Принимать за чистую монету декларативную юдофобию Василь Васильича, конечно, не приходится[181], он, как говорится, и грешил, и каялся. Тем не менее, в таких опусах как «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» [РОЗАНОВ (II). С. 273–413] он явно выступает как политический провокатор, подливающий масло в огонь омерзительной антисемитской компании в связи с «делом Бейлиса». Вот мнение на сей счет его современников. Дмитрий Философов, многие годы тесно общавшийся с Розановым, писал:
О, конечно, в статьях Розанова нет ни звука о «кровавом навете», о деле Ющинского, о ритуальных убийствах[182].
Розанов отлично знает цену этим нелепым наветам. Но тем ядовитее его статьи, тем ужаснее их внутренняя бесчестность. Еще А. А. Столыпин доказывал, что в ритуальные убийства никто из русских не верит и что легенда эта создается благодаря особой атмосфере, пропитанной ненавистью к евреям. Розанов эту атмосферу сгущает и, толкуя изо дня в день о тайнах еврейской религии, подбавляет к тяжелой нововременской атмосфере еще особо ядовитые пары своей тайнописи. Если такая тайнопись, ничего не доказывающая, а лишь вселяющая сомнение, бесчестна сама по себе, то розановская тайнопись бесчестна вдвойне [ФИЛОСОФОВ].
Благородную и великую нацию еврейскую я мысленно благословляю и прошу у нее прощения за все мои прегрешения и никогда ничего дурного ей не желаю и считаю первой в свете по назначению. Главным образом за лоно Авраамово в том смысле, как мы объясняем это с о. Павлом Флоренским. Многострадальный, терпеливый русский народ люблю и уважаю [ПОСЛ-ДНИ. С. 87–88].
С другой стороны, этот «большой писатель с органическим пороком» (П. Б. Струве), культивирующий политическую беспринципность, вкупе с «фетешизмом мелочей»(Аким Волынский), как никто другой в русской культуре, исхитрился всех и вся «вразумить». И «консерваторам» и «прогрессистам», и евреям и русским, и даже инославным мало не показалось. Особенно досталось Православной церкви. В 1911 г. будущий священномученик Гермоген, тогда епископ Саратовский ходатайствует перед Святейшим Синодом о предании «явного еретика» Розанова анафеме, а нынешний «святой праведный Иоанн Кронштадтский», которого при жизни В. Розанов весьма чтил, молитвенно просит:
Господи, запечатлей уста и иссуши пишущую руку у В. Розанова[183].
Современная Розанову русская общественность, — что показательно с точки зрения духовной атмосферы тогдашнего российского общества! — восприняла выступления Розанова как однозначно юдофобские и в глазах либерально-демократической интеллигенции писатель оказался персоной нон грата. Тем не менее, В. В. Розанов является единственным писателем из правого национал-охранительского лагеря, которого, отметим еще раз, высоко ценил и поддерживал Максим Горький и чье имя, несомненно, находится в списке крупнейших русских писателей эпохи «Серебряного века».
Куда более плоскими и грубыми были юдофобский наскоки другого звонкого публициста и старейшего (1868–1917 гг.) литературного критика — Виктора Буренина, обосновавшегося в ведущем органе консервативно-охранительского лагеря газете «Новое слово», принадлежащей А. Н. Суворину. Заслужив прозвище «вурдалака русской газетной критики», Буренин, по мнению Корнея Чуковского, в тоже время являлся «одним из самых даровитых писателей правого лагеря» (см. «Чукоккала». С. 180 [ЧУКОВСКИЙ]).
Кстати, Буренину удалось один раз по-настоящему сильно куса-нуть Горького.
Весной 1903 года ＜…＞ накануне христианской Пасхи в Кишиневе был учинен небывалый по тем временам еврейский погром. По просьбе сионистского деятеля Якова Бернштейна-Когана Горький опубликовал воззвание, в котором резко осудил этот погром и возложил ответственность за него на антисемитскую прессу, действительно создавшую в России предпогромную обстановку. Среди журналистов, виновных в антисемитской пропаганде, Горький назвал сотрудника «Нового времени» Виктора Буренин. В ответ на это в Буренин обвинил Горького в том, что тот сам способствовал Кишиневскому погромы своим культом босяков, поскольку участниками погрома, по утверждению в Буренина, в основном были люди подобные известным героям рассказов Горького. Напомним фразу босяка Орлова из рассказа «Супруги Орловы» о его желании «перерезать всех жидов до единого». Несомненно, статья в Буренина больно задела Горького. Во всех последних изданиях рассказ «Супруги Орловы» Горький исключил эту фразу [АГУРСКИЙШКЛОВСКАЯ. С. 12].
