Что касается меня лично, то я уже с самого детства это и глубокую симпатию к еврею. Самое светлое Воспоминание в моей жизни содержит в себе одновременно воспоминания евреев. 14 лет тому работал я в качестве простого работника на Еврейской ферме[230]. Еврейские христианские земледельцы жили между собой очень дружно. Крестьянские дети охотно посещают еврейские училище — других училище там не было. («О Бунде» [АГУРСКИЙ — ШКЛОВСКАЯ. С. 120]).
Из биографии Горького известно, что с лета 1888 по октябрь 1892 года он странствовал «по Руси». За четыре года будущий писатель исходил всю Южную Россию — от Астрахани до Москвы, побывал в Южной Бессарабии, Крыму и на Кавказе. Он батрачил в деревнях, работал на рыбных и соляных промыслах, был мойщиком посуды, служил железнодорожным сторожем и работником ремонтных мастерских.
Ранним летом 1891 года на полпути между Харьковом и Николаевым Горький набрел на колонию «Добрая», находившуюся в одной версте от тогдашней Харьковско-Николаевской железной дороги. Это была еврейская земледельческая колония, в которой тогда проживало примерно 200 еврейских семей. Она возникла в 1807–1809 гг. В нескольких десятках километров от неё находилось еврейское село Яновка, где родился Троцкий.
<…>
Мы не знаем фамилия той семьи еврейских колонистов, в которую Алексей Пешков нанялся сезонным работником, но ее образа жизни произвел на молодого Горького огромное впечатление. Хозяева Горького были обыкновенными еврейскими тружениками, для которых религия являлась органической частью жизни и семейного уклада. Вполне естественно, что работник-нееврей выполнял в этой семье обязанности «шабес-гоя», т. е. гасил свечи и делал всё то, что религиозным евреям в субботу делать нельзя. <По его словам он> был ошеломлен поэзией религиозной и семейной жизни этих евреев [АГУРСКИЙФШКЛОВСКАЯ. С. 7–8].
Через 11 лет Горький впервые[231] рассказал о своей жизни в «Добром» сионистскому деятелю с Украины Цви Коздою, который в качестве еврейского литератора посетил его в Нижнем Новгороде в 1902 году. В том же году Коздой опубликовал это интервью в петербургской еврейской ивритоязычной газете «Хамелиц» (30 октября). По словам Коздоя Горький сказал ему:
Евреи совсем не являются мне чужими, ибо еще в бытность свою простым работником я работал батраком у евреев-колонистов в Херсонской и Екатеринославской губерниях. <…> У меня давно есть сильное желание посетить еврейскую черту оседлости, и мне очень бы хотелось выразить свою признательность за то добро и справедливость, которые еврейский народ проявил по отношению к просвещенному миру, в то время как этот мир преследовал его, причиняя ему всевозможные страдания… Мое самое сильное желание видеть <живой> еврейский народ, <а> не только как полузабытый памятник древности, который способен демонстрировать нам величие и славу древних времен [АГУРСКИЙФ-ШКЛОВСКАЯ. С. 433].
Чтобы увидеть действительное состояние, в котором пребывает еврейский народ, Коздой горячо рекомендует Горькому посетить «такие города, как Вильна, Варшава, Бердичев, Одесса», где он сможет познакомиться с образом жизни «нашего древнего народа, узнать все его лики и оттенки». Со своей стороны, Горький, поблагодарив Коздоя, просит его
передать братьям вашим — писателям, которые живут в этих местах, чтобы они помогли мне, когда я приеду. <Затем Горький поинтересовался — М. У.> какое сейчас состояние сионизма? Каковы результаты большого съезда, который состоялся в <…> в Минске в конце августа 1902 года. — У меня есть кое-какие соображения о сионизме, но я опасаюсь высказывать их публично, <…> поскольку <не имею о нем> верного представления, хотя я иногда читаю об этом <движении — М. У.> в общей прессе. Если у вас есть популярные книги на русском языке, в которых говорится о сионизме подробно, то, пожалуйста, составьте список этих книг, и я сразу их закажу.
— Я готов не только составить список, но и прислать их вам сам. Сегодня я иду на сионистское собрание, послушать отчет делегата, который только что вернулся из Минска; там я попрошу для вас эти книги, чтобы вам их срочно доставить.
— А <…> не можете ли вы устроить так, что позволили мне — «чужому» — придти на собрание? Мне ужасно хочется услышать живую речь участников сионистского движения.
— Мы никогда не скрываем наших дел, а так же всего, что касается сионизма, от глаз ближнего. Пойдемте со мной, господин мой, мы встретим вас с подобающим уважением и я гарантирую, что вам будет интересно послушать просвещенную и ученую женщину-врача, она-то и есть тот делегат, который будет делать отчет тем, кто ее послал [АГУРСКИЙФ — ШКЛОВСКАЯ. С. 435].
