского Союза. Бялик возглавил фашистскую подстрекательскую кампанию против т. н. „инквизиции“ [преследование сионизма и изучения иврита — М. У.] в Советском Союзе. Бялик был одним из первых, кто приветствовал Гитлера, как „бича божия“, который должен зогнать евреев обратно „домой“. „Национальный“ поэт сионистский „пророк“ стал центральной личностью еврейского фашизма в Палестине. Путь от „Сказание о погроме“ до Гитлера это печальный постыдный путь самого важного буржуазного национального поэта, Хаим Нахмана Бялика».
Еврейские поэт Ицик Фефер в своем выступлении на [Первом] съезде [писателей] повторил, хотя и в более мягкой форме директивы «Дер Эмес». Горький же, невзирая ни на это и следуя своим многолетним убеждениям, назвал в своей речи Бялика почти гениальным поэтом. И после съезда, вплоть до 1935 года, он безуспешно настаивал на том, чтобы в издательстве «Academia» было опубликовано новое издание произведений Бялика на русском языке [АГУРСКИЙШКЛОВСКАЯ. С. 21–22].
К словам Горького советские идеологи всегда внимательно прислушивались, но его оценки принимали с большим отбором. Поэтому писавший на идиш — «языке еврейских трудящихся», Шолом-Алейхем при советской власти был официально почитаем. А вот Хаим Натан Бялик, основоположник современной еврейской литературы на иврите, вопреки высочайшей оценки, которой удостоил его Горький, был зачислен в лагерь идеологических врагов и по этой причине в СССР его не печатали[154]. Горький же, с момента знакомства с лирикой Бялика и до своей кончины, неизменно оставался горячим почитателем этого поэта. Ему импонировало в частности, что
Хаим-Нахман Бялик вовсе не считал еврейский народ «обиженным судьбою»: скорее всего, его мучили обида, боль за то, что «рабский страх пред бичом, пыль вседневных забот», «гнет цепей вековых» иссушили ум народа, и он потеряет веру «в грядущий рассвет». Уныние — грешно. Смирение с унижениями, безмолвие — непростительны. Цена расплаты за это — высокая: евреи черты оседлости в XVI веке познали гайдаматчину, в XVII — жесточайшие погромы, чинимые казаками Богдана Хмельницкого. Бялик каждым своим словом поэта-пророка призывал свой народ к возрождению, к борьбе [ГЕЙЗЕР].
В 1912 г. в своих письмах к жене и сыну с Капри Горький называет Х. Н. Бялика гением. Первое же публицистическое высказывание Горького об этом еврейском поэте — его восторженная, выражено филосемитская статья «О X. Н. Бялике», опубликованная в сионистском журнале «Еврейская жизнь», в номере, посвященном юбилею 25-летней литературной деятельности Бялика (№ 14–15, от 3 апреля 1916 года). В ней Горький, с присущей ему горячей пафосностью, однозначно заявил:
Для меня Бялик — великий поэт, редкое и совершенное воплощение духа своего народа, он — точно Исаия, пророк наиболее любимый мною, и точно богоборец Иов. Как все русские, я плохо знаю литературу евреев, но поскольку я знаю ее, мне кажется, что народ Израиля еще не имел, — по крайней мере на протяжении XIX века, — не создавал поэта такой мощности и красоты. На русском языке стихи Бялика вероятно теряют половину своей силы, образности, но и то, что дают переводы, позволяет чувствовать красоту гневной поэзии Бялика.
Кто и что я?
Сам Бог разрешил мою кровь,
В целом мире я — будто на плахе…
Брызни, кровь моя, лей, заливая поля,
Чтоб осталась навеки, навеки земля,
Как палач, в этой красной рубахе[155].
Так может говорить только человек исключительной духовной силы, человек святого гнева, и — да возбудит этот гнев гордость народа пламенным сердцем поэта. Но как все крупнейшие поэты, Бялик обще-человечен, и когда читаешь некоторые его стихотворения, — до отчаяния жалко становится уже не еврея, а весь свой народ и себя самого.
Не родится меж вами, в день кары большой,
Муж великих деяний, с великой душой,
Чей огонь проникал бы как молния в грудь
И глаза, как звезда, озаряли ваш путь, —
Рыцарь совести, правды и дерзкой борьбы
С беззаветной враждой против рабьей судьбы
И с великой, как скорбь, и огромной, как срам,
И, как море, бездонною жалостью к вам.
Чтоб ярилась, бушуя, в нем буря Любви
И клубился пожар ненасытный в крови
И над вами гремел его голос сквозь тьму:
«Подымись! Созидай! Не родиться ему…»
И далее:
…погиб мой народ, срама жаждет он сам,
Нет опоры стопе, нет мерила делам;
Сбились люди с дороги, устали бродить
И пропала в веках путеводная нить.
Рождены под бичом и бичом вскормлены, —
Что им стыд, что им боль, кроме боли спины?
Эти слова великого отчаяния падают раскаленными углями не только на сердце еврея, нет, не только… Одним из наиболее сильных стихотворений Бялика является для меня «Сказание о погроме», — безжалостно карающее палача и справедливо — жертву, за ее покорность палачу. Сквозь сердце Бялика прошли все муки его народа, и сердце поэта глубоко и звучно, как большой колокол. Скорбь и гнев свой он выражает карающей речью пророка, но ему не чуждо и простое, милое-человеческое; когда он может, он является прекрасным лириком. Он, вообще, широкий настоящий человек, которому ничто в мире не чуждо, он любит народ свой до отчаяния, он говорит с ним языком мстителя, оскорбляет его, кричит голосом Байрона:
Пусть умру средь молчанья: не пятнайте слезами Мою память во гробе! Семь пожаров Геенны, что прошел я при жизни, Пусть найду и в могиле, Лишь бы худшей из пыток — вашим плачем на тризне Вы меня не казнили. Дайте гнить без помехи, глядя мыслью бессонной, Как гниете вы сами, И обглоданной пастью хохотать о бездонной Вашей муке и сраме…
Но это гнев любящего, великий гнев народного сердца, ибо поэт — сердце народа. Сквозь вихрь гнева, скорби и тоски пробивается ярким лучом любовь поэта к жизни, к земле и его крепкая вера в духовные силы еврейства.
Мы — соперники Рока, Род последний для рабства и первый для радостной воли!
Эта вера Бялика не вызывает сомнения у меня — народ Израиля — крепкий духом народ, — вот он дал миру еще одного великого поэта… [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 251–253].
Здесь, в контексте нашей темы, еще раз подчеркнем, что Хаим Нахман Бялик, столь высоко оцениваемый и любимый Горьким, был убежденный воинствующий сионист[156]:
Вопреки мнению Ленина <и еврейских социалистов — бундовцев — М. У.>, считавш<их> ассимиляцию евреев в России процессом не только прогрессивным, но и единственно перспективным, Бялик в течение всей своей жизни испытывал искреннее презрение к ассимиляции. В предисловии к книге о художнике Л. Пастернаке (Берлин, 1924) он пишет: «Душа <ассимилированных евреев> была отрезана от своего народа. Кров их народа представляется им чересчур бедным и тесным, чтоб поселить там свою широкую душу, и, выйдя искать великие дела вне его границ, они забыли его стезю навеки. Единственная дань, которую они отдали своему народу, была только несколько капель крови при обрезании, вскоре после рождения, и холодный труп — могиле на еврейском кладбище под конец, после смерти. Все остальное, все, что между этим: свет их жизни, мощь своей молодости, избыток духа и изобилие силы, крики души и биения сердца, все сокровенное и дорогое, накопившееся в их крови силой поколений и заслугами предков, — все это они принесли добровольно, как всесожжение на жертвеннике Бога чужого народа» [ГЕЙЗЕР].
В том же 1916 году Горький от имени комитета РОИЕЖ написал Бялику письмо следующего содержания:
Горький М. — Бялику Х. Н.
28 декабря 1916 г.
Дорогой Бялик. Я обращаюсь к Вам с предложением написать для детей книгу о Моисее, — его историю в связи с историей еврейского народа. Я не знаю никого, кто мог бы сделать эту книгу лучше, чем сделаете Вы, поэт, которого я считаю гениальным. Вы, конечно, понимаете, как необходима эта книга именно для русских детей, Вы понимаете, что с эмоциями, на почве которых возникает антисемитизм, нужно бороться, начиная с детского возраста. Напишите эту книгу, Бялик, Вы сделаете прекрасное дело для русских и евреев! [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 254–255].
По каким-то личным причинам Бялик уклонился от предложения Горького, несмотря даже на то, что Зиновий Гржебин, заправлявший делами горьковского издательства, заверил его, что написанный им текст будет качественно переведен с иврита на русский. Отношения между писателями отнюдь не испортились из-за этого инцидента и именно к Горькому в 1921 году Бялик едет в Москву, просить его о помощи — поспособствовать его эмиграции из Советской России