Еще более программным юдофобом являлся другой известный нововременский публицист М. О. Меньшиков, считающийся идеологом русского этнического национализма, который он обосновывал, во многом опираясь на труды Хьюстона Стюарта Чемберлена, где евреи выступают как негативная расовая сила, разрушительный и вырождающийся фактор истории. В своей статье 1909 г. «Правительство и евреи» он писал, например:
При всевозможных условиях еврей — ростовщик, фальсификатор, эксплуататор, нечестный фактор, сводник, совратитель и подстрекатель, человеческое существо низшего, аморального типа. Он ненавидит христианство не потому, что держится своей первобытной и грубой религии. Он органически чужд христианству, то есть по прирожденным нравственным, вернее — безнравственным инстинктам. Книжные метафизики этого не видят, а простонародье, в которое евреи вкраплены, на своей шкуре чувствует эти неизменяемые в веках еврейские недостатки. Так называемые гонения на евреев были вызваны не чем иным, как нестерпимым засильем еврейским и их хищничеством. Уже второе столетие всюду в Европе под влиянием метафизического законодательства нет и тени гонений, но паразитизм евреев именно теперь дошел до невероятной степени [ИРЭН].
В своей литературной критике нововременцы хулили русских реалистов, в первую очередь Горького «за нездоровое пристрастие к изображению „мути и грязи жизни“» и бичевали вредные иностранные влияния, на которые столь падки были интеллектуалы «Серебряного века», в первую очередь, конечно, символисты. В распространении западных модернистских идей и декадентских настроений они, на сей раз не безосновательно, опять-таки обвиняли
евреев. Так, например, в просветительской активности известного в начале 1910-х гг. писателя, драматурга и публициста-сатириконца Осипа Дымова, занимавшегося помимо прочего переводами венских импрессионистов — А. Шницлера, Альтенберга и Гофманисталя, он видел «проявление „жидовских извращений национального русского духа“» [ХАЗАН (I). С.75].
Антиеврейский дискурс велся не только в среде национал-патриотов, но и во враждебных им кругах так называемых декадентов. Здесь он носил завуалированный, якобы сугубо метафизический характер. Такие звезды первой величины из стана русских символистов, как Блок, Белый, Эмилий Метнер и др., были, образно выражаясь, насквозь пропитаны теоретической юдофобией, идеями расовой борьбы арийцев и семитов на европейской культурной сцене, в основном почерпнутыми из визионерских трудов Рихарда Вагнера и упомянутого выше Х. С. Чемберлена [БЕЗРОДНЫЙ (I)], [ЛОБАНОВА]. Вот один только пример, касающийся личности Александра Блока:
Литературовед Илья Груздев рассказывал Роману Гулю о «Дневниках» Блока, над рукописями которых он работал в 1920-е гг. для их издания: «Нельзя полностью издать, ну никак нельзя, — ты себе не представляешь, какой там густопсовый антисемитизм»[БУДНИЦКИЙ (I)].
Весьма примечательна в этом контексте и статья Андрея Белого «Штемпелеванная культура» (1909 г.), в которой автор выступил против повсеместной, как ему представлялось тогда, «иудеизации» русской культурно-общественной жизни.
Разве вы не замечаете ужасающего роста интернациональной прогрессивно-коммерческой культуры во всех областях искусства, где проявляется гений (т. е. квинтэссенция народного духа). Рост книгоиздательств, единственная цель которых — нажива, централизация книжного и музыкального дела в одних руках, так что некоторые литературные и музыкальные предприятия становятся чуть ли не интернациональными, вместе с тем страшное падение литературных нравов, продажность прессы, понижение уровня критики и все большая ее гегемония в вопросах творчества, выступление на арену творчества сомнительных господ, наконец, фабричное производство идей и фальсифицированные гениальности… <…>
Вырастает ужасная цензура в недрах этих предприятий: переводится, рекламируется и распространяется только то, что угодно королям литературной биржи; выпускается на эстраду только то, что угодно королям биржи музыкальной, а их идеал — интернациональное искусство, одинаково доступное и понятное интеллигентному плебисциту всего мира, равно оторванному и от здоровой земли народной, и от верхов умственной аристократии…
«Проштемпелеванный» (т. е. прошедший сквозь цензуру «биржевиков») интернационализм с пафосом провозглашается последним словом искусства морально шаткой и оторванной от почвы критикой. А духовно отравляемые интеллигентные массы всего мира наивно продолжают верить, что в этой бирже в и этом хаосе понятий совершается таинство служения культуре.
Кто же эти посредники между народом и его культурой в мире гениев? Кто стремится интернациональной культурой и модерн-искусством отделить плоть нации от ее духа так, чтобы плоть народного духа стала бездушна, и дух народный стал бесплоден? Кто, кто эти оско-пители? Странно и страшно сказать, но приходится. Это — пришлые люди; обыкновенно оторванные от той нации, в недрах которой они живут; количество их увеличивается, а влияние критики и культурных начинаний увеличивается в обществе; главарями национальной культуры оказываются чуждые этой культуре люди; не понимают они глубин народного духа, в звуковом, красочном и словесном выражении. И чистые струи родного языка засоряются всякого рода безличным эсперанто из международных словечек, и далее: всему оригинальному, идущему вне русла эсперанто, бессознательно (а иногда и сознательно) объявляется бойкот. Вместо Гоголя объявляется Шолом Аш, провозглашается смерть быту, учреждается международный жаргон, точно так же, как наряду с Бетховеном фигурирует Мейербер, наряду с Врубелем — Матис