Далее Коздой пишет, что они без промедления тут же вместе отправились «в синагогу, где в отделении для женщин было назначено собрание». Там произошел неприятный инцидент, о котором уже упоминалось выше: докладчица доктор Бродская, заявила, — как потом выяснилось, это было ее личное мнение, что якобы
на конгрессе в Минске постановили ни в коем случае не пускать христиан в среду сионистов, так как, добавила она от себя, христианин, какой бы ни был он хороший человек, честный и талантливый писатель, все равно остается врагом евреев, и будет смотреть с презрением на жидов, желающих занять святую для него Палестину, поскольку таково решение еврейских вождей — вновь заселить Палестину[232]. Все собравшиеся почувствовали себя оглушенными, все боялись поднять глаза на замечательного писателя, а ему видно, было стыдно, он то краснел, то бледнел.
Некоторые руководители местной организации выступили и тактично возразили докладчице, а сам писатель Максим Горький сказал взволнованно: «Как вы, сионисты, могли принять такое решение, нуждаясь во внешней помощи и сознавая, что задачи сионизма заключаются в том, чтобы соединять еврейские партии, разрозненные по взглядам и приблизить их к возвышенному идеалу вечного мира и всеобщей солидарности? Вы уже в начале сионистского движения сеете вражду между народами и увеличиваете их взаимную антипатию». <…> было видно по его лицу, <что несмотря на все наши попытки его успокоить и объяснения>, что слова докладчицы вывели его из равновесия и потрясли его сердце. В таком состоянии он попрощался со мной, попросил прийти к нему еще раз завтра [АГУРСКИЙШКЛОВСКАЯ. С. 435].
Когда на следующий день Коздой пришел к Горькому, он принес ему несколько брошюр на русском языке, в которых говорилось о сионизме[233] и по просьбе писателя сообщил ему «имя просвещенного рава Якова Мазе[234] из Москвы, а так же некоторых руководителей сионизма», с которыми писатель мог бы побеседовать и прояснить интересующие его вопросы. Прощаясь, Горький подарил Коздою на память свою фотографию с надписью и сказал:
«Передайте, пожалуйста, от моего имени привет еврейскому народу, который дорог моему сердцу и заверьте его от моего имени — можете сказать об этом публично — что в ближайшее время я покажу публике лучшие стороны евреев, разговоры о плохих сторонах евреев набили мне оскомину. Я сделаю это, чтобы сыны моего народа узнали, как живет еврейский народ. Что он для них значит, и при этом я надеюсь, что это мне легко удастся и что найдутся многие писатели, которые пожелают встать со мной в этом деле».
В заключении Коздой пишет:
Я счел своим моральным долгом рассказать на страницах «Ха-мелиц» моим братьям евреям, что еще не исчезла в мире, что есть еще праведники среди людей, желающих быть защитниками нашего народа и показать всему миру его истинное лицо [АГУРСКИЙШКЛОВСКАЯ. С. 436].
О личных контактах Горького с активистами БУНДа и российского сионистского движения речь подробно пойдет ниже. Здесь же мы отметим, что свою публицистическую деятельность Горький, можно сказать, начал с «еврейской ноты». 26 феврвля 1899 года молодой, никому еще не известный литератор выступил с открытым письмом в адрес всероссийской знаменитости — очень влиятельного в те годы издателя А. С. Суворина, вокруг которого в большинстве своем группировались представители правоконсервативного лагеря[235]. Интересно, что осуждая ксенофобскую линию суворинской га-русском языке. В 1901–1910 гг. Горький передал Нижегородской публичной библиотеке 953 книги из своего личного собрания. Среди этих книг было множество трудов, имеющих отношение к истории сионистского движения [АГУРСКИЙ — ШКЛОВСКАЯ. С. 449], и Бялик Д. А. Личная библиотека А. М. Горького нижегородских лет. Труды Горьковской областной библиотеки им. В. И. Ленина. Вып. 1. Горький: 1948.
зеты «Новое время», Горький ссылался на слова своего корреспондента — сиониста М. А. Ашкинази:
Вы, издатель большой русской газеты, не перестающий сеять в русских умах человеконенавистничество, антисемитизм, англо фобию, ненависть финляндцам, армянам и презрение к добру… [АГУРСКИЙШКЛОВСКАЯ. С.62],
Этим вызывающим демаршем Горький уже в самом начале своей карьеры расставил точки над «i», заявив себяне только радикальным выразителем взглядов лево-демократического лагеря русского общества, но и юдофилом. Недоброжелатели писателя из числа ультра-патриотов утверждают, что свой первый псевдоним — Иегудил Хламида (так Горький подписывал свои статьи и очерки 1899–1896 годов в «Самарской газете»), он взял в то время специально, чтобы его принимали за еврея[236]. Однако они заблуждаются. Псевдоним этот, хоть и с иудейской подоплекой, т. е. ветхозаветный, но при всем том вполне православного толка. Иегудиил (ивр. יהודיאל裚 — Yehudiel «хвала Божия») — в православной традиции — см. [ПрЭ], один из семи архангелов. Согласно «Руководству к писанию икон» «изображается держащим в правой руке золотой венец, как награду от Бога за полезные и благочестивые труды святым людям, а в левой руке бич из трёх чёрных верёвок с тремя концами, как наказание грешным за леность к благочестивым трудам». Он покровитель всех, кто усердно трудится; корона, которую он держит, символизирует вознаграждение за духовный труд; является советником и защитником всех, кто работает во славу Господа, в частности царей, судей. Что касается слова «хламида», то у древних греков оно означало название мужской шерстяной одежды, представшей собой продолговатую мантию, которая накидывалась на